Прошел ли день? Интересно. Или дольше? Покалывание боли в спине — вот мой ответ. Значит, день.
Вдох за вдохом наполняют мои лёгкие, прежде чем сорваться наружу хриплым выдохом. Истощение цепляется за каждый сантиметр моего тела. Конечности кажутся тяжелее, чем когда-либо, но я не позволяю себе заснуть. Каждый звук — будь то шаги за дверью, стрекот насекомых или шорох пауков в стенах — заставляет мои мышцы напрягаться, вздрагивать под кожей.
Прошло много времени с тех пор, как я чувствовала себя такой уязвимой. Учитывая, что действие яда замедляет скорость моего заживления, а немытая, не обработанная лекарствами кожа моей спины открыта для воздействия внешних элементов. В таком состоянии я вряд ли смогла бы стать достойным противником, если кто-то решит меня убить. Поэтому я держу глаза открытыми. Я глубоко дышу, отсчитывая невидимые минуты, пытаясь сосредоточиться на чём-то, кроме боли.
Эти минуты превращаются в часы, и к третьему часу я настолько остро осознаю свое окружение, что в тот момент, когда в воздухе что-то меняется, я нахожусь в состоянии повышенной боевой готовности. Шаги давно исчезли из коридоров по мере того, как ночь становилась глубже, но меня беспокоят не шаги, которые я слышу. Это звон металла и стекла.
Поднимая голову, чтобы посмотреть в окно, я игнорирую резкое растяжение кожи, вызванное этим движением, и следующий спазм боли в спине. Темная фигура снаружи окна башни берется за металлическую решетку, которая пересекает стекло крест-накрест, и выгибает ее наружу, прежде чем сунуть руку внутрь и вынуть единственное стекло из рамы.
Оно слишком мало, чтобы он мог пролезть. Однако прежде чем эта мысль успевает эхом отдаться в моей голове, фигура полностью исчезает, и гигантская черная тварь проскальзывает в образовавшееся отверстие. Огромные зеленые глаза смотрят на меня, когда змея падает на пол прямо в комнате, а затем движется ко мне, скользя взад и вперед, ее мышцы сокращаются и расслабляются с такой скоростью, чтобы поддерживать ее движение, что мне трудно уследить.
Мое сердце учащенно бьется. Даже в агонии я осознаю, что внезапное появление этого существа неправильно. Однако чем быстрее бьется мой пульс в груди, тем сильнее, кажется, усиливается боль в спине.
Змея исчезает из поля зрения, а затем не остается и намека на змею, которая только что вошла в мое пространство, и на ее месте раздается почти беззвучный звук шагов по неровным деревянным доскам пола моей спальни. Я в такой агонии, что даже не могу поднять голову. Если кто-то здесь, чтобы убить меня, то он пришел в идеальное время. Мое тело даже не шелохнется, когда я потребую этого.
Мои глаза приоткрываются, но комната кружится. Верх — это низ, а низ — это верх. Снова и снова я переворачиваюсь, и единственное, что говорит мне, что я не падаю сквозь само небо, — это шероховатость дерева, прижатое к моей больной щеке.
Присутствие незнакомца в моей комнате вызывает тишину. Он долго ничего не говорит, но я чувствую на себе обжигающий его взгляд, блуждающий по моей обнаженной, израненной спине. Во рту сухо, так сухо, что, когда я высовываю язык, чтобы облизать губы, я ощущаю вкус крови. Даже от такого небольшого движения кожа трескается. У меня скручивает живот.
У незваного гостя вырывается вздох, а затем сильные руки хватают меня за плечи. Огонь, обжигающий, горячий и неистовый, пробегает дугой по моему позвоночнику. Во рту у меня слишком пересушено, язык слишком распух, чтобы я могла издавать какие-либо звуки, кроме хриплого писка. Мужчина не прекращает того, что делает, когда поднимает меня в сильные руки, прижимая к массивной груди. Я закрываю глаза, когда слезы угрожают пролиться. Он пахнет… чем-то знакомым, дубовым деревом и морской солью. Я вдыхаю его, и учащенный пульс моего сердца замедляется, пробегая по венам мягкими, ровными ударами, когда оно должно было биться быстрее. Возможно, у него тоже не осталось энергии.
Тот, кто держит меня на руках, проходит небольшое расстояние до моей кровати и осторожно укладывает меня, перекатывая так, чтобы я не лежала на спине. Если бы у меня в желудке что-то было, это грозило бы вырваться наружу. Не знаю, благодарна ли я сейчас Долосу за то, что он три дня морил меня голодом перед наказанием или нет.
Почти прижавшись лицом к каменной стене, к которой прижата моя кровать, я пытаюсь заставить себя поднять руку. Мои пальцы дергаются в ответ, но конечность отказывается двигаться. Дерьмо.
Горячие руки хватают изодранные остатки моей туники и заканчивают срывать ее с моего тела. Он полностью отрывает рукава, вместо того, чтобы попытаться заставить мою руку подняться и сорвать ее с меня. Моя плоть покрывается мурашками, когда холодный воздух обдувает меня. Это успокаивает жар в спине. И все же я не могу повернуться, чтобы посмотреть, кто же мне помогает.
Я точно знаю, что это не Руэн. От него пахнет пергаментом и дровами. Это навсегда запечатлелось в моей памяти с того времени, когда я была в кабинете Долоса, и с того, как он тайно прятался там, наблюдая, как объявляли мое наказание.
