формальная и конечная), то ни в одной из них фатум не может найти место без противоречий, как не может он охватить всю совокупность событий. Развивая эту мысль, Александр приходит к тому, что обращается к порядку бессмысленных событий, тиков и жестов, которого человек античности будто бы не ведает, – таких действий, как «беспричинное машинальное переминание травинок в руках, теребление и вытягивание волос на голове и прочие действия такого рода» (Alex. P. 6); он также говорит о тех останках, отбросах и отклонениях, которые невозможно вписать ни в какой финализм и ни в какое предопределенное судьбой сцепление событий.
Чему служат испражнения, выделяющиеся из некоторых частей нашего тела? А чудища и все, что возникает вопреки природе и что изначально неспособно к существованию […]? А для чего потребны сгнившие или высохшие плоды или некоторые раздвоившиеся листья? […] Не все, что уродилось на свете, является причиной будущих событий лишь потому, что оно существует [Ibid. P. 45–46].
Александр прекрасно осознает, что его противники претендуют на то, чтобы примирить фатум с человеческой способностью к действию и обосновать через фатум саму возможность управления миром. Он цитирует отрывок из трактата, в котором открыто постулируется связь фатум – управление: «Если бы все происходило не согласно судьбе, управление [dioikesis, руководство] миром не было бы свободно от препятствий и помех. Но без управления не было бы упорядоченного мира [kosmos], а без упорядоченного мира не было бы богов» (Р. 72). «Если бы в мир было привнесено движение без причины, – заявляет другой сторонник фатума, – мир бы раскололся и распался […]: он бы уже не был управляем единым порядком и единой ойкономией» (Р. 43). Отвергая эти идеи, Александр решительно утверждает контингентный (то есть открытый возможности не-свершения) характер человеческих действий. «Мы являемся хозяевами, – читаем мы в заключении его трактата, – лишь в отношении того, что мы властны [exousian: распространенный перевод „свободны“ не является точным] не делать» (Р. 76). И тем не менее, как в трактате о провидении стремление удержать провидение в сфере общего привело его к разработке онтологии побочных эффектов – уже не аристотелевской, но очевидно предваряющей современные управленческие теории, – так же и здесь отказ от фатума приводит его к тому, что он во всех сферах отстаивает теорию контингентности, которая идеально согласуется с современными техниками управления. Для этих техник, в самом деле, существенной является не столько идея предопределенного порядка, сколько возможность управлять беспорядком; не неотвратимая необходимость фатума, а постоянство и калькулируемость беспорядка; не непрерывная цепь случайных связей, а условия возможности поддерживать и направлять эффекты, которые сами по себе являются чисто контингентными.
5.8. В приписываемых Проклу «Вопросах о провидении», сохранившихся в латинском средневековом переводе, проблемы управления миром на первый взгляд не стоит вообще. Провидение является чисто онто-гносеологической проблемой, которая совпадает с проблемой природы и объекта божественного познания, а вклад Прокла состоит как раз в том, что он прочно укоренил пронойю в едином и в бытии. Так, первый вопрос касается того, являются ли объектом божественного знания универсальные реальности или единичные сущности. Ответ гласит, что провидение как высшая степень божественного познания объемлет, согласно уже знакомой нам парадигме, как совокупность всего, так и отдельные существа – omnes et singulatim; но проблема остается по сути проблемой познания, а не праксиса и управления. В том же духе во втором вопросе рассматривается проблема способа, которым провидение познает случайное. Хотя сами по себе случайные вещи неопределенны и бесчисленны, провидение познает их так, как если бы они были необходимыми. Действительно, природа познания определяется природой познающего, а не познаваемым объектом; поэтому «провидение, познающее разные познаваемые объекты, не становится делимым наподобие этих объектов, порожденных временем, телесных и изменчивых, но продолжает быть единым, бестелесным, вневременным, неделимым и превосходящим противоречия» (Proclo. P. 148).
В третьем вопросе исследуется проблема сущностного отношения, связывающего провидение, чья природа тождественна природе единого, и случайное: именно в этом контексте впервые намечается проблема управления. И впрямь, если бы не существовало никакой связи (сolligatio) между случайными мирскими вещами и высшими реальностями, не могло бы быть ни единства, ни управления согласно уму (gubernatio secundum intelligentiam). Установление этой связи Прокл поручает демонам и богам.
