Таким образом, всякий высший разум, именуемый божественным, совершает двойное действие: первое исходит из его причастности божественному благу, второе – из его собственной природы. [Ibid.]
Но это также означает, что в соответствии с разделением между общим и частным, согласно которому членится провиденциальное действие, управление миром раздваивается на regimen Dei или causae primae, которое распространяется на все творения, и на regimen intelligentiae или causae secundae, которое касается лишь некоторых из них:
Поэтому управление, осуществляемое первой причиной согласно сущности блага, распространяется на все вещи. […] Управление же, осуществляемое разумом и ему присущее, не распространяется на все вещи… [Ibid.]
Если мы теперь обратимся к трактату «De gubernatione mundi» (S. Th. I, qq. 103–113), мы увидим, что именно иерархическая связь между первыми и вторыми причинами поставляет модель сочленения между провидением общим и провидением частным, посредством которого осуществляется божественное управление миром.
Бог управляет миром в качестве первой причины («ad modum primi agentis»[119], ibid., I, q. 105, a. 5, ad. I), сообщая сотворенным вещам форму и их особую природу, а также поддерживая их в бытии. Однако это не мешает тому, чтобы его действие включало в себя также действие вторых причин («nihil prohibet quin una et eadem actio procedat a primo et secundo agente»[120], ibid., I, q. 105, a. 5, ad. 2). Управление миром, таким образом, оказывается результатом сочленения иерархии причин и порядков, Управления и частных управлений:
Из всякой причины производится некий порядок c его собственными эффектами, ибо всякая причина составляет начало. Следовательно, приумножение причин влечет за собой приумножение порядков, притом каждый из них подчинен другому порядку – точно так же, как одна причина подчинена другой. Высшая причина не подчиняется порядку низшей, но низшая подчиняется порядку высшей. Это можно проследить на примере человеческих дел: от главы семьи зависит порядок в доме [ordo domus], который в свою очередь подчиняется порядку в городе [sub ordine civitatis]; последний исходит от правителя города, который в свою очередь подчиняется порядку, установленному царем; а царь есть источник порядка во всем царстве. [Ibid., I, q. 105, a. 6.]
Будучи рассмотренным в его связи с первой причиной, мировой порядок предстает неизменным и совпадает с божественным предвéдением [prescienza. – Примеч. пер.] и благом. С другой стороны, постольку, поскольку он включает в себя сочленение вторых причин, он уступает место божественному вмешательству «praeter ordinem rerum».
«Книга о причинах» имеет такое серьезное значение для средневековой теологии потому, что через разграничение между первыми и вторыми причинами в ней обнаруживается сочлененность между трансцендентностью и имманентностью, между общим и частным: именно на этой сочлененности стало возможным основать машину божественного управления миром.
4.12. Впервые в области права разграничение между Царством и Правлением находит свою техническую формулировку в спорах, приведших к разработке канонистами на рубеже XII–XIII веков «политического типа» rex inutilis[121]. В основе этих споров лежит учение о праве понтифика отстранять от власти временных правителей, которое было изложено Григорием VII в письме Герману из Меца. Григорий ссылается здесь на эпизод низложения последнего меровингского короля Хильдерика III из-за его несостоятельности, инициированного папой Захарием, который назначил на его место Пипина, отца Карла Великого. Текст представляет собой немалую ценность, так как он был включен Грацианом в его Декрет и послужил исходной точкой для разработок последующего поколения канонистов. «Другой римский понтифик, – пишет Григорий, отстаивая примат sacerdotium над imperium, – отстранил от управления короля франков, и не столько из-за его бесчинств, сколько из-за того, что он не был годен для столь высокой власти [tantae potestati non erat utilis], и назначил на его место Пипина, родителя императора Карла Великого, освободив франков от клятвы верности, которую они ему принесли» (Decretum, c. 15, q. 6, c. 3; cfr. Peters, p. 281). Еще в XII веке хронисты превратили Хильдерика в прототип rex ignavus et inutilis, воплощающего собой разрыв между номинальным царствованием и реальным его отправлением («Stabat enim in rege sola nominis umbra; in Pippino vero potestas et dignitas efficaciter apparebat. Erat tunc Hildericus rex ignavus et inutilis…»[122], Goffredo da Viterbo, Pantheon. PL, 198, 924d–925a). Однако именно канонистам, и в особенности Угуцию Пизанскому, принадлежит заслуга преобразования rex inutilis в парадигму разграничения между dignitas[123] и administratio[124] – между функцией и подразумеваемой ею деятельностью. Согласно этой доктрине, болезнь, старость, безумие или праздность государя или прелата не обязательным образом влекут за собой его низложение, ибо подразумевают разграничение между dignitas, которое остается неотъемлемым от его личности, и деятельностью, которая вверяется такой фигуре, как coadiutor или curator. Итак, на кону была не просто проблема практического плана, но нечто заключавшее в себе подлинное учение о внутренней разделимости суверенной власти. Это подтверждается той щепетильной настойчивостью, с которой «Glossa ordinaria» к отрывку из Декрета о двух римских императорах, правивших одновременно, приписывает одному из них dignitas, а другому – administratio, тем самым одновременно утверждая единство и разделяемость власти («Dic quod erant duae personae, sed tamen erant loco unius. […] Sed forte unus habuit dignitatem, alter administrationem»[125], цит. по: Peters, P. 295).
