Птолемей Керавн, собрав армию и флот в Лисимахии, действительно находился в выгодной точке для удара по Македонии. Но Керавн уселся на «погибельное место»[297]. Его преступление вызвало во всем греческом мире нравственное негодование против него. Антиох был обязан не только личными интересами, но и сыновним благочестием объявить ему войну. Его претензии на Македонию делали его врагом как Антигона Гоната, так и Пирра, царя Эпира. Его брат в Египте теперь мог тревожиться за собственную безопасность и присоединиться к его врагам. Последнюю опасность Керавну удалось предотвратить: он дал александрийскому двору знать, что безусловно отказывается от всех притязаний на Египет, и тем самым обеспечил нейтральность своего брата[298]. Однако нападение Антигона и Антиоха он все-таки должен был отразить. Вскоре два царя, судя по всему, пришли к взаимопониманию. Были и другие обстоятельства, помимо общей вражды к Керавну, которые способствовали сближению Антигонида и Селевкида. Дом Антигона был спасен от унижения после Ипса именно Селевком: Деметрий, будучи в плену, получил, во всяком случае, княжеское содержание и безопасность на всю жизнь; Стратоника, супруга Антиоха, была сестрой Антигона Гоната.
Антигон находился ближе к месту действия, чем его зять, и мог нанести первый удар. Новость о том, что случилось в Лисимахии, заставила его поторопиться на север с морскими и сухопутными войсками, чтобы занять Македонию до Керавна. Флот, созданный Лисимахом, включавший и контингент из Гераклеи[299], перешел к Керавну вместе с армией, и его он теперь противопоставил кораблям Антигона. Бой для Керавна закончился победой – этот результат историк Гераклеи приписывает в основном храбрости гераклеотов[300]. После этого поражения Антигон ушел опять в Центральную Грецию, и Македония была оставлена без защиты.
Все опоры власти Селевкидов в Европе были отрезаны от помощи дезертирством войск при Лисимахии. Птолемею Керавну удалось занять Македонию; хотя если правы те нумизматы, которые считают, что монеты с именем царя Антиоха – европейского происхождения, то этот процесс должен был быть постепенным, и приверженцы дома Селевка, видимо, какое-то время еще держались в разных местах. Мы не знаем, какие меры принял селевкидский двор в первые дни правления Антиоха, чтобы обеспечить свои интересы к северу от Тавра, и как велись военные действия против нового македонского царя. Говорят, что, услышав об убийстве отца, Антиох поторопился на запад, и произошла какая-то война между Птолемеем Керавном и Антиохом[301]. Сам Антиох еще не пересек Тавр; его задержала необходимость подавить мятеж в Сирии[302].
Что произошло в Малой Азии в тех городах, которые за несколько месяцев до того приветствовали Селевка как освободителя, источники не говорят. Из того немногого, что мы знаем, можно предположить, что многие в этот кризисный период объявили себя приверженцами дома Селевка и его популярность все еще была велика. Афинские колонисты на Лемносе воздвигали храмы Антиоху, как и его отцу[303]. Если рассказ илионцев о том, что случилось много лет спустя, достоверен, то они при новости о вступлении Антиоха на престол немедленно начали совершать за него жертвоприношения и возносить молитвы[304]. Однако лучшее свидетельство того, что перспективы дома Селевка в тот период в Малой Азии казались хорошими, – то, что Филетер из Пергама теперь счел, что для него выгодно обеспечить лояльность Селевкидов.
Этот Филетер был уроженцем маленького греческого города Тиоса или Тиэя[305]. По одному рассказу (может быть, это позднейшая придворная сплетня), его мать была пафлагонской флейтисткой[306]. На каких-то многолюдных похоронах, куда его взяли еще младенцем, его придавили прямо на руках у няньки, и он стал импотентом[307]. Несмотря на его состояние, его способности обеспечили Филетеру карьеру. Он впервые вмешался в большую политику в качестве друга Докима, который занимал выдающееся место среди македонских вождей второго ряда, будучи сначала подчиненным Пердикки, потом – Антигона и, наконец, Лисимаха[308]. Филетер сопровождал своего друга в его переездах от одного лагеря к другому. Лисимах счел его полезным орудием своих планов. Его сделали хранителем сокровищницы, которую Лисимах разместил на укрепленном холме Пергама. Во время раздоров в семействе Лисимаха Филетер принял сторону Агафокла, а после убийства Агафокла он уже не чувствовал себя в безопасности от мстительной ненависти со стороны царицы Арсинои. Он был среди тех, кто призвал Селевка: Антиоха уверили в том, что хранитель сокровищницы и сама сокровищница Пергама в распоряжении царя[309]. А теперь, когда дому Селевка был нанесен страшный удар в самый момент его триумфа, Филетер, который всегда умел разглядеть, на чьей стороне победа, все еще считал себя другом Селевкидов. Он выпросил тело Селевка у его убийцы. Птолемей заломил высокую цену, но Филетер знал: иногда нужно и запустить руку в сокровищницу Пергама. Он приобрел тело, сам проследил за кремацией и послал пепел царя Антиоху[310]. Можно быть уверенным, что любая партия, к которой присоединится Филетер, могла найти себе множество других приверженцев в Малой Азии.
