Иными словами, активация диспозитива ойкономии как предзаданного, изначального, «всегда уже» бывшего и, значит, имеющего трансцендентное основание обеспечивает неоспоримость принципиального для конституирования власти на Западе представления о том, что любой земной порядок (который здесь является синонимом управления) не только имеет прототипом порядок небесный, но всегда неразрывно с ним связан, являясь прямым его воплощением, и всегда именно в нем обретает свой глубинный смысл. Именно поэтому незаметный, но играющий ключевое стратегическое значение переход от «экономики тайны» к «тайне экономики» определяет и видение истории, сформировавшееся в лоне христианства:
Христианское представление об истории возникает и развивается под знаком экономической парадигмы и становится неотделимым от нее. Поэтому осмысление христианской теологии истории не может ограничиться, как это обыкновенно бывает, общим упоминанием идеи ойкономии как синонима провиденциального развития истории согласно эсхатологическому замыслу; оно скорее должно основываться на рассмотрении конкретных способов, посредством которых «тайна экономики» в буквальном смысле сформировала и всецело предопределила исторический опыт, в поле которого мы еще по большей части пребываем[323].
К проблеме истоков экономики как божественного управления людьми, осуществляемого через функцию pronoia, любопытно отметить, что и в русском языке слово «промысел» соединяет в себе эти два, на первый взгляд, далеких друг от друга значения: промысел как ремесло, частный случай управления ресурсами, и Промысел божий как божественный план спасения, реализующийся через детально артикулированную, разветвленную систему ангельских иерархий (в рамках иудаизма ангел сам по себе есть акт божьего управления, а всякий акт управления есть ангел), воспроизводящихся и в плане светского правления[324].
Кстати сказать, по словам Агамбена, фигурой провидения – то есть фигурой управления миром – и является ангел, в котором божественный исток до неразличимости сливается с функциональностью его природы. И все же возможность управления обеспечивается сочленением и координацией в рамках биполярного механизма (коим и является провидение) имманентной ангельской власти, в качестве исполнительной оперирующей на уровне частного, и трансцендентной божественной власти, выступающей в качестве универсальной законодательной. «В этом смысле, – утверждает Агамбен, – ангелология представляет собой самую древнюю и самую усердную рефлексию о той особой форме власти, которая в нашей культуре получила имя „управления“ и которую Мишель Фуко начиная с середины 70-х годов попытался охарактеризовать в своих курсах в Коллеж де Франс»[325]:
Ангелология и философия истории в нашей культуре неразрывно переплетены между собой, и лишь тому, кто сможет постичь их взаимосвязь, откроется возможность ее прервать или окончательно разорвать. Но разорвать не в направлении метаисторической запредельности – а, напротив, в самом сердце настоящего[326].
В книге «Царство и Слава» Агамбен не только формулирует, но и – главным образом – развенчивает миф о скрытой мистической связи божественной экономики и земного управления, – миф, на котором, по его мысли, покоится современная машина управления на Западе. Он обнажает произвольность самоопределения власти как непосредственно воплощающей теологические категории «в миру» и подспудно отсылающей к собственным божественным истокам. Таким образом, он осуществляет двойное вскрытие: сначала он выявляет истинные скрытые претензии и истоки власти, а затем обнажает произвольность этого конструкта, проникая в своем анализе в некую слепую зону, ускользнувшую и от Петерсона, и от Шмитта, и от Фуко. Именно язык, как наглядно демонстрируют рассуждения Агамбена, содержит в себе элементы, позволяющие приблизиться к сути скрытых сценариев, определивших и продолжающих определять природу власти на Западе.
