В лагере плотник Суитман творил небольшие чудеса морской инженерии. Все три лодки, как он обнаружил, сильно пострадали. Он сомневался, поплывут ли они вообще. У вельбота, к примеру, был сломан ахтерштевень и проломлен шпунтовой пояс – самые близкие к килю доски обшивки. Все лодки нужно было прошпаклевать, залатать и укрепить. Кроме того, необходимо было соорудить рангоут для грубо скроенных парусов, которые помогут им подплыть к сибирскому побережью.
Инструментов было мало, а в качестве материалов приходилось использовать разрозненные куски плавникового леса и кости моржей, но Суитман все же приступил к работе. Капитан, не покидавший лагеря для проведения барометрических измерений и астрономических наблюдений, с восхищением смотрел на плотника. Делонг справедливо полагал, что у Суитмана все горело в руках. Само собой, Мелвилл тоже предложил несколько идей, и через несколько дней все три лодки уже объявили готовыми к плаванию.
Найндеман, который обследовал южное побережье острова, тоже принес хорошие новости: в океане наблюдались достаточно крупные полыньи. Он сообщил Делонгу, что «на юго-западе видны широкие полосы воды, а лед постоянно сдвигается и открывает новые». Неподалеку от их лагеря тоже начали появляться небольшие лагуны. Делонг понимал, что нужно хвататься за этот шанс. Ледяной мир наконец-то открывался, пускай и немного, и до конца арктического лета оставалось всего несколько недель.
На одном из деревьев, прибитых к берегу возле лагеря, Делонг заметил маленькую зарубку. Внимательно изучив ее, он пришел к выводу, что это след топора, а само поблекшее, серое дерево в свое время использовалось в качестве столба ограды. Оставалось только гадать, с какого континента или острова оно сюда приплыло, но Делонг обрадовался обнаружить его на этом пустынном побережье, ведь это был первый намек на цивилизацию за два года и первое напоминание о внешнем мире, не связанном с его текущими лишениями.
Лодки починили, и впереди показалась открытая вода, на которую их можно было спустить, поэтому найденное Делонгом обработанное дерево заставило его поверить, что там, за южным горизонтом, действительно было человеческое общество.
Однако, прежде чем отправиться дальше, Делонгу предстояло решить один важный вопрос: что делать с собаками? Из сорока ездовых псов, которых подняли на борт на Аляске, осталось двадцать три. Многие из них теперь были больны, истощены, слишком озлоблены и раздражительны, чтобы тянуть за собой упряжку. Делонг больше не видел смысла расходовать на них и без того скудные запасы пищи – до высадки на острове Беннетта они съедали по фунту пеммикана в день. Кроме того, все они просто не могли поместиться в трех лодках.
Собак пришлось выбраковывать. Делонг лично изучил каждого пса и посоветовался с Алексеем и Анегином, которые знали их лучше всех. Задача была не из легких, но в конце концов выбрали одиннадцать собак. «Они были совсем слабы или не уживались с другими, – написал Делонг. – Количество съедаемой ими еды не компенсируется их трудом, а мне нужно прежде всего думать о человеческих жизнях».
5 августа он отдал приказ Эрихсену. Датчанин по очереди пристрелил псов за высоким торосом. Над утесами эхом пролетело одиннадцать выстрелов. Моряки поморщились при мысли о печальной казни. «Бедняги», – только и сказал Даненхауэр. Делонгу было особенно грустно из-за гибели Джима и Тома – они были его любимцами и настоящими трудягами. Его успокаивала лишь мысль, что осталось еще двенадцать здоровых собак, включая Лодыря, который стал талисманом экспедиции.
Делонг не собирался пускать в пищу ни одну из казненных собак. Моряки не желали питаться собачатиной, и к тому же капитан считал псов больными. Кроме того, проведя неделю на острове Беннетта, моряки уже не страдали от голода.
Похоронить псов в твердой, как сталь, вечной мерзлоте возможности не было, поэтому после небольшой церемонии их сбросили в море.
На следующий день, выбросив все ненужное и сократив количество саней, моряки принялись складывать весь груз в отремонтированные лодки. Их отпуск на острове Беннетта подошел к концу.
Они уходили очень вовремя. Дверь в лето, казалось, закрылась за одну-единственную ночь. Мир снега и льда стремительно возвращался. «За время нашей краткой стоянки многое изменилось, – писал Мелвилл. – Когда мы высадились на острове, вода ручьями стекала с ледника. Но теперь установилась зима… Ручьи пересохли, появился новый лед, а арктические цветы, которые так радовали наш глаз, стали быстро одеваться в зимний наряд». Делонг заметил, что после недели теплой погоды все вдруг начали «постоянно мерзнуть». Кое-кто даже колотил себя палками по ногам, чтобы восстановить кровообращение. Этот сомнительный метод, «хоть и вызывал некоторое покалывание, все же доставлял немало неудобств».
