Из нее […] распространяется [dianenemētai] всякая беспримесная законченность [akribeia] всякой безупречной чистоты, всякое учинение [diataxis] и устроение [diacosmēsis] сущих, которое изгоняет всякую дисгармонию, неравенство и несоразмерность, радуется идеально устроенному тождеству и правильности, ведущей за собой удостоенных причаствовать ей. […] Святыми, царями, господами и богами Речения называют первых в соответствующем каждому из них чине, через которых вторые, причащаясь Божьих даров, умножают то, что им передается простым, разнообразие каковых первейшие промыслительно и боговидно присоединяют к собственному единству[189]. [Ibid. 969–972b.]
В соответствии с уже знакомым нам постулатом об управленческой машине, абсолютно трансцендентная и превосходящая всякую причину теократия по сути функционирует как принцип имманентного порядка и управления. И то, что апофатическое богословие выполняет в данном случае, если можно так выразиться, роль прикрытия и по сути служит обоснованию управленческой иерархии, явствует из аккламативной и литургической устремленности божественных имен, посредством которых неизреченного бога – входя в явное противоречие с его невыразимостью – необходимо беспрерывно восхвалять и воспевать: «Мы должны возносить хвалу [hymnein, воспевать в хвалебных гимнах] Господу, воспевая Его неисчислимые имена: Святой святых, Царь царей, ныне и вовеки Царствующий, Господин господ, Бог богов […]. Эти имена должны быть абсолютным образом воспеты…» (Ibid. 969a–969c). Неизреченное верховенство являет собой гимнологический и славословный аспект власти, которую, в соответствии с парадигмой, с коей мы уже сталкивались у Петерсона, через пение Трисвятого прославляют Херувимы, Серафимы и Престолы:
И впрямь, некоторые ангелы внятным человеческим чувствам образом как глас многих вод вопиют: Благословенна слава Господня от места его; другие же воспевают сие торжественнейшее и священнейшее славословие: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, вся земля преисполнена славы его [C. H., 212b.]
В плане окончательной формулировки ангелологической доктрины это позволяет автору апокрифа сослаться здесь на им же написанный – утраченный или никогда не существовавший – трактат «О Божественных гимнах» («Peri tōn theiōn hymnōn») (Ibid.). Так или иначе, ангел, возносящий славословное песнопение, в соответствии со своей двойственной природой – одновременно созерцательной и исполнительной – является важнейшей частью провиденциальной машины божественного управления миром:
Теархия есть триипостасное единство и монада, которая простирает свой благодетельный промысел на все существа, от пренебесных сущностей и до последних земли, как первое начало и вина всякого существа, которая высочайшим образом объемлет все своим безудержным объятием. [C. H., 212c.]
Иерархия – это гимнология.
ℵ Хуго Балль первым уяснил подлинный смысл ангелологии Псевдо-Дионисия. Хотя суждение Шмитта, согласно которому Балль видит в Дионисии «монаха, подчиняющегося священнику и потому отдающего преимущество церковно-иерархическому служению перед любым – даже самым великим – подвигом монашеского аскетизма и перед всяким мученичеством» (Schmitt 7. P. 51), не совсем справедливо, оно отражает представление о превосходстве церковной иерархии, которое является ключевым в книге Балля «Byzantinishes Christentum» (1923), где фигура Псевдо-Дионисия подвергается подробному анализу.
6.6. Параллель между небесной бюрократией и бюрократией земной не является измышлением Псевдо-Дионисия. Уже у Афинагора ангелы описываются посредством терминов и образов, заимствованных из языка управления (см. 2.8), а открыто данная аналогия утверждается Тертуллианом в отрывке «Adversus Praxean», рассмотренном нами выше (см. 2.12: «Следовательно, даже если божественная монархия управляется множеством ангельских легионов и воинств…»), а также у Климента Александрийского: «Также и чины земной Церкви – епископы, пресвитеры, дьяконы – некоторым образом являют собой отражение ангельской иерархии и той самой ойкономии, которая, согласно Писанию, ожидает всех тех, кто вслед за апостолами прожил свою жизнь в совершенной праведности» (Clem. Str. II. P. 485–486).
