– Вот тогда господин витязь и говорит мне: что, брат? За нашими сбегаем или сами всех выследим, воеводе головы принесём? А я ему…
– Хвойка! – Светелу недосуг было слушать враньё, даже складное и хвальное. – Поди сюда, дело есть!
Парень с неохотой покинул милый кружок. Девки надули губы:
– В гусли поиграешь нам, дикомыт?
Светел повёл Хвойку прочь, подальше от внимательных ушек, завешенных серебряными серёжками. Пока шли, отрок сощурил проницательный глаз:
– Дал бы хоть разок посмотреть, каково перекидываешься.
– Что?..
– Зверем пахнешь, – сказал Хвойка. – И вона, шерстинки рыжие зацепились. Лисовином по лесу скачешь? Я ни-ни, я никому…
Светел остановился:
– Слушай, что скажу. Снаряжайся. Сеггара догонять побежишь.
«Ну вот…» Хвойка тоскливо оглянулся на девок, но прикусил язык, да правильно сделал.
– Весть передашь, – хмуро продолжал Светел. – Памятуй крепко. Ялмак-воевода с разбойной шайкой сошёлся, что Кудаш прежде водил. Севером на Киян идёт, нам путь заступить хочет. Ищет себе чести, шайке добычи. Всё затвердил?
Хвойка не сдержался:
– Это ты ныне зверем нарыскал?..
Светел промолчал.
– А ну спросят, где сведал?.. – не отставал Хвойка.
– Про то мой ответ. Твоё дело во все ноги бежать.
Оточанки, притихнув, смотрели со снежной завалинки. Один гусляр, другой врун забавный, с обоими радостно. А вот были у дружинных свои воинские дела не для праздных ушей, не для девичьего разумения. Тяжкие дела, суровые, страшные. Даже и знать о них не хотелось.
Отсталь
Малый поезд о шести санях прибыл на другой день утром. Первыми о его приближении донесли местные парни, ходившие на развед. Здесь давно выучились цеплять пёсьи потяги к поясам: снег вихрями, бубенцы на все голоса. Они-то, скороходы, примчались назад с криком:
– Едут! Едут!
К тому времени, когда у серого окоёма возникла медлительная полоска, оточане вовсю наряжали рундуки. Когда передовая упряжка, отдуваясь паром из ноздрей, вступила на улицу, походников встретили зазывные крики торговок:
– Тёжки жирные, копчёные, крепкие! До заморья не устанешь похваливать!
– Жирок – услада, мёда не надо!
– Селяву кому вяленую? Во рту тает, нутро насыщает! Одну сгрыз, полдня веселись!
– В воде руном и здесь вся как есть, с маткою…
– Мурцовка утиная, по складу старинному, в лесу пожуёшь, добром помянёшь!
– Капустка добрая! Себе квасили!
Светел смотрел на приезжих, сидя в сторонке. Сеггарова наука. Пусть оказывают нрав и обычай, после разговаривать будем.
У хоботных саней бежал мальчишка-подлеток. Светел скользнул взглядом, вернулся. Ну так и есть. Котёха! «Не диво. Сказано, из Вагаши идут…» Пока Светел забавлялся, прикидывая, узнает ли его давний перевертень, из третьих по счёту саней выбрался хозяин обоза. Добрые были сани, широкие, с просторным болочком в кружевных обвесах куржи. Богач Зорко, перекупщик-шибай, – мужик-кряжевик, плотно сбитый, широкотелый, широколицый, русая борода мелким кольцом. Шуба нараспашку, под шубой суконник в три цвета, знатного шегардайского дела. Поезжане кланялись на бегу.
Оглядевшись, Зорко требовательно рявкнул:
– Дружина где? Воеводы не вижу! Где шатаются, дармоеды?
Светел медлительно спустился с ледяного насеста. Отряхнул кожух. Не торопясь подошёл.
– И тебе поздорову, государь Зорко. Сеггар Неуступ, воевода Царской дружины, кланяться велел низко. Хочешь ли, добрый господин, вдогон большому поезду выйти?
Шибай, скорый на гнев, налился кровью:
– В какой догон? Куда выйти?.. Ты сам кто ещё?
Светел ему годился в младшие сыновья. Он ровно ответил:
– Воевода Неуступ меня здесь оставил тебя встретить, водительство предложить.
– Да ты… Дикомытов мне ещё не хватало. Дружина где, говорю?
Светел улыбнулся. Подбоченился, уперев рукавицы в поясной ремень. Чёрная турья кожа, возле пряжки две бляхи светлого серебра. Никто в таком поясе на́ люди не покажется, если нечем воинское достоинство подтвердить. А перед этим достоинством вся Зоркина старшинская власть была гусиный подскок.
– Воевода с дружиной поезд ведёт кругом Шепетухи.
Так назывался гористый, лесистый лбище матёрой суши севернее Отоков. С места, где стояли Зорко и Светел, в морозной мгле угадывалась крутая громада, наполовину скрытая тучами.
Вагашонок из красного стал бурым:
– Кощеев повёл? Чёрную тарань… сброд подлый?.. Когда я за свой кошель таких трёх…
Легко было понять, отчего Зорко с домочадцами так не глянулись Рыжику.
– Этот сброд, – сказал Светел, – с воеводой честь честью по рукам ударял. Задатком кланялся полновесным. А твоего кошеля, господин, мы, не обессудь, пока не видали.
– Сеггару твоему невдомёк, кого бы в первую голову уважать… Что без лыж стоишь? Давно поезд ушёл?
– Вчера.
– Живой ногой вслед беги, вы́травок! Нынче же Сеггару твоему вернуться велю!
