И вышел. Маркел стоял, не зная, что и думать. Ефрем улыбнулся и сказал:
— А он прав. Замучил бы я тебя насмерть. Я по Годунову это сразу понял. Если он вот так руки складывает, то это мне знак, что надо строго. Ну да теперь не до тебя, конечно, — прибавил он уже без всякого довольства. — Дело же какое собирается! Государя будут хоронить. И другого выбирать. Видишь, сколько их пришло? И все они будут кричать за Федора. А за Димитрия кому кричать?
Маркел глянул вниз. И в самом деле, подумал он, красных кафтанов первого полка нигде не видно.
Вдруг где-то далеко опять послышалась стрельба.
— А это уже от Бельского, — сказал Ефрем. — Обложили его там, как медведя в берлоге. А он отбивается. Ну да недолго ему это. Снимут с него шкуру! А пока не снимут, про тебя не вспомнят. Поэтому иди-ка ты сейчас домой, выпей шкалик, прочти Отче наш и ложись передохни. И Бог тебе в помощь!
Маркел ничего на это не ответил, а медленно вернулся в горницу, медленно подобрал с пола шапку, так же медленно ее надел и вышел — тоже медленно.
54
В переходах было шумно: бегали какие-то люди, хлопали двери. Из-за дверей слышались громкие голоса — где радостные, где недовольные.
На внутреннем государевом дворе было еще шумней. Там, кроме дворни, толклись немало стрельцов в самого разного цвета кафтанах. Были среди них и красные. Это, наверное, из тех, которые переметнулись к Годунову. Маркел шел дальше, к Куретным воротам.
Они стояли, распахнутые настежь, стражи возле них никакой видно не было. Маркел вышел на улицу и увидел, что и князя Семена ворота тоже стоят открытые и в них входят стрельцы в черных шубных кафтанах. Еще один зарецкий полк, подумал Маркел, глядя на них. И вошел следом за ними.
На князя Семена переднем дворе и без того уже было немало стрельцов. Они стояли несколькими кучами и ждали приказа. Полезут через тын, на Бельского, предположил Маркел и тут же отметил, что на княжеском крыльце стоят княжьи сторожа и их вдвое больше обычного. Старшим над ними был Мартын, княжий дворский. Мартын держал в руке саблю и очень подозрительно поглядывал на стрельцов. На Маркела он смотреть не стал. Маркел пошел дальше.
На заднем княжьем дворе было тихо, только в его дальнем углу, возле поленниц, стояла куча стрельцов в синих кафтанах, и у всех в руках были пищали. Маркел пошел мимо поварни. Там почти сразу же открылась дверь, на помост вышла Демьяниха в красной короткой шубке и, широко улыбаясь, сказала:
— Бог в помощь!
Маркел ответил ей так же. Тогда она продолжила:
— Небось голодный? Хоть бы зашел когда. Я бы тебя пирогом угостила. Ты какие любишь? Сладкие? Горячие? — и еще шире улыбнулась.
Маркел, не зная, что ответить, покраснел, пожал плечами и пошел дальше. Демьяниха вслед ему крикнула:
— Тьфу! Да чтобы ты подох, скотина!
Маркел, не обернувшись, пошел дальше. А стрельцы пошли к поленницам. Сейчас они на тын полезут, подумал Маркел, не зря же они взяли с собой лестницу.
Но тут от тына, из-за дров, послышалась стрельба. Стрельцы вначале растерялись, а после кинулись вперед и скрылись за дровами. Стрельба утихла.
Маркел поднялся к себе на помост, подошел к Параскиной двери и прислушался. За дверью было тихо. Маркел постучал. Никто не отозвался. Тогда Маркел прошел дальше, зашел к себе и осмотрелся. В горнице было сумрачно. И дух стоял тяжелый, нежилой. Маркел снял шапку, подошел к божнице, поправил лампадки. Прочел Отче наш. Вспомнил Ефрема и подумал, что осталось еще выпить шкалик и можно ложиться. Но пить не хотелось. Тогда Маркел собрал остатки дров, сложил их в печь и поджег. После зажег лучину. Стало немного веселей. Маркел сел с краю стола и начал осматриваться так, как будто он там в первый раз. А что, подумал Маркел, а ведь он тут почти не бывает, все в каких-то делах, и стал смотреть на дяди-Трофимов ковер возле дальней, запечатанной двери. На ковре висели сабли, пищаль и два пистоля. Маркел подошел к ковру, начал рассматривать пистоли, но руками их не трогал. Редкая вещь — пистоль, дорогая, с уважением думал Маркел, где дядя Трофим их взял? А что за дверью? Маркел стал рассматривать печати на двери. На них, как и на его овчинке, был орел. Маркел вздохнул, вернулся к лавке, снял шубу и скрутил ее, положил в изголовье и лег.
В печи потрескивал огонь, где-то вдалеке, в стороне Бельского, стреляли, но не очень яро. Маркел вдруг подумал: а зачем Бельский царя отравил? Боялся, что тот его прогонит, заведет себе новых любимых слуг? Но убить царя — это еще как-то понятно, хозяев частенько не любят и затевают против них лихое. Но вот зачем было лопаря убивать? И как это лопарь, такой ловкий, вдруг им поддался? Или он нарочно дал себя убить? А что! Не хотел он обратно домой возвращаться, в глушь эту, вот и подумал: а что, а пусть убивают, все равно меня нельзя убить, а можно только зарезать! И его зарезали. А так он жив. И ему хорошо! Теперь он будет здесь, в царевом дворце, жить вечно. Вот житуха! Вот где запирует! Подумав так, Маркел невольно усмехнулся… И тут же помрачнел, когда подумал: что, а чем он лучше лопаря? Тоже обратно уезжать не хочет в свой Рославль и здесь изо всех сил за все цепляется. Ему морду бьют, а он все равно цепляется. Его на дыбу поднять обещают, а он все равно домой не едет! И даже сейчас, ведь же по уму как надо было делать? А вот как: пока вся эта суета и толкотня, быстро собирайся, садись в сани и ехай домой, благо все ворота нараспашку!
