Время от времени в каюту заглядывал Делонг, который наблюдал за операцией. «Я не знал, чему восхищаться больше, – писал он, – мастерству и проворству хирурга или же стойкости и выносливости Даненхауэра».
Операция прошла относительно успешно, но в течение следующих шести месяцев Эмблеру предстояло оперировать снова и снова, чтобы выпустить из глаза все «гнойное вещество». В целом в течение 1880 года Даненхауэр перенес более дюжины операций.
Теперь Делонгу уже сказали правду – что Даненхауэр страдает от сифилиса и знал это еще до поступления на «Жаннетту». Эмблер до последнего держал диагноз в тайне, но, когда появились бляшки, все стало очевидно. Капитана поразила и рассердила эта новость. Диагноз объяснял не только проблемы с глазом и высыпания на коже, но и «психические симптомы» – записанные в его карте признаки депрессии. Было широко известно, что от сифилиса можно сойти с ума. И не важно, что Даненхауэр полагал, будто полностью излечился, ведь в то время лекарства от сифилиса не существовало. По мнению Делонга, скрывая свою болезнь, Даненхауэр совершил непростительный грех, поскольку пошел на сознательный обман и тем самым поставил под угрозу всю экспедицию. Зная о своем недуге, Даненхауэр должен был с самого начала отказаться от плавания.
И все же капитана не могли не растрогать безоговорочная стойкость и невозмутимость, с которой Даненхауэр переносил свою болезнь. «Теперь над ним регулярно нависают скальпель и зонд, – писал Делонг. – Нет никаких улучшений. Он героически переносит свое заточение и боль операций. Но для экспедиции он навсегда потерян. Боюсь, он потерян и для самого себя».
Когда Делонг размышлял о 1880 годе, его больше всего раздражало, что они двигались кругами: несмотря на все лишения, они по-прежнему находились примерно там же, откуда начали. Это напоминало Делонгу работу машин, которые выполняют определенные повторяющиеся действия и не останавливаются, пока не заканчивается топливо. Он сетовал на «механическое снабжение системы пищей, теплом и одеждой, чтобы работал человеческий двигатель». Человек, по его словам, был «на самом деле совершенной машиной. Стоит запустить его и постоянно обновлять завод, и он будет функционировать монотонно, как часы».
Он также вспоминал о сельскохозяйственных и тягловых животных, которые всю жизнь бродят туда-сюда по крошечному полю. «Меня всегда интересовало, задается ли вращающая лесопильную установку лошадь вопросом, почему она пристегнута к этой бесконечной жерди и к чему вообще приводят ее действия. Она обычно не видит ни самой пилы, ни результатов работы и заканчивает день в том же самом месте, с которого начала. Насколько позволяет лошадиный разум, она понимает, что будет заниматься тем же самым и завтра, и послезавтра. Если лошади дарована способность размышлять, мне очень жаль беднягу. Теперь я понимаю ее мысли и чувства».
Но после таких сентиментальных рассуждений Делонг обычно одергивал себя. «Здесь в голову приходит много чепухи, – писал он, – и совершается много глупостей, над которыми еще суждено посмеяться в будущем». Он утверждал, что в душе всегда был оптимистом. Его девизом была фраза Nil desperandum – «Никогда не отчаивайся». «В этом заточении, – рассуждал он, – что-то неуловимое и неопределенное твердит мне, что все закончится хорошо. Внутренний голос подсказывает мне, что это еще не конец моим трудам и стремлениям».
Поэтому в канун нового, 1881 года, когда Делонг встал перед командой, он хотел передать морякам частичку надежды, которая каждый день давала им силы жить. Однако он не был силен по части речей и ничего не готовил заранее. Сделав пару затяжек из трубки и выпив по случаю праздника, он наконец сказал:
«Как и любое событие в жизни, это плавание можно разделить на две части: ту, что уже миновала, и ту, что еще предстоит. Мы вот-вот проводим старый год и встретим новый. За последние шестнадцать месяцев мы преодолели 1300 миль. Каждый день нас подстерегали опасности. Льды били и давили нас, толкали и разворачивали, сжимали и толкали. Корпус корабля давно сломался бы, если бы не сила сердец, которые бьются у него внутри. Мы целый год откачивали воду с тонущего корабля и поддерживали его в пригодном для жизни состоянии. И мы все еще здесь. Мы смотрим в будущее, надеясь сделать что-нибудь достойное самих себя и достойное развевающегося над нами флага. Нас не сломить».
Что-то в его словах тронуло команду. Собравшиеся в рубке возликовали. Nil desperandum! Нас не сломить! В полночь раздались традиционные восемь ударов в колокол в честь уходящего года и восемь в честь наступающего. Делонг пожелал всем спокойной ночи, на некоторое время задержался в кают-компании с Мелвиллом и Данбаром, а затем ушел к себе и черкнул в дневнике несколько строк. «На арктическом пароходе Соединенных Штатов «Жаннетта» официально возвестили о начале 1881 года на 73°48′ с. ш. и 177°32′ в. д. Я начинаю новый год в этой тетради, переворачивая страницу, и надеюсь, что с божьей помощью мы перевернем страницу и в нашей тетради удачи».