«От вытравка слышали. Ишь, кнутиком размахался…»
– Ты, добрый господин, приказывать погоди, – сказал Светел. – У нас тех чтут, кто к сроку приходит и серебро в руки даёт. Тот поезд уже месяц под нашим щитом. Ты – путник набродный. Хочешь моего водительства, сперва найми.
– Что?..
– Найми сперва, говорю. За то, чтобы с нашим обозом идти, воеводе уплатишь. А мне – сверху, за то, что короткой дорогой к поезду выведу и в пути опасу.
– Да я тебя, выпоротка… Сам дойду! Трогай!..
– Воля твоя, – сказал Светел безразлично. – Послушаем, как тебя Сеггар приветит за то, что прилюдно витязя смрадил.
Повернулся, шагнул прочь. Дюжий работник, спеша мимо, задел его на пробу плечом: стерпит ли? Это он зря. Светел развернулся посреди шага, как не умеют миряне. Цепкой ладонью коснулся ворота. Одним движением усадил наземь, как Ильгра его самого когда-то. Падение вышло скверное, парень взвыл, зашибив копчик. Светел ушёл, не оглядываясь.
До вечера он неспешно осматривал свои ирты, правил саночки, подтягивал лапки. Наблюдал со стороны забаву, перепавшую оточанам. Люди Зорка сновали по торгу туда-сюда. Мало покупали, больше веселили честной народ, ища хозяину провожатого. Торговки в охотку болтали с вагашатами, выспрашивали о новостях, но водырей не указывали. Одной дружине подгадишь, потом с другими не столкуешься!
До вечера Зорку, надобно думать, уши прожужжали россказнями о тяжком пути кругом Шепетухи.
– К скалам прижмёшься – лавиной снежной завалит. Ох, косточек там…
– То Прежние мстят, к своему городищу не подпускают.
– Всё души безугомонные. Как заси́верит, ну мечами звенеть, песни петь боевые!
– Святые жрецы молились, не совладали, куда уж нам, простолюдью…
– Мористей возьмёшь – не пробьёшься, пока тридевять тупиков не обшаришь. Бывало, назад прибегали, сани и весь живот побросав.
– Таким подмогу давали… за невеликую мзду.
– А воеводы с невеж норовят втрое содрать. Вот летось притча была…
– Короткий путь? Приметы рассказать труд невелик, да дерзнёшь ли Прежних тревожить?
– С дикомытом ещё куда ни шло. Глядишь, призна́ют родню.
Светел, окружённый любопытной ребятнёй, довершал воинское правило, когда к нему бочком, через шаг запинаясь, подобрался Котёха. Покружил, не решаясь приблизиться к местничам. Дождался, пока Светел срубил незримому сопернику голову и спрятал мечи, а мальчишки сорвались смотреть, как уводят в загон непослушного оботура. Тогда только подошёл, скомкал шапчонку:
– Поздорову, дяденька витязь…
Светел не сразу повернулся к нему. Наконец снизошёл:
– Гляжу, вспомнил знакомство.
– Государыня мамонька большухе довела, что ты со мной знался…
– И что?
«Прав был атя! Сильного слушают…» Светел воздержался поминать сражение на ручье, но Котёха не смел поднять глаз. Ковырял валенком снег.
– Милости велели просить… Водительства твоего, поезду сбереженья… господину воеводе словечка доброго… Пять сребреников дают.
– Восемь, – сказал Светел. – Половину вперёд, остаток – когда поезд нагоним. Ещё передай: сроку мне отсталь ждать воевода положил три дня. Стало быть, завтра в ночь и поедем. Всё слышал? Беги себе, моих гуслей девки заждались.
Ещё одни сани прикатили совсем негаданно, под самый отъезд. Светел завязал вторую лыжу, вышел встречать.
Четвёрка псов, длинная нарта, чунки на привязи… Люди – усталые, одичавшие, сплошь в снегу. Один вовсе поник прямо у полозьев.
Зорко, обходивший обоз, поздравствовал новеньким:
– Куда раззадорились, нищеброды?
Пришлый старшак оказался не из робких, поднялся против него туча тучей:
– А ты дорогу купил? Полозновицу по версте продаёшь?
К Зорку собрались работники. Скажет слово хозяин – прибьют чужаков, поклажу растреплют, чтобы не скоро собрали. Светел встал посередине:
– Мир по дороге, добрый человек…
– И тебе путь-дорожка, господин опасный витязь, – нехотя отозвался пришелец.
– В дороге и отец сыну товарищ, не нам местами считаться, – сказал Светел. – Вели, хозяин достаточный, нарту подчалить к задним саням, а уставшего в оболок взять. Не наша это вера – бессильного в пути покидать.
Шибай вновь начал буреть, вовремя передумал, плюнул, ушёл.
– Благодарствую на берёге, господин витязь, – проворчал пришлый.
Младшие походники, торопясь, отдирали от поклажи смотанную верёвку. Прочную, жёсткую, схваченную морозом. Наросшая куржа спадала пластами. Светел увидел тёмные, кое-как затёртые пятна, длинный потёк, тянувшийся вдоль копыла на полоз. Спросил с удивлением:
– Никак в дороге охотились?
– Так раненого везли, – ответил девичий голосок.
Светел полюбопытствовал:
– Помер путём или оставили у добрых людей?
– Купец встречный обузу перенял, – отрубил дальнейшие расспросы старшак. – Меня, господин витязь, если что, Непогодьем зови. А тебя как прикажешь хвалить?
Сани дрогнули, тронулись, поползли.
– Отец, письмо принесли…
Ветер чуть приподнял ресницы. Он лежал у себя в Царской башне, во внутреннем покое. Оконце с белым стеклом, по стенам строчёный атлас. Ширинка зелёным по серому, ширинка наоборот.