Проблема закона, более не применяемого, но изучаемого, которая в романах Кафки идет рука об руку с темой неизменно бездеятельных функционеров-ангелов, демонстрирует здесь свою мессианскую значимость. Высший и исполненный славы telos закона и ангельских сил – как и telos мирских властей – состоит в том, чтобы быть упраздненным и сделаться бездеятельным.
7. Власть и слава
7.1. Цезура, вносящая разрыв в природу ангелов и делящая их чины на предстоящие и служащие – певцов славы и исполнителей управления, – соответствует двоякой фигуре власти, которую пришло время подробно рассмотреть. Возможно, только лишь в поле напряжения между gloria и gubernatio вычленение Царства и Правления, которое мы частично попытались воссоздать через историю теолого-экономической парадигмы, достигает своей полной интеллигибельности и в то же время своей максимальной затемненности. Интеллигибельности – потому, что исключительно в оппозиции предстоящие/служащие различие между Царством и Правлением становится столь ощутимым; затемненности – ибо каковой может быть политика не управления, но литургии, не действия, но гимна, не власти, но славы?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прежде всего выявить тайную нить, связывающую эссе Петерсона об ангелах 1935 года с диссертацией, которую молодой теолог, тогда еще не принявший католичество, публикует в 1926 году под заглавием «Heis Theos. Epigraphische, formgeschichtliche und religionsgeschichtliche Untersuchungen». Много лет спустя, занимаясь сходными темами, Канторович определил труд Петерсона как «основополагающий». Подзаголовок, объединяющий филологическую категорию и понятия, восходящие к теологическим наукам, в этом смысле вводит в заблуждение. В действительности, речь не идет ни о теологическом исследовании в строгом смысле слова, ни – несмотря на внушительный критический аппарат и необычайную эрудицию – об исключительно историко-филологическом изыскании. Трудно определима, прежде всего, дисциплинарная область, к которой относится эта диссертация; на этот счет необходимо сделать некоторые предварительные пояснения.
В 1934 году во вступлении к своему эссе о становлении римского имперского церемониала Андраш Алфëлди сетовал на то, что если изучение рационально-юридических аспектов Имперского государства нашло достойное выражение в работах уровня «Staatsrecht» Моммзена, то на долю его церемониальных и религиозных аспектов выпали исследования сомнительной научности – такие, как, например, «Culte impérial» аббата Бëрлье (Alföldi. P. 5). По этому поводу Эрнст Канторович во введении к своей книге «Laudes regiae» (1946) обратил внимание на то, что изучение литургических истоков политической истории вплоть до начала XX века оставалось исключительной прерогативой теологов и историков Церкви, работы которых ввиду их заинтересованности являют собой не совсем надежные источники (Kantorowicz 2. P. VII).
Диссертация Петерсона, всецело посвященная отношениям между политическим церемониалом и церковной литургией в аспекте анализа аккламации Heis theos, хотя и принадлежала перу теолога (среди учителей которого, тем не менее, были Франц Болл, Эдуард Норден и Рихард Рейценштейн), все же порывала с этой традицией. Как утверждал Карл Шмитт много лет спустя, «необъятный материал, включающий в себя множество литературных источников и эпиграфических свидетельств, изложен с абсолютной объективностью, так что нигде невозможно выявить оценочную позицию, занимаемую автором в отношении того или иного теологического течения или догматической предпосылки» (Schmitt 2. P. 36–37). Иными словами, это был первый шаг в направлении науки, которая все еще ждет своего часа и которая занималась бы историей церемониальных аспектов власти и права: своего рода политическая археология литургии и протокола, которую мы здесь, по крайней мере предварительно, могли бы поместить в раздел «археологии славы». Представляется уместным в этой связи внимательно проследить ход рассуждений Петерсона, выявляя результаты и стратегии его исследования.
7.2. Труд Петерсона открывается кропотливой каталогизацией внушительного количества материалов, в основном эпиграфического характера, в которых появляется формула heis theos (иногда она претерпевает бинитарное и тринитарное расширение до Heis theos kai Christos или Heis theos kai Christos autou kai to hagion pneuma). В свете устоявшихся трактовок, которые утверждали связь этого материала с литургическими формулами и в итоге призывали рассматривать его как формы вероисповедания, стратегия Петерсона носит двоякий характер. С одной стороны, он решительно отвергает идею о том, что эти формулы содержат в себе нечто подобное вероисповеданию; с другой стороны, он с той же решимостью включает их в сферу аккламаций: «Формула Heis theos является аккламацией, но не вероисповеданием» (Peterson 3. P. 302). Но это означает возводить происхождение этих по сути христианских выражений к более темным основаниям, где они сливаются с аккламациями языческих императоров и с возгласами, приветствовавшими Дионисия в орфических ритуалах, с изгнанием духов при помощи магических папирусов и с формулами мистических обрядов митрианцев, гностиков и манихеев. Вместе с тем, это означает поднять проблему происхождения и значения аккламаций и их взаимосвязи с христианской литургией.