Действительно, мы можем предполагать, что на тот момент дело Селевка в Малой Азии могло полагаться скорее на добровольную лояльность или дальновидные опасения князей и народов, нежели на грубую силу. Антиох, возможно, был обязан собрать все свои силы, чтобы сражаться за свое существование в Сирии. Только «после многих войн», как пишет Мемнон, он «с трудом и в уменьшенном виде вернул царство своего отца»[311]. Но как только он смог себе это позволить, царь послал войско, чтобы утвердить свою власть в стране за Тавром. Насколько он был заинтересован в этом регионе, показывает то, кого именно он назначил туда своим представителем – Патрокла. Лишь на мгновение этот выдающийся деятель появляется в Малой Азии, чтобы снова исчезнуть во тьме, которая окутывает этот период. Блуждающий свет снова падает на вифинский берег. Подчиненный Патрокла, некто Гермоген из Аспенда, здесь командует отрядом, с помощью которого он пытается снова привести бунтующие греческие города к верности дому Селевка. Гераклея после своего разрыва с Селевком усилилась, позволив своим изгнанникам примириться с правящей фракцией и вернуться домой. Но теперь, в присутствии такого орудия принуждения, как армия, Гераклея решила постараться выиграть время. Быстро договорившись с Гермогеном, Гераклея спасла свои поля. Более страшный враг греческого царя был уже близко – это был вифинский вождь, и против него Гермоген теперь и обратил свое оружие. Сражение между войсками царя и его старым вифинским врагом – событие, которого жаждали гераклейцы, обещая Гермогену свою дружбу[312].
Вид того, как македонские армии бегут по долинам от варваров, стал в Вифинии почти привычным. И это случилось снова, прежде чем Зипойт – теперь уже старик, которому было за семьдесят, – покинул поле своих побед. Вифинцы напали на Гермогена, когда он меньше всего этого ожидал. Репутация его была уничтожена так же, как и репутация его предшественников. Гермоген считал для себя позором жить дальше и решил, по крайней мере, умереть храбрецом[313]. Зипойт мог претендовать на величие, которое простиралось далее просто военных побед. Он осознавал ценность жизни, требовавшей более содержательного окружения, чем горная деревушка: он хотел сравниться с греческими царями, как строитель городов. До своей кончины он основал Зипойтий под горой Липред[314].
Военные действия между силами Антиоха и Птолемея продолжались недолго. Каждому из царей слишком сильно угрожали до́ма, чтобы они не желали установить определенный modus vivendi. Они пришли к какому-то соглашению, которое должно было установить определенную границу между сферой, где должна была господствовать Македония, и сферой влияния Селевкидов[315].
Возможно, в тот момент можно было надеяться на то, что для селевкидской Азии настало время мира. Опасности, окружавшие Антиоха при его восшествии на престол, казалось, начали рассеиваться. Если дом Селевкидов мог ограничить свои претензии Азией, то он вполне мог не бояться помех со стороны соперников. Птолемей Керавн, которому они оставили Македонию, был очень занят в этой стране, добивая то, что осталось от дома Лисимаха, и защищаясь от соседей-варваров; его брат в Египте нападать не собирался; Антигон, хотя его и остановили в Центральной Греции, уравновешивал баланс сил против дома Птолемея, и, наконец, Пирр, царь Эпира, к счастью, обратил свои мысли к Западу и ушел со сцены, чтобы броситься с головой в приключения по ту сторону Адриатики. Его собратья цари, дабы избавиться от него, были рады помочь Пирру, предоставляя ему корабли, людей и слонов; Антиох же[316], которому нужны были все войска, которые он только мог собрать после дезертирства великой армии, чтобы удержать свои широко раскинувшиеся владения, послал ему деньги.