Петерман романтизировал корабли и не считал, что к Северному полюсу следует ехать на санях. По его мнению, хотя собачья упряжка и могла послужить «полезным дополнением», ее не стоило считать «необходимым элементом экспедиции». «Успеха в Арктике добьются не собаки, а человек. Я выступаю за морской путь. Нужно хорошее судно с паровым двигателем. Я восхищаюсь людьми, которые приводят свои суда домой».
Ученый из Готы был взволнован возможностью обнаружения человеческой цивилизации на Северном полюсе. «Меня ничуть не удивит, – признался он, – если эскимосов обнаружат прямо под полюсом. Это не так уж маловероятно».
Что касается погоды и санитарных условий, Петерман предполагал, что плавание «Жаннетты» окажется на удивление легким. «Что же до санитарных условий, арктические регионы в сто раз благоприятнее джунглей Конго, по которым путешествовал Стэнли», – заявил он. Петерман считал, что лишения могут потрепать нервы команде, но погода в Арктике на самом деле не так сурова, как кажется многим. «Холод вполне выносим, – сказал он. – Но долгая ночь сказывается на теле и духе».
«Значит, – спросил корреспондент «Геральд», – вы не сомневаетесь, что полюс будет обнаружен?»
«Это столь же очевидно, как и то, что мы нашли исток Конго, – ответил Петерман. – Надеюсь, полюс обнаружит экспедиция мистера Беннетта».
На этом интервью для «Геральд» было окончено. «Эти слова, – написал в заключение корреспондент, – стали своего рода благословением. Доктор произнес их, пока мы шли через сад от его дома к воротам. Вечерние тени постепенно сгущались, на старый город опускалась ночь. Казалось, Гота убаюкивает себя и погружается в сон».
Хотя Петерман в тот день отлично держался, в душе он ужасно страдал. Два года мучившая его маниакальная депрессия усилилась. Несколькими месяцами ранее, в мае 1878 года, он развелся со своей женой Кларой и через несколько дней, поддавшись порыву, женился на немке Тони Пфистер из Бернбурга. Его друзья и знакомые сочли этот поступок настоящим безумием, ведь он едва знал эту женщину, и через несколько недель стало очевидно, что новый брак долго не продержится.
Петерман страдал, страдала и его жена. Он скучал по привычной жизни с Кларой и их дочерьми, которые вернулись в Англию. «Его терзали муки совести, – писал один из его ранних биографов. – С каждым днем его меланхолия становилась все сильнее».
Нервы Петермана сдавали. Он не спал, не ел, не мог сосредоточиться. Он потерял волю к жизни. Он больше не играл на пианино и не следил за международными новостями в газетах. Казалось, даже работа перестала его радовать. Берлин начал затмевать Готу в качестве нового центра картографии, публикации карт и исследовательских дебатов. Петерман чувствовал, что сдает позиции, что теряет свое господствующее положение в отрасли.
25 сентября 1878 года его обнаружили повесившимся на собственной вилле. Очевидно, он давно планировал самоубийство, поскольку оставил записку, датированную тремя неделями ранее. В последние месяцы жизни он оставил своим друзьям много странных намеков, которые в ретроспективе оказались весьма пугающими.
Получив известие о гибели мужа, Клара из Лондона написала другу семьи: «Я часто думаю, как обстоят дела на вилле Петермана. Боже, все это кажется мне страшным сном». Ее постигла «ужасная судьба», но Клара все еще считала себя «его несчастной женой, которую он так сильно недооценил».
Петермана с почестями похоронили в тенистом парке на окраине Готы. Весь мир признал его своего рода мучеником от картографии. Нет никаких свидетельств, что в последние часы он размышлял об Арктике. У него на столе лежала недописанная статья о некоторых аспектах исследования Африки. И все же, даже затягивая петлю, он понимал, что судно, способное осуществить его сокровенные мечты, было на пути к Сан-Франциско, а оттуда – к полюсу.
Интервью газете «Нью-Йорк геральд» стало последним публичным выступлением Петермана.
Глава 12Вторые шансы
Когда «Жаннетта» достигла экватора, море стало маслянисто спокойным. В его водах кишели мурены, черепахи и дельфины. Однажды утром на борт залетело несколько летучих рыб. «Как раз вовремя, – сказала Эмма, – чтобы подать их на завтрак».
В нескольких сотнях миль от берега Бразилии «Жаннетта» попала в сильный тропический шторм. В разгар бедствия, когда волны захлестывали на борт, оторвался грот-гик «Жаннетты». Огромный грот трепыхался на ветру, судно едва не переворачивалось. Делонгу и Даненхауэру, в конце концов, удалось закрепить оторвавшийся гик, но шторм бушевал всю ночь, из-за чего в каютах плескалась вода.
Эмма лежала на койке, крепко прижимая к себе маленькую Сильвию и ожидая «быстрой и легкой смерти». Корабль качало на волнах, и подаренные Эмме горшки с цветами один за другим падали на пол. В кромешной темноте она слышала, как «горшки по очереди ныряют в воду». На следующее утро, осматривая разрушения, Эмма поняла, что все переломанные цветы и расколотые горшки придется «предать океану».