Так нет! Он же лежит, как блин, под ним уже огонь разводят, сейчас его поджарят и сожрут, а он все равно лежит, скотина, и не шевелится!
Вдруг где-то сбоку заскрипело! Что это? Лопарь? Маркел подхватился, сел на лавке и прислушался. Но ничего слышно не было. За дверью никто не стоял, не ходил. За стенкой тоже было тихо. Маркел лег на лавку, подкатился к самой стенке и подумал, что если приложиться к ней ухом, то как только Параска вернется, он ее сразу услышит, и начал слушать. Слушал, слушал — и заснул. А что! Когда он в последний раз спал? И сколько? Вот и сморило с устатку, известное дело…
55
Проснулся Маркел поздно, когда уже начало смеркаться. Кто-то скребся во входную дверь. Маркел подождал немного, а после сел, спустил ноги с лавки и строго спросил:
— Ну, чего?
— Маркел Петрович, это я! — послышался голос Фильки. — Впустишь меня?
— Впущу, — ответил Маркел не очень довольным голосом.
Вошел Филька. Маркел ему кивнул. Филька сел, куда было указано.
— Чего пришел? — строго спросил Маркел.
— Да так, — без всякой радости ответил Филька. — Опять моя взъярилась! Не открывает. Ругается матерно. Что с ней?
Маркел пожал плечами и зевнул.
— Спишь! — сказал Филька. — Может, ты сейчас во всей Москве один только и спишь. Знаешь, сколько к нам сейчас народу набилось? В Архангельский собор. Не продохнуть!
— Чего это они? — спросил Маркел.
— Ну, как чего? — даже удивился Филька. — С царем прощаются, чего еще. Сказали, завтра будут хоронить, вот люди и спешат. А может, даже и сегодня. Может, прямо этой ночью похоронят. А что! Царь грозный был! Днем он еще мало ли чего… А ночью, сонного, плитой накроют, и шабаш!
— Что ты такое несешь?! — гневно воскликнул Маркел.
— Это не я, — сказал Филька. — Это сейчас все так говорят. Ты вот сходи в собор, потолкайся меж людьми, так и не такое услышишь. А лежит, как живой! Все морщины распрямились, глаза огнем горят.
— Как это — глаза горят? — не поверил Маркел. — Глаза же закрыты всегда.
— У других всегда, а здесь нет. Не закрываются! А монетками накроют, монетки сползают, не держатся. Так и оставили глаза открытые.
— Ты сам-то это видел?
— Да как я увижу! Там, знаешь, какая толпища? Не пробиться. Ну, тебя, может, пропустили бы.
— С чего это? — настороженно спросил Маркел.
И не ошибся. Филька усмехнулся и сказал:
— Государь бы еще долго жил, говорят, да извели его злые люди. Была тут у нас одна ведьма, заварила корешков, передала через верных людей, государю вместе с медом поднесли, он выпил… Ну, и известно, что дальше. А знаешь, как ведьму звали?!
— Чего ты опять несешь?! — сердито воскликнул Маркел. — Какие корешки! Какая ведьма!
— Ну, может, и никакая, — не стал спорить Филька. — Да и разве это нашего ума дело? У нас есть свои дела. Вот моя мне дверь не открывает, это мое дело. А где Параска, знаешь?
— Где?! — сразу же спросил Маркел.
— Да не кричи ты так, — насмешливо ответил Филька. — Ничего с твоей Параской не случилось. Жива она. А вот со службы ее выперли. И даже не ее саму, а выперли ее боярыню, эту каргу Телятевскую. А Телятевскую выперли вместе с царицей. А царицу вместе с Бельским. Слышишь, уже больше не стреляют?
Маркел прислушался. И вправду, было тихо. Филька продолжал:
— Недолго же Богдашка верховодил. Показали ему козью морду! Ну, постреляли его люди из пищалей, ну, поорали через тын. А дальше что? Сколько стрельцов у Годунова? А сколько у Бельского? Вот и оробел Богдашка, шапку снял, простоволосый вышел. А Годунов как сидел на коне, так его камчой сверху по морде съездил и сказал: «Брысь в Углич! И сосунка с собой забирай, не нужен он нам здесь, у нас есть законный государь Феодор Иоаннович!» И Бельский поклонился и пошел.
— Что, сразу в Углич, что ли? — насмешливо спросил Маркел. — Пешком?
— Нет, пока что пошел только собираться, — сказал Филька. — И ни словечка не сказал. А что у царицы сейчас в тереме творится! Какой ор! Им же теперь всем в Углич, в эту глушь. Из Москвы! Ты представляешь? И твоя Параска там, и Нюська. И их дядя Тимофей. Он их утешает. Так что недолго здесь Параске оставаться, уедет она в Углич. И ты от тоски станешь к моей похаживать…
Маркел посмотрел на Фильку очень строго, но вслух ничего не сказал. Филька немного помолчал, а после все же не выдержал, брякнул:
— Знаю, знаю, почему она мне не открыла! И ты тоже знаешь.
— Надоел ты мне, — сказал Маркел. — Шел бы ты отсюда, вот что.