Мой дорогой муж, я поставила елку для Сильвии, и она была в восторге. Мы нарядили ее накануне Рождества, а утром я привела Сильвию в зал, и она увидела елку во всем ее великолепии, окруженную бесчисленными куклами и безделушками. Но тем чудесным рождественским утром у елки нам было очень одиноко. Будем надеяться на следующее Рождество.
В это время года часто дают обещания, и я тоже пообещала достаточно многое. И главное – я перестану волноваться и снова буду веселой, исполненной сил и надежд. Полагаю, ты сейчас в полной темноте, но к февралю увидишь солнце. Как же ты, наверное, по нему скучаешь!
Глава 24Открытая земля
Весной 1881 года «Жаннетта» продолжила беспорядочно дрейфовать среди арктических льдов, медленно продвигаясь на северо-запад. На льду появились новые трещины и разломы – первые признаки приближающегося тепла, – но надежды на освобождение было мало.
Рассвет 17 мая был тусклым и мрачным, но днем свинцовые тучи расступились и открыли горизонт. В семь часов вечера бдительный Данбар сидел в вороньем гнезде и в подзорную трубу наблюдал за ломающимися льдинами, пока остальные моряки занимались своими рутинными делами. В последнее время Данбар странно себя вел – что-то явно его тревожило. Мысли моряка занимали едва заметные изменения скорости ветра и направления дрейфа льдин. Около недели ему казалось, что в некотором отдалении на подветренной стороне что-то мешало свободному движению льда, из-за чего ледовая корка раскалывалась на более мелкие части.
Вдруг Данбар хрипло крикнул морякам на палубе, но его слова были так неожиданны и удивительны, что те не сразу осознали их значение. «Земля! – крикнул он. – Вижу землю! Впереди по правому борту!»
Это было просто видение в отдалении, примерно в пятидесяти милях от корабля, серая область среди торосов и трескающихся льдин. Несколько дней капитан Делонг изучал диковину, гадая, не иллюзия ли это – вдруг это было лишь преломление света, некая фата-моргана? Он не был уверен, что видит, потому что часто темная область скрывалась в тумане и дымке, а над ней висели низкие облака. Но через несколько дней облака рассеялись, и остров стал прекрасно различим невооруженным глазом: высокая коническая масса земли, подобно вулкану, была изрезана ущельями, а на ее крутых склонах белел снег. Сомнений быть не могло. Перед ними была земля – они видели землю впервые за более чем четыреста дней, прошедших с того момента, когда в начале 1880 года от них скрылся остров Врангеля. Облегчение Делонга ясно чувствуется в его дневниковой записи: «Значит, в этом мире все же есть кое-что, кроме льда».
Пока «Жаннетта» дрейфовала к новой земле, Делонг сверился с картами. Ни на одной из них, включая самые последние, полученные Беннеттом от Петермана, не было отмечено никакой земли на многие сотни миль в любом направлении. Последний год они дрейфовали по арктическим регионам, где не бывало еще ни одно судно. Должно быть, на лице Делонга засияла улыбка, поскольку вывод был очевиден. «Мы что-то открыли, – написал он. – Слава богу, наше плавание прошло не совсем впустую».
Делонг продолжил описывать новую землю в восторженном ключе: «Я не знаю и даже не думаю, какой вклад вносит этот пустынный остров в глобальную экономику природы. Но это твердая земля, и на ней любой сможет понять, где именно он находится».
Он назвал открытую землю островом Жаннетты и принялся строить планы по высадке. Моряки были вне себя от счастья. «Вдруг, – написал Мелвилл, – все юные пророки забрались на высокие торосы, чтобы разглядеть новую землю. Все были так возбуждены, словно перед ними вдруг возник второй Гошен». Рассматривая остров в бинокль, моряки уже воображали, будто видят на его берегах животных и перелетных птиц. «Особенно зоркие энтузиасты, – отмечал Мелвилл, – отчетливо различили оленей, а другие, еще более знающие, даже заявили, что могут отличить самок от самцов».
Затем, 25 мая, Данбар заметил другую землю. Сначала ему показалось, что это лишь часть острова Жаннетты, однако 27 мая стало очевидно, что это другой остров, значительно больший по размеру и отстоящий от первого примерно на 30 миль в северо-западном направлении. Более того, корабль двигался прямо к нему, оставляя маленький остров Жаннетты в стороне.
В связи с этим капитан Делонг и остальные моряки сместили фокус внимания на эту новую, более крупную землю. Делонг назвал ее островом Генриетты в честь матери-ирландки Беннетта и шхуны, на которой Беннетт выиграл свою первую трансатлантическую регату. Как и Жаннетта, имя было слишком мягким и женственным для столь суровой земли, однако не стоит забывать, что моряки целых двадцать три месяца были лишены женского общества. Моряки не могли насмотреться на остров. По словам Делонга, остров Генриетты был «центром притяжения всех глаз… столь же долгожданный, как оазис в пустыне». Он стал их талисманом, их фетишем. «Мы глядим на него, – писал Делонг, – мы оцениваем его, определяем оставшееся до него расстояние и надеемся на попутный ветер, который прибьет нас к его берегам. Не стоит и сомневаться, что мы готовы поверить, будто на нем находится золотая жила, которая сделает всех нас великими богачами».