2.3. Концепция «естественной экономики» у тех, кого современники называли la secte économiste, то есть у физиократов, вполне выдержана в духе этих посылок. Влияние Мальбранша на Кенэ подтверждено документальным материалом (Kubova in Quesnay. T. 1. P. 169–196), да и вообще влияние модели провиденциального миропорядка на мысль физиократов не нуждается в доказательствах. Однако до сих пор мало кто задумывался о следствиях того любопытного обстоятельства, что наука экономики и управления Нового времени построена на парадигме, разработанной в сфере теологической ойкономии, чьи понятия и сигнатуры мы без труда можем обнаружить.
Особое значение имеет в этой перспективе концепция «порядка», которая, как мы видели, играла весьма существенную роль в формировании божественного управления миром. Она занимает мысли Кенэ еще до 1750-х годов, когда он составляет свою знаменитую «Экономическую таблицу» (1758) и пишет статьи «Фермеры» и «Зерно» для «Энциклопедии» (1756). Задолго до того, как приобрести привычный нам облик, термин «экономика» появляется в первой половине XVIII века в синтагме économie animal, которая, однако, не является общественной наукой: это скорее ответвление медицины, во многом соответствующее физиологии. Так, в 1736 году Кенэ, который был и до конца оставался врачом, пишет «Essay physique sur l'économie animale»[277], где эта экономика определяется в терминах имманентного порядка, который весьма напоминает парадигму управления. Животная экономика, пишет он, определяет не животное как таковое, но
тот порядок, тот механизм, тот комплекс функций и движений, которые поддерживают жизнь живых существ, безупречное и повсеместное исполнение которого, совершаемое с верой, проворством и легкостью, ведет к столь цветущему состоянию здоровья, при котором даже самое незначительное недомогание уже само по себе болезнь.
Достаточно перенести этот порядок с «состояния здоровья» на политическое государство, с природы на общество, чтобы он немедленно превратился в парадигму управления. Le gouvernement économique d'un rouyame[278] есть не что иное, как l'ordre naturel plus avantageux[279], и это вытекает из неизменных законов, которые Высшее существо установило для создания и сохранения своего творения. Экономика для Кенэ означает порядок, а порядок есть основа управления. Поэтому в издании «Академического словаря» 1762 года мы видим следующее значение термина «экономика»: «порядок, посредством которого в основном существует политическое тело» (издание 1798–1799 годов добавит к этому: «в этом случае она зовется политической экономией»). Здесь тоже, как у Фомы Аквинского, этот порядок выступает в роли сигнатуры, которая нужна для того, чтобы связать теологический порядок вселенной с имманентным порядком человеческого общества, общие законы природы и провидения с комплексом частных феноменов. Кенэ пишет:
Людям не дано постичь планы Высшего существа в деле устройства Вселенной, не дано постичь назначение неизменных правил, которые он установил для создания и сохранения своего творения. Однако, если внимательно изучить эти правила, можно заметить, что физические причины физической боли являются одновременно причинами физического блага: таким же образом дождь, создавая неудобства путникам, несет плодородие земле. [Quesnay. Vol. 2. P. 73.]
(Здесь не случайно упоминается дождь, который может быть одновременно благодатным и вредоносным: это тот же самый пример, к которому прибегает Мальбранш, давая определение механизмам провидения.)
Эта по сути теологическая идея о некоем природном порядке, запечатленном во всем, что существует в мире, так явно присутствует в философии «экономистов», что наука, которую мы называем «политической экономией», вполне могла бы называться «наукой о порядке». Именно так постоянно называет ее Ле Тросн в своем трактате «De l'ordre social»[280] (1777), где библейский эпиграф, взятый из Книги псалмов, не оставляет никаких сомнений об истоках этой концепции. Хотя Ле Тросн первым из «экономистов» развил теорию ценности, которая явно выходит за пределы физиократии, его система все же строится на однозначно теологическом фундаменте. В самом деле, речь идет о том, чтобы через концепцию (или, скорее, сигнатуру) «порядка» и вытекающих из нее «экономических истин» сделать понятной и управляемой ту политику, которая «казалось, до сих пор изучалась только лишь для того, чтобы доказать ее непостижимость» (Le Trosne. P. VIII).
Наука управления предлагала только искусственные, необоснованные и изменчивые истины; казалось, что она переняла от оракулов их сумрачную таинственность, чтобы внушать уважение, поскольку внушить доверие она не могла. [Ibid. P. IX.]