В половине десятого утра 6 августа – спустя пятьдесят пять дней с момента гибели «Жаннетты» – Делонг отдал приказ, и моряки спустили груженые лодки на мелководье. По словам Делонга, «день был в целом неважный»: -3°, слабый солнечный свет, пробивающийся сквозь облака. Под тяжестью поклажи лодки дали большую осадку, но Суитман залатал их весьма надежно.
Прежде чем проститься с островом Беннетта, Делонг оставил послание в каменном туре, который Данбар построил на высоком утесе и обозначил веслом. В записке говорилось:
Остров Беннетта,
мыс Эммы.
76°38´ с. ш. и 177°32´ в. д. Мы сворачиваем лагерь и выходим на юг по льду в надежде с божьей помощью достичь Новосибирских островов и оттуда на лодках доплыть до берегов Сибири. У нас три лодки, провизии на тридцать дней и достаточное количество одежды. Мы все пребываем в добром здравии после нескольких дней отдыха на этом острове. Мы не понесли потерь и не страдаем от цинги. Хотя порой мы видим на юго-западе большие пространства открытой воды, пока мы не можем сказать, получится ли у нас продолжить путь на лодках или же нам придется и дальше тащить всю поклажу по льду.
Затем они двинулись вперед. Три лодки шли под потрепанными парусами, поднятыми на шатких мачтах и дрожащих реях. Делонг в последний раз с гордостью взглянул на открытый ими остров, пик которого «возвышался, подобно собору… купаясь в облаках». Пока они плыли на юг, огибая крупные льдины, на них надвигалась зима. «Наш прекрасный остров, – писал Мелвилл, – окутала белая пелена… В последний раз мы увидели лишь его призрачный силуэт, выгнутый, как спина большого кита, и стремящийся к небесам, словно в попытке смешать свою снежную чистоту с серебристым величием облаков».
Мой дорогой Джордж, ты обрадуешься узнать, как всеобъемлющ интерес к судьбе «Жаннетты» и ее команды. Я получаю десятки писем и телеграмм. Само собой, газеты из разных уголков страны жаждут взять у меня интервью, но я очень вежливо, хоть и твердо, отвечаю отказом на их просьбы. Я не хочу, чтобы мой муж брал на себя новые поручения. Я хочу, чтобы он был дома, а иначе я подам на развод!
Глава 32Известный мир
Настало время скелетного льда. Время конических луж талой воды, тупиковых каналов и водных загадок, которые почти невозможно разгадать. Льдины были слишком мягкими и пористыми, чтобы эффективно передвигаться на санях, но открытой воды не хватало, чтобы идти под парусом. Моряки медленно пробирались по ледяным лабиринтам, порой налегая на весла, а порой перетаскивая три свои лодки с одной тающей льдины на другую. Эти бесконечные трещины были «такими извилистыми и затейливыми, – писал Делонг, – что напоминали мне лабиринт в Хэмптон-Корте».
Делонг называл этот лед «скелетным», потому что он напоминал ему переплетение костей. Кладбище динозавров, плавающее в синевато-сером море. Ледяной реликварий – чистые белые ребра, крылатые позвонки, треснутые черепа с зияющими глазницами, белесые глазные яблоки, свободно плавающие в воде.
Пятнадцать дней они пробирались по нему, сквозь него и вокруг него. Порой они полдня шли по удобной трещине, которая постепенно сужалась и в конце концов исчезала вовсе. Порой им по полмили приходилось тащить за собой лодки, чтобы добраться до следующего канала. Или же они орудовали зубилами и кирками и с помощью веревок отводили в сторону крупные осколки льдин, чтобы открыть проход в следующий пролив. Так они рывками продвигались на юг: в один день им удавалось пройти девять миль, в другой – пять, в третий – двенадцать. «Очень тяжело, – писал Даненхауэр об этом комбинированном путешествии, – но гораздо лучше, чем тащить сани по снегу». Мелвилл называл их труд «титанической работой», говоря, что им приходилось идти «по лужам, запрудам, трещинам и торосам, проваливаясь в воду то по колено, то по шею».
Делонг старался идти рядом со льдинами, но не слишком близко к ним, поскольку их острые подводные грани могли повредить корпус лодок или выбросить их на мель. Волны постоянно подтачивали лед, испещряя его тоннелями и скрытыми пустотами. «Лед был очень ломким, – писал Делонг. – Много где возникали большие полыньи». Мелвилл описал одну льдину как «подточенную волнами, которые неистово бились об нее, отчего брызги взлетали на высоту до двадцати футов, а там, где море насквозь проело в ней дыры, из-под льдины били тысячи фонтанчиков, словно мимо проплывал целый косяк китов».
Большинство моряков по нескольку дней не покидали своих лодок. Они сидели в тесноте: одни налегали на весла, а другие отталкивали льдины и расчищали путь. Сидящие в трюмах коротали время, разминая затекшие ноги в холодной воде, капавшей с потолка. На обед они жевали пеммикан или хлебали говяжий бульон, сваренный из растопленного снега, плотно уложенного в трюмах. Хотя они двигались медленно и зачастую ужасно монотонно, но матросы не могли нормально поспать и даже расслабиться, поскольку лодки часто давали течь, заставляя их снова и снова вычерпывать воду.