Что такое аккламация? Восклицание одобрения, ликование («Io triumphe!»), поощрение или несогласие (acclamatio adversa), выкрикиваемое толпой в определенных обстоятельствах. Аккламация сопровождалась поднятием правой руки (этому есть свидетельства как в языческом, так и в христианском искусстве) или – если речь идет о театре или цирке – рукоплесканиями и маханием платком. В этом случае, как свидетельствует Цицерон в Письмах к Аттику (1, 16), помимо атлетов и актеров аккламация могла быть обращена к магистратам республики, а позже и к императору. По случаю приезда в город монарха устраивалось церемониальное шествие (adventus), которое обычно сопровождалось торжественными аккламациями. Аккламация могла иметь разные формы, которые Петерсон детально рассматривает: пожелание победы (nika, vincas), здравия и плодородия (vivas, floreas, zēs, felicissime), долгой жизни (polla ta etē, eis aiōnas, de nostris annis augeat tibi Iuppiter annos), силы и спасения (valeas, dii te nobis praesent, te salvo salvi et securi sumus); призыв и молитву (kyrie, kyrie sōzōn, kyrie eleēson), одобрение и поощрение (axios, dignum et iustum esti, fiat, amen). Аккламации часто повторялись подобно ритуалу, иногда c некоторыми вариациями. В одном христианском свидетельстве подробно описывается acclamatio adversa в Чирко Массимо:
Pars maior populi clamabant, dicentes: Christiani tollantur! Dictum est duodecim. Per caput Augusti, christiani non sint! Spectantes vero Hermogenianum, praefectum urbis, item clamaverunt decies: Sic, Auguste, vincas! […]. Et statim discesserunt omnes una voce dicentes: Auguste, tu vincas et cum diis floreas![199]
Августин, описывая в одном из писем церемонию назначения его преемника Ираклия епископом Гиппона, рассказывает об использовании в христианском контексте аккламационной формулы типа axios, dignum est:
A populo acclamatum est: Deo gratias, Christo laudes; dictum est vicies terties. Exaudi Christe, Augustino vita; dictum est sexies decies… […] Bene meritus, bene dignus; dictum est quinquies. Dignus et iustus est; dictum est sexies […]. Fiat, fiat; dictum est duodecies…[200] [Ep., 213, 5–8.]
Принципиально важным для понимания значения аккламаций, отмечает Петерсон, является то, что «они никоим образом не были чем-то несущественным, но в определенных обстоятельствах обретали юридический смысл» (Peterson 3. P. 141). Петерсон ссылается на статью «Acclamatio» в Паули-Виссова[201]; однако Моммзен в своей работе «Staatsrecht» скрупулезно обосновал принципиальное юридическое значение аккламаций в римском публичном праве. Прежде всего, речь идет об аккламации, посредством которой в республиканскую эпоху войска присуждали победоносному командующему титул imperator (Mommsen. Vol. I. P. 124), а в имперскую эпоху – титул Цезаря (Ibid. Vol. 2. P. 841). Кроме того, аккламация со стороны сенаторов, особенно в имперскую эпоху, могла использоваться для того, чтобы придать статус решения посланию императора (Ibid. Vol. 3. P. 949–950), а в избирательных комициях могла быть заменена на голосование отдельных граждан (Ibid. P. 350).
Таково юридическое значение аккламации, которое в поворотном моменте своего исследования Петерсон особенно подчеркивает, утверждая наряду с тезисом о языческом происхождении многих христианских аккламаций также идею сущностной связи, соединяющей право и литургию. По поводу формулы dignum et iustium est (которая появляется, помимо ритуалов избрания и низложения духовных лиц, также в начале анафоры мессы), раскритиковав современную юридическую науку, не способную прийти к пониманию подлинного значения аккламаций, он выдвигает предположение о том, что эту формулу не следует рассматривать как своего рода сокращенную избирательную процедуру (как это предполагалось раньше), но что, согласно обычаю, который Церковь переняла у профанной ecclesia, она «скорее в форме аккламации выражает consensus народа» (Peterson 3. P. 177). Это согласие, тем не менее, имеет юридическое значение, которое проливает новый свет на связь между правом и литургией. Ссылаясь на работы П. Кажэна, посвященные традиции доксологических аккламаций, в которых ученый уже усмотрел аналогию с аккламациями на избрание императора Гориана (Aequum est, iustum est! Gordiane Auguste, dii te servent feliciter!