Но как только люди догадываются о существовании «науки порядка», тайны развеиваются и на их место приходит понимание экономики, посредством которой человеческие сообщества были основаны в соответствии с теми же правилами, которые управляют миром физическим:
Существует некий природный, неизменный и основополагающий порядок, установленный Богом для того, чтобы управлять гражданским обществом самым выгодным и подходящим для государей и для подданных способом; и люди в силу необходимости частично к нему приспособились, в противном случае никакое объединение между ними было бы невозможно. И если эти человеческие сообщества не так счастливы, как должны или желают быть, то это потому, что им приходится терпеть проявления хаоса и зла, которые, в свою очередь, проистекают из того обстоятельства, что люди знают об этом порядке только несколько общих принципов, не понимая его целостности, не делая из него практических выводов и отходя от него в некоторых ключевых моментах. Этот порядок, который так важно постичь и понять, имеет физическую основу и возникает, посредством целой цепочки необходимых связей, из законов физического порядка: ведь только из них может произойти прирост ресурсов, богатства и населения – и, как следствие, процветание державы и та мера счастья, которую способно дать цивилизованное Государство. [P. 302–303.]
«Экономическая наука» физиократов есть не что иное, как «приложение» и перенос природного порядка на «управление обществом» (P. 318); но «физика», о которой тут идет речь, проистекает из парадигмы божественного управления миром, то есть из комплекса отношений между общими законами и частными случаями, между причинами первичными и вторичными, между целями и средствами, расчет которых является предметом того «столь же важного, сколь и блистательного изобретения» (P. 320), каковым является tableau économique. Решающим в трактате Ле Тросна является синтагма gouvernement de l'ordre, которой посвящена восьмая речь («De l'évidence et la possibilité du gouvernement de l'ordre»[281]). Здесь родительный падеж является одновременно субъективным и объективным: как и у Фомы Аквинского, порядок не является некой схемой, привнесенной извне: он – самая суть Бога, которая закладывает основы управления миром и одновременно устанавливает густую сеть имманентных отношений, которые, связывая божьи создания друг с другом, позволяют ими управлять.
Таким образом, политическая экономия выступает как некая общественная рационализация провиденциальной ойкономии. Поэтому не случайно эпиграф на титульном листе трактата Мерсье де ла Ривьера «Ordre naturel et essentiel des sociétés politiques»[282] (1767) помещает новую науку под покровительство мысли Мальбранша: «Порядок – это нерушимый закон Духа, и ничто не находится в порядке, если не соответствует ему».
2.4. Кристиан Маруби показал важность концепции «естественной экономики»[283] у Адама Смита (Marouby. P. 232–234). Когда эта концепция впервые появляется в «Теории нравственных чувств» (1759), ее связи с провиденциальной парадигмой вполне очевидны. Смит не только пользуется ею для обозначения связи, которую «Творец природы» установил между конечным результатом и вторичными причинами, целью и средствами (Smith, Part II, § I, Chapter V, note 2. P. 77), но и в более широком смысле неоднократно подчеркивает близость своей концепции к провиденциальной парадигме. Смит привлекает «античных стоиков»: «Античные стоики полагали, что миром правит всесильная воля некоего мудрого, могущественного и доброго божества, и правит таким образом, что любое событие должно считаться необходимой частью всеобщего плана, способствующей порядку и счастью всего целого; что пороки и безумства рода человеческого суть необходимые части этого плана, так же как мудрость и добродетель; что благодаря непостижимому искусству, которое из зла создает добро, порок и добродетель равным образом способствуют процветанию и совершенству великой системы природы» (Ibid. Part I, § II, Chapter 3. P. 36). Однако, по мнению Перро, гораздо большее влияние на его идеи оказали французские авторы – Мандевиль, Мальбранш, Пьер Николь и Паскаль (Perrot. P. 348). Знаменитая фраза о том, что «не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов» происходит, по мнению Перро, от Николя и Паскаля; и именно в этой перспективе нужно исследовать генеалогию знаменитого образа «невидимой руки».
Этот образ появляется в трудах Смита, как известно, дважды: первый раз – в «Теории нравственных чувств», второй – во второй главе четвертой книги «Исследования о природе и причинах богатства народов»:
Каждый индивид […], направляя промышленность таким образом, чтобы ее продукт обладал максимальной стоимостью, преследует лишь собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем не входила в его намерения; при этом общество не всегда страдает от того, что эта цель не входила в его намерения