Заявленное таким образом соответствие становится после Псевдо-Дионисия общим местом, и, как это происходит у Тертуллиана, распространяется на светскую власть. «Священная власть, именуемая иерархией, – пишет Фома (S. Th., q. 108, a. I, arg. 3), – существует и у людей, и у ангелов». И точно так же, как у ангелов, чины служителей Церкви различаются в соответствии с тремя функциями – очищения (purgare), просвещения (illuminare) и совершенствования (perficere) (Ibid. q. 108, a. 2, arg. 3). Но общественные иерархии должны также члениться в соответствии с чинами и классами:
Поскольку само понятие иерархии подразумевает различие в классах, основывающееся на разграничении обязанностей и видов деятельности, то так же дело обстоит и в городе, где различные должности соответствуют различным функциям: в нем выделяется класс судей, класс солдат, класс земледельцев и т. д. Хотя общественные классы многочисленны, их можно разделить на три группы, ведь всякое хорошо устроенное общество обладает началом, средством и целью. Поэтому во всяком Государстве или городе существует три класса людей: высший класс, состоящий из патрициев; низший класс, состоящий из плебеев; средний класс, образованный почтенными людьми [populus honorabilis]. Точно так же во всякой ангельской иерархии чины различаются в соответствии с обязанностями… [Ibid. q. 108, a. 2.]
Уяснив центральность понятия иерархии, мы видим, что ангелы и бюрократы – точно так же, как в кафкианском мире, – тяготеют к слиянию: не только небесные посланники располагаются согласно функциям и обязанностям, но и земные служащие в свою очередь приобретают ангелоподобные черты – и, подобно ангелам, наделяются способностью очищать, просвещать, совершенствовать. Так, в соответствии с двойственностью, глубинным образом характеризующей историю отношений между духовной и светской властью, парадигматическая взаимосвязь между ангелологией и бюрократией развертывается то в одном направлении, то в другом: иногда, как в случае Тертуллиана, управление земной монархией предстает в качестве образца для ангельского служения; иногда же, напротив, небесная бюрократия становится прообразом бюрократии земной.
Как бы то ни было, основополагающей является некая очередность, согласно которой задолго до того, как была выработана и зафиксирована терминология общественного администрирования и управления, таковая терминология была уже прочно сформирована в области ангелологии. Не только понятие иерархии, но также понятия служения и миссии, как мы убедились, обретают свою первую систематическую артикуляцию именно в отношении ангельской деятельности.
ℵ В своей короткой статье, опубликованной в 1928 году, не ускользнувшей от внимания Канторовича, Франц Блатт уже обратил внимание на то, что в рукописях патристических сочинений два термина – misterium и ministerium – упорно стремятся слиться друг с другом. Среди множества представленных примеров показателен отрывок из 18-го письма Иеронима, в котором (там, где говорится о Серафимах) некоторые кодексы предлагают lectio difficilior[190]: «in diversa mysteria mittantur», тогда как другие кодексы (при этом возможность ошибки переписчика исключена) предлагают более очевидный вариант: «in diversa ministeria mittantur». Блатт попадает в точку, когда говорит о том, что эволюция смысла от «служения» к «тайне» объясняется тем, что в случае священника, отправляющего богослужение (которое одновременно есть таинство и обязанность), эти два термина полностью совпадают (Blatt. P. 81). Однако это смешение имеет более древние истоки: они восходят к Павлову выражению «экономика тайны» и его перевернутому варианту «тайна экономики», о котором уже шла речь в cвязи с Ипполитом и Тертуллианом. Поэтому неудивительно, что первая осознанная игра двумя терминами – одновременно аллитерационная и концептуальная – имеет место в Вульгате в Первом послании к Коринфянам, 4:1, где hypēretas Christou kai oikonomous mystēriōn theou передано как «ministros Christi et dispensatores mysteriorum Dei». Управление («экономика») имеет сущностное отношение к тайне; с другой стороны, тайна может быть развернута исключительно посредством управления и «экономики». Именно этой, всецело конститутивной для тринитарной экономики связью объясняется частое и намеренное смешение терминов mysterium и ministerium, характерное для первых Святых Отцов и имеющее место вплоть до поздней схоластики (наглядный пример такого смешения мы находим у Мáрия Викторина: Marius Victorinus, Commentarium in Epistolam ad Ephesios, 2, 4, 12, in PL, 8, 1275c: «dono Christi instituta sunt hujusmondi et mysteria et ministeria»[191]; см. на этот счет замечания Бенца: Benz. P. 153).
В том же письме Иеронима можно обнаружить первое свидетельство метонимической эволюции, в результате которой термин ministerium (означающий «службу, поручение») обретет современное «административное» значение «совокупности чиновников и должностей»: «Quando, – вопрошает Иероним, – [Deus] Thronos, Dominationes, Potestates, Angelos, totumque ministerium coeleste condiderit?»[192](Ep., I, 18, 7 PL, 22, 365). Как ангельская бюрократия предвосхищает в своем иерархическом совершенстве бюрократию человеческую, так и «небесная тайна» предшествует тайне земной, которая наследует у своей теологической модели свою таинственную природу.