Именно на основе этих канонистических разработок в 1245 году по просьбе клира и португальской знати Иннокентий IV издал декреталию «Grandi», которой он препоручил Афонсу Булонскому, брату короля Саншу II, проявившего себя неспособным к управлению, cura et administratio generalis et libera[126] королевством, оставляя при этом за государем его королевское dignitas.
Таким образом, предельный случай rex inutilis обнажает двоякую структуру, определяющую функционирование управленческой машины на Западе. Суверенная власть структурно артикулируется на двух уровнях, согласно двум аспектам или полярностям: она одновременно является dignitas и administratio, Царством и Правлением. Фигура правителя в самой своей сущности является mehaignié [изувеченной. – Примеч. пер.] – в том смысле, что его достоинство соизмеряется с возможностью его бесполезности и неэффективности в соотношении, в котором rex inutilis легитимирует эффективное управление, которое он всегда уже отделял от себя и которое, тем не менее, формально продолжает ему принадлежать.
Стало быть, ответ на вопрос Макса фон Зайделя: «Что останется от царствования, если отнять правление?» – звучит следующим образом: Царство является остатком, выдающим себя за целое, которое бесконечно изымает себя у себя самого. Подобно тому как в божественной gubernatio миром трансцендентность и имманентность, ordo ad deum и ordo ad invicem должны непрерывно разделяться для того, чтобы провиденциальное действие могло столь же непрерывным образом их воссоединять, – Царство и Правление образуют двойной механизм, место непрерывного разделения и сочленения. Potestas является plena лишь в той мере, в какой она может быть разделена.
ℵ Средневековые правоведы, хоть и не без серьезных колебаний, провели различие между merum imperium и mistum imperium. В соответствии с одной из глосс Ирнерия, они называли imperium то, без чего не может быть юрисдикции (sine quo nulla esset iurisdictio), но при этом imperium в собственном смысле определяли как «чистое», а imperium, которому присуща реальная iurisdictio, как «смешанное» (Costa. P. 112–113). В «Сумме» Стефана из Турне это разграничение преобразуется в идею четкого разделения между iurisdictio и administratio, между potestas и ее осуществлением:
Если император предоставит кому-либо юрисдикцию или судебную власть [potestas iudicandi], но при этом не выделит ему под эту власть провинцию или народ – этот кто-то будет обладать титулом, то есть именем, но не возможностью отправлять свою власть [habet quidem titulum, idest nomen, sed non administrationem]. [Stefano di Tournai. P. 222]
4.13. Анализ канонического понятия plenitudo potestatis[127] может дать почву для некоторых полезных соображений. Согласно теории превосходства духовной власти понтифика над временной властью государя, которая в булле «Unam sanctam» Бонифация VIII нашла свое полемическое выражение, а в «De ecclesiastica potestate»[128] Эгидия Римского была изложена в форме доктрины, полнотой власти обладает Великий Понтифик, которому принадлежат оба меча, о которых говорится в Лк. 22:28 («Domine, ecce duo gladii hic. At ille dixit eis: Satis est»[129]) и которые принято толковать как символ власти духовной и власти материальной. Споры о превосходстве одной власти над другой были столь ожесточенными, а столкновения между сторонниками империи и приверженцами духовной власти носили столь упорный и неистовый характер, что историки и ученые в конечном итоге упустили из виду вопрос, который по сути первичен по отношению к этим разногласиям, а именно: почему власть изначально разделена? Почему она предстает уже всегда расчлененной «на два меча»? Даже сторонники