С одной стороны, боги, объявшие своим провидением все вещи, с другой – демоны, разделившие полноту бытия божества: первые обязались заботиться об одних существах, вторые – о других, вплоть до мелочей разделив задачи, как говорит Платон, таким образом, что одни покровительствуют людям, другие – львам, третьи – другим видам животных и растений; в частности, одни отвечают за глаза и сердце, другие – за печень, так, чтобы все было наполнено богами… [Ibid. P. 178].
Но здесь – как и в следующем вопросе, который касается способа, которым боги принимают участие в земной жизни, провидение остается категорией сущностно онтологической, отсылающей к своего рода постепенному и постоянному излиянию божественной сущности, в котором отдельные существа участвуют в разной мере согласно присущей их природе специфической способности.
Теперь давайте обратимся к письму Феодору, дошедшему до нас вместе с вопросами, где Прокл рассматривает проблему фатума и его отношения с провидением. Феодор – «mechanicus», нечто вроде инженера, который понимает мир как огромный механизм, в котором правит неотвратимая необходимость, где одна сфера входит в другую посредством механизмов, определяющих движение всех живых и неживых существ, начиная с единого движущего начала. Принцип, который, по мысли Феодора, приводит в движение и связывает воедино эту машину-мир (mundiale opus) подобно главному инженеру (mecanicus quidam), – это фатум или провидение.
В противовес этой унитарной модели машины-мира, исключающей всякую свободу (в ее рамках autexusion, id est liberi arbitrii[155], как комментирует латинский переводчик, превратилось бы в пустое имя, ibid. P. 334) и всякую возможность управления миром, Прокл утверждает, что провидение и фатум, напротив, составляют систему, иерархически расчлененную на два плана. Последняя не исключает свободы и предусматривает сущностное различие между двумя элементами или планами. В каждой точке мироздания действующие первичные причины и эффекты строго различаются («ubique autem factivae causae ab effectibus distinctae sunt», p. 344), и действующий принцип не может быть помещен на тот же план, что и его эффекты («faciens non est tale, quale factum», p. 346). Иными словами, эта доктрина заключает в себе бинарную онтологию, разделяющую реальность на два уровня – трансцендентный и имманентный: провидение соответствует порядку первичных трансцендентных причин, фатум – порядку эффектов или вторичных имманентных причин. Провидение, или первичная причина, является источником блага; фатум в качестве вторичной причины порождает имманентную связь между эффектами («…providentiam quidem causam esse bonorum hiis quibus providetur, fatum autem causam quidem esse et ipsum, sed connexionis cuiusdam et consequentiae hiis quae generantur»[156], p. 342). Совместно они функционируют наподобие машины с двухтактным двигателем, в котором предписанное судьбой сцепление эффектов (фатум как causa connexionis) приводит в жизнь и осуществляет провиденциальное излияние трансцендентного блага.
Хотя идея божественного gubernatio миром еще не заявлена как таковая, раскол бытия на два различных и связанных между собой плана является условием, которое сделает возможным для христианской теологии создание управленческой машины.
ℵ Оставим в стороне вопрос атрибуции Проклу малых сочинений, переведенных Вильгельмом из Мëрбеке. Такая атрибуция основывается лишь на частичном соответствии между латинским текстом и текстами трех трактатов, сочиненных византийским эрудитом Исааком Севастократором в XI веке и предположительно являющихся плагиатом Проклова оригинала. Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что представленная в них онтология является не неоплатонической, а, скорее, стоической и христианской. Идея создателя мира выдвигается здесь неоднократно. Возможно, что автором этих сочинений был не Прокл, а представитель того иудео-христианского (так или иначе, не классического) мировоззрения, с которым мы уже не раз сталкивались.
5.9. Текстом, посредством которого христианская теология восприняла диспозитив провидение-фатум, является «De consolatione philosophiae»[157] Боэция. Весь разговор между безутешным Боэцием и госпожой Философией, отогнавшей от него муз поэзии – «распутных лицедеек», – вращается вокруг вопроса о том, каким образом мир управляется Богом («quibus… gubernaculis regatur», I, 6), а также вокруг причин очевидного торжества зла над добром и победы фортуны над справедливостью. Единственное средство исцеления в состоянии смятения и забытья, в которое впал Боэций, – это «истинное учение об управлении миром [veram de mundi gubernatione sententia]» (Ibid.). Поэтому рассеяв первые сомнения, прелестная и строгая наставница, некогда научившая его «применять на практике общественного управления то, что он познал во время уединенных занятий на досуге» (1, 4), с улыбкой соглашается изложить ему это сложнейшее учение о провидении и фатуме, апории которого она сама в своей речи уподобляет головам гидры: едва срубишь одну голову – тут же вырастает бесчисленное множество других (4, 6).