Определенно не Теос. Я была достаточно близко к золотоглазому золотоволосому Даркхейвену, чтобы знать, что его запах отмечен пряностями и ромом, даже когда он не пьет. Это все, о чем я могу думать, когда вдыхаю горьковато-сладкую янтарную жидкость.
Если этот мужчина не является ни тем, ни другим, то остается только один, у которого хватит сил поднять меня, нести и заботиться обо мне так, как он есть сейчас.
Каликс.
Тот факт, что самый неуравновешенный из всех братьев Даркхейвеном находится здесь прямо сейчас, ухаживая за мной, нервирует. Если бы не Белладонна, растекающаяся по моему телу, наполняющая вены вялостью, я, скорее всего, уже была бы на ногах и выздоравливала. Я пытаюсь набрать в рот немного слюны, подталкивая ее к губам, чтобы смочить их, пока Каликс заканчивает стаскивать с меня тунику.
Холодный металл касается верха моих брюк сзади, и я закрываю глаза, не в силах сказать ему остановиться, когда он разрезает шов, а затем начинает срезать и его с моего тела. Мы не обмениваемся ни словом. Он работает совершенно бесшумно, раздевая меня догола. Поток воздуха обдувает мой зад. Звук чего-то стучащего по полу позади меня предупреждает меня о том, что он только что использовал какое-то Божественное заклинание.
Я узнаю о нем все больше и больше — все то, чего не хотела знать, но, вероятно, это поможет мне, если он станет одной из моих целей. То есть, если вообще существует гребаная цель. Я закрываю глаза и отгоняю злые мысли, которые у меня возникают по отношению к Офелии, сосредотачиваясь только на здесь и сейчас.
Итак, Каликс может превращаться в змею и вызывать предметы. Подумаешь. Я могу призвать пауков, чтобы они выполняли мои приказы, а тени… ну, их всегда немного привлекало мое присутствие, но я не могу их контролировать. Все Смертные Боги обладают подобными способностями. В этом нет ничего нового.
Мокрая ткань касается моей спины, и на этот раз слюна во рту делает свое дело, придавая мне голос. — Ааа! — Я вскрикиваю и тут же выгибаюсь дугой от этого прикосновения.
Жесткая рука Каликса сжимает мое плечо, но он ничего не говорит, игнорируя мой резкий крик боли и продолжая мыть мне спину. Слезы наполняют мои глаза и переливаются через край, стекая по щекам.
Черт. Это больно. Рыдания раздирают мою грудь, тихие, но яростные. Я чувствую, где с меня содрали кожу. Каждое прикосновение этой влажной ткани — еще один приступ боли. Это длится вечно, или, по крайней мере, кажется, что так оно и есть. Он убирает тряпку, время от времени смачивая ее заново или, возможно, промывая. Я не знаю. Я слишком сосредоточена на том, чтобы дышать сквозь зубы и стараться не давиться так сильно, чтобы меня не вырвало, чтобы сосредоточиться на чем-то другом. К тому времени, как он заканчивает, мое лицо взмокло, во рту ощущается привкус соли.
В ту секунду, когда его руки оставляют меня, я вздыхаю с облегчением. Я дрожу под ним, все мое тело дрожит, прижавшись к койке. От боли или холода, не могу сказать. Я думала, что это будет похоже на тренировки, которые я проходила в Престумном мире, но это не так. Белладонна мешает мне выздоравливать. Раны открыты и свежи, и я сейчас настолько совершенно беззащитна, что новые слезы, которые наворачиваются на мои глаза, вызваны не болью, а страхом.
Нет! Комок подкатывает к моему горлу. Ты не боишься. Ты не чувствуешь страха. Я мысленно выкрикиваю эти слова, но от этого они не становятся правдивее. Страх цепляется за меня, как незваное чудовище, выползшее из-под кровати, чтобы нависнуть надо мной. Само его присутствие сжимает мое собственное тело, пока я не превращаюсь в крошечное пятнышко, которое я не узнаю. Я больше не та женщина, убийца, которая вынесла пытки Офелии, которая убила тех, кто гораздо могущественнее меня.
Я просто девушка. Застывшая в ужасе. Стискиваю зубы, чтобы не умолять.
Старые, зловещие воспоминания всплывают на поверхность. То, что я давным-давно похоронила. Горящий пепел в моей памяти. Снег, покрытый кровью. Сера пульсирует у меня в затылке. О, как это изуродовало Божественную частичку моей души — иметь этот проклятый осколок, вживленный мне под кожу — привязь к моему Хозяину, к жизни, которой я была вынуждена жить.
Руки Каликса бескомпромиссны, когда он толкает меня на живот. Мягкая ткань обвивается вокруг моих ног, разглаживая икры, а затем бедра. Правда, без нижнего белья. Я не думаю об этом. То, как он умудряется надеть на меня брюки и застегнуть их, не поднимая меня, является свидетельством его Божественности. Все это время я лежу там, дрожа, измученная и совершенно не в себе.
Мои губы приоткрываются, потрескавшиеся и кровоточащие, и, наконец, мне удается произнести единственное слово. — Не надо…
Я не знаю, о чем прошу. Не убивай меня? Не причиняй мне больше боли? Не дай этому случиться снова? Однако это единственное слово — единственное, что мне удается выдавить из себя, когда в поле зрения появляются те черные точки, что были раньше.