Дарья Фарафонова
От переводчика
В центре философской интенции Агамбена – своего рода непрерывность влияния, которое категория ойкономии оказывала и продолжает оказывать на западную культуру и политику. Эту понятийную непрерывность – непрерывность действия экономики, облекавшегося в разные словесные формы в разные эпохи (лат. dispositio, ordine, gubernatio; рус. домостроительство, устройство, порядок…) и подобно карстовой реке будто то исчезающей, то вновь появляющейся на поверхности истории (а на самом деле непрерывно оказывающей на нее воздействие изнутри), призвано подчеркнуть строгое единство терминологии. Именно поэтому в нашем переводе мы руководствовались принципом единого на протяжении всей аргументации использования терминов в соответствии с оригиналом вопреки «историзирующему» прочтению, соблазн к которому был, кажется, успешно преодолен: даже в цитируемых переводах Святых Отцов, помимо особо оговоренных случаев, как и в переводе самого Агамбена, звучит термин «экономика», а не «домостроительство»; «провидение», а не «промысел»; «теология», а не «богословие». Такой выбор представляется нам удачным ввиду особенностей самого метода Агамбена, направленного на выявление единства того, что обычно – исторически, культурно – принято разграничивать, разделять. Ему важно показать единую логику, которая приводит к тому, что в более поздних парадигмах сохраняются принципы более ранних, наподобие матрешки: в секулярном времени в качестве его основания подспудно действует христианская теология, в ней – гностицизм, а в нем – язычество[327].
В первой части книги Агамбен приводит многочисленные примеры употребления термина «ойкономия» в раннехристианской патристике в контексте той определяющей роли, которую усилиями Тертуллиана и последующих святых отцов обрело это понятие в разработке догмата о триединстве, а в более широком плане – в конституировании arcana divini imperii, тайны божественного управления миром, которая в результате секуляризации – вследствие аналогического расширения значения (но не исконной его трансформации) – незаметно преобразовалась в тайну власти как таковой.
Многие трудности при переводе были связаны с передачей конкретных терминов, которые в силу доктринальных различий между восточным и западным богословием не всегда находят в православной традиции прямые соответствия. Приведем здесь несколько примеров подобных сложностей, разрешимых лишь с помощью введения в текст пространного комментария. В предложении «La prima articolazione della processione trinitaria avviene attraverso il paradigma economico-retorico» речь идет о первом расчленении тринитарного единства на Троицу, происходящем, по мысли Агамбена, согласно экономико-риторической парадигме. Термин «processione» означает порядок, согласно которому происходит разделение на три божественных ипостаси, составляющих единство. Так, выражение «processione trinitaria» имеет конкретное, узкое значение, не связанное с процессуальностью – по крайней мере, в ее временном аспекте. В католическом богословии термин «processione» означает тайну отношения, которое связывает Святого Духа с Отцом и Сыном в Троице: Святой Дух исходит (procede dal) от Отца и от Сына[328], оставаясь равным им и единовечным[329]. Встречается и обратное: «il Padre procede nel Filgio…» – Отец как бы «продолжает себя» в Сыне.
Учитывая, что существительное «processione» образовано от «procedere» («продолжать», «следовать», «идти вперед»…; в наших переводах принята формула «Дух исходит (procede) от Отца», которая встречается, например, у Афинагора Афинянина и др.), – то имеется в виду нечто вроде «исхода», «истечения», «исхождения», хотя слово имеет несколько иную устоявшуюся коннотацию.
«Prima articolazione» в данном контексте также вызывает сомнения, но в целом имеется в виду «отделение» Слова (Логоса) от Бога, не нарушающее его целостности. Таким образом наиболее точным представляется следующий вариант перевода: «Первое членение божественного исхождения в Троице осуществляется посредством экономико-риторической парадигмы». Тем не менее, более понятным смысл предложения становится благодаря парафразе, которая все же отдаляет от оригинала: «Первое расчленение троичного единства…»[330].
Трудности для перевода представляет и следующая формулировка: «Слово [logos], отделяясь от Господа, riceve la distinzione [diairesis] dell'oikonomia», то есть дословно «обретает различение ойкономии». По всей вероятности, имеется в виду, что, отделяясь от своего истока, Слово обретает силу упорядочивания через разграничивание (различение), присущее ойкономии. Принципиально важным моментом является то, что у Тертуллиана экономика трактуется не как сущностная разнородность, но как членение единой реальности в управленческом аспекте, который совпадает с риторико-прагматическим планом. Таким образом, разделение единства относится не к онтологии, а к действию и праксису[331]: это позволяет Агамбену прийти к заключению, что «согласно парадигме, которая ключевым образом повлияла на все христианское богословие, Троица представляет собой разделение не бытия Бога, а Его действия»[332]. Следует отметить, что в рамках восточного богословия утвердилась несколько иная трактовка троичного членения, связанная с уходящей корнями в мистическую традицию идеей непредставимого единства в троичности, подразумевающего разделение божества не только в плане праксиса – но и в плане бытия (три ипостаси – это именно три божественные