Угрюмый плотник Альфред Суитман на скорую руку сделал из запасной балки новый грот-гик, и «Жаннетта» поплыла дальше. Чуть позже на палубу сели две певчие птицы, которых, похоже, потрепало штормом. Должно быть, эти небольшие птицы прилетели из Бразилии – никто на борту не смог определить их вид. Одна из них уселась прямо на короткие и жесткие волосы Даненхауэра. «Наверное, она решила, что это куст!» – рассмеялась Эмма. Измотанные, побитые штормом, птицы явно пролетели не одну сотню миль.
Две «маленькие гостьи» стали талисманами корабля и сразу всем полюбились. Их появление казалось всей команде знаком судьбы. Эмма забрала их к себе в каюту и попыталась вылечить: она давала им зерно, хлеб и старый сыр, но птицы не притрагивались к еде. Одна из них скоро умерла, вероятно от голода и усталости. Стюарт Сэмюэль сочинил стихотворение о ее «печальной судьбе». После торжественной церемонии он вложил стихи и мертвую птицу в бутылку и выкинул бутылку в море.
Другая птица, кажется, пошла на поправку. Но через несколько дней дверь в каюту Эммы случайно распахнулась, и птица вылетела наружу. Команда высыпала на палубу и попыталась ее поймать, но птица взмыла в воздух и улетела в море. «Она трижды пыталась вернуться на борт, и нам казалось, что у нее получится, – писала Эмма. – Но скоро силы покинули ее, она упала в воду и утонула, что немало опечалило всех нас».
Когда «Жаннетта» подходила к южной оконечности Аргентины и проплывала возле Огненной Земли, мастер Даненхауэр отозвал Делонга в сторону и сказал, что должен кое в чем признаться.
Даненхауэр сообщил, что однажды страдал от приступа «меланхолии». Он случился тремя годами ранее, когда он проплывал на судне «Портсмут» возле Гавайев. Даненхауэр не знал наверняка, что вызвало его депрессию, но в то время у него были «проблемы дома» в Вашингтоне. В ходе шестимесячного плавания он заходил в разные порты, но так и не получил ожидаемого важного письма. Делонг решил, что речь идет о сердечных делах: Даненхауэр казался ему человеком, который, как и он сам, был не лишен романтики.
Как бы то ни было, меланхолия Даненхауэра усиливалась с каждым часом. Корабельный врач выписал ему больничный. Улучшения не наступило, и, в конце концов, его отправили обратно в Вашингтон, где он согласился обратиться за врачебной помощью в Государственную больницу для безумных.
Даненхауэр полагал, что его не будут изолировать. Однако стоило ему переступить больничный порог, как его стали считать ненормальным: его изолировали ото всех, на его жалобы не обращали внимания, его письма во внешний мир выкидывали. Он пытался сбежать, но его схватили и бросили в камеру с мягкими стенами. Возможно, он томился бы там до сих пор, если бы его живущие в Вашингтоне родители не были лично знакомы с министром ВМС, который, узнав о госпитализации Даненхауэра, добился его немедленной выписки.
«Я решил, что вы должны знать правду, – сказал Даненхауэр Делонгу. – Уверен, я здоров, как и любой другой флотский офицер. Я ни на секунду не терял рассудка».
Капитану Делонгу нужно было серьезно обдумать слова Даненхауэра, но он оценил откровенность штурмана и тот факт, что Даненхауэр рассказал обо всем по доброй воле. «Я поверил ему», – написал Делонг. Так как проблемы у Даненхауэра возникли тремя годами ранее и с тех пор, очевидно, более не давали о себе знать, Делонг решил более не сомневаться в своем штурмане. Он свято верил, что любой человек заслуживает второго шанса. К тому же у Даненхауэра были прекрасные рекомендации: если он справлялся с работой под командованием президента У. Гранта, он справится и на «Жаннетте».
Даненхауэр прекрасно проявлял себя в этом плавании и был весьма интересным собеседником. Он не выказывал никаких признаков депрессии. «Он жив и весел, – писал Делонг, – и очень внимателен к своей службе… он хороший матрос и превосходный штурман». Если в Сан-Франциско не выяснится ничего иного, Делонг решил взять Даненхауэра с собой на Северный полюс.
Через 80 дней с начала путешествия «Жаннетта» вошла в Магелланов пролив. Несколько недель Делонг и Даненхауэр маневрировали по опасным поперечным потокам, которые огибают сложное хитросплетение окутанных туманом островов, пока «Жаннетта» наконец не оказалась в бурлящем Тихом океане. Поднимаясь вдоль берега Чили, Делонг понимал, что нужно зайти в порт и починить наспех сделанный грот-гик, но приказ Беннетта не сходить на сушу не давал капитану покоя. К досаде Эммы, он решил идти на север без остановок. «Мы так давно не видели суши, – писала Эмма, – что мне с каждым днем все сложнее контролировать свое желание ступить на твердую землю».
В Южном полушарии стояла весна, но возле заснеженного кончика Южной Америки все еще было морозно. Джордж и Эмма много времени проводили возле дымящего открытого очага, читая в дрожащем свете пламени. Ветра дули так часто, что Сэмюэлю пришлось натянуть направляющие между камбузом и столовой, но даже тогда он часто спотыкался «и тарелки летели на палубу, из-за чего нам доставалось на одно блюдо меньше».