И наконец, когда у границ воцарился мир, дом Селевка мог обратиться к той задаче, для которой у греческих царей никогда еще не было времени, – задаче подчинения непокорных элементов внутри своих владений. Теперь всю мощь великой империи они могли обратить на таких самозваных царей, как Зипойт и Митридат, и показать беспокойным городам, что на самом деле значит автономия.
Мы не знаем, до или после заключения мира Патрокл захватил Малую Азию, а Гермоген потерпел сокрушительное поражение. Возможно, именно после этого сам Антиох в сопровождении своей супруги пересек Тавр[317].
Присутствие царя, возможно, значительно способствовало тому, чтобы покончить с анархией, преобладавшей в Малой Азии с тех пор, как погиб Селевк, и дать его сторонникам в большинстве мест уверенное преимущество. Принести мир в эллинские города и восстановить власть в своем доме было двойной целью, которую, как Антиох дал понять своим подданным, он ставил перед собой. Чтобы ее достичь, он должен был увериться в преданности войск, которые в рассеянных гарнизонах удерживали основные стратегические точки, но которых неловкое обращение легко могло заставить продать свою службу другому хозяину. Антиох – если в выражениях, использовавшихся жителями Илиона в почетной надписи, есть какая-то доля правды – умело и успешно разобрался с ситуацией[318]. Однако его успех не распространялся на самый проблемный регион его царства – Вифинию.
Антиох прибыл в Малую Азию, полный решимости отомстить за Гермогена и предпринять все усилия, чтобы утвердить господство македонского оружия. Зипойт, опасный вождь, скончался в преклонном возрасте, а его дом разрывали противоречия. Старший сын Никомед запомнился как «палач» своих братьев[319]. Но один из этих братьев, которого, как и отца, звали Зипойт, смог спастись от резни и стать хозяином Тинийской части владения своего отца. Казалось, для македонского правительства это была прекрасная возможность вмешаться. Однако Никомед, каким бы он ни был варваром, унаследовал силу воли и ум своего отца. Оказавшись в затруднительном положении, он смело перевернул политику своей династии и предложил Гераклее заключить союз против селевкидского царя. Гераклея, которая уже пыталась договориться с одним варварским царем, с охотой прислушалась к предложениям вифинца. Никомед теперь стал членом антиселевкидского союза, и даже его главою.
Чтобы обеспечить достижение своих целей, Никомед поступил хитро: он уступил Гераклее тот регион, которым владел его брат. Это, конечно, немедленно вызвало конфликт между жителями Гераклеи и Зипойтом; произошла кровавая битва. Город получил все, что хотел (как говорит Мемнон), но Зипойт, судя по всему, продолжал владеть частью Вифинии.
Гераклея использовала этот момент[320], когда македонское правительство находилось в сложном положении, а его вифинские соседи были расколоты, дабы расширить свою власть. Гераклейцы начали приобретать места, которые раньше находились под властью их города, но теперь вышли из-под нее, – Тиос, Киер, Амастриду. Не сказано, в чьи руки они попали, за исключением последней: городом правил какой-то Эвмен. Обычно считается, что этот человек был братом или племянником Филетера из Пергама, чей родной Тиос был одним из городов, вовлеченных в синойкизм Амастриды. Вскоре Тиос снова откололся и стал существовать отдельно[321]. В чьей власти теперь были Тиос и Киер, имели ли они своих собственных тиранов или повиновались Никомеду – мы не знаем; обычно считают, что имело место второе. В любом случае сейчас Гераклее удалось вернуть эти города, однако Эвмен, который, видимо, почему-то имел зуб против гераклейцев (может быть, он, как и Филетер, был сторонником Селевкидов?), отказался продавать Амастриду на каких бы то ни было условиях. Когда гераклейцы попробовали действовать силой, он предпочел передать город Ариобарзану, сыну царя Митридата[322].
Антиох не тратил времени зря, объявив войну северной лиге. Селевкидский флот появился вблизи Босфора, однако отряд жителей Гераклеи совершил против него маневр, и решительный результат достигнут не был. Однако теперь возникли и новые осложнения. Отчуждение между Антиохом и Антигоном, который лишь недавно был его союзником против Птолемея, дошло до открытой войны. Антигон немедленно соединил силы с северной лигой. В Северо-Западной Азии велось много военных действий, рассказа о которых до нас не дошло[323].
Однако эта фаза оказалась непродолжительной. Антигон быстро помирился со своим зятем и оставил лигу бороться с ним своими силами[324].
Но в Европе игра политиков и царей уже смешалась в результате катаклизма, который прокатился по древним городам и потопил старые раздоры и амбиции в общем ужасе. Древняя средиземноморская цивилизация всю жизнь существовала на краю великой опасности: возможно, между моментами, когда беда появлялась опять, она забывала о ней, но, в конце концов, от нее она и погибла. Время от времени леса и болота Центральной Европы выбрасывали туда свои хаотичные, бурлящие народы. Они проходили – чужаки с дикими глазами, бормотавшие какую-то тарабарщину, – по чужой для них земле, бывшей для них всего лишь местом, которое можно поглотить и разрушить. Такая беда случилась с греками несколькими веками раньше, когда киммерийцы и треры напали на Малую Азию и оставили по себе память в элегиях Каллина. Веком раньше беда пришла в Италию, когда галлы чуть не раздавили растущий город на берегах Тибра и не уничтожили его полностью. Это были орды галлов, или, как греки их называли, галатов: теперь они обрушились на юг, на Балканы. Птолемей Керавн получил «награду» за то, что захватил македонский трон: ему пришлось первым принять на себя тяжкий удар этого вторжения. Меньше чем через год после его кровавого дела голова Керавна оказалась на кончике галльского копья[325] (весна 280 до н. э.). Тем летом галлы захватили практически всю Македонию. С зимой волна отступила, оставив после себя полосу разорения. Греческий мир, затаив дыхание, ждал следующего года. Хотя ему и не угрожали непосредственно, селевкидский царь разделял общее беспокойство. Если даже отбросить эгоистические мотивы, освобождение Эллады было делом, в котором любому греческому царю лестно было блеснуть. Антиох послал свой контингент, чтобы он принял участие в обороне[326]. Вторжение пришло с ужасной силой (279). Греки собрали свои силы в Фермопилах. На дороге через гору Эта были размещены пятьсот воинов Антиоха. В какой-то момент галлы направили свою атаку именно сюда, и этот контингент отличился, отбив нападение, потеряв при этом, однако, своего командующего Телесарха. Потом варварам удалось захватить позиции греков на перевале, по которому некогда прошел Ксеркс, и Центральная Греция была сокрушена. Однако на сей раз защитники победили. В Дельфах греческие войска нанесли этой орде сокрушительное поражение; разбитые остатки галлов удалились. Греция была освобождена[327].
Несомненно, двор Селевкидов следил за этой войной с беспокойством. Пока галлы не пересекали море, однако они уже подошли на опасное расстояние. Отряд под командованием Леоннория и Лутария отбился от остального войска до вторжения в Грецию и повернул на восток. Они прошли через Фракию, требуя дани на своем пути. Галлы пробились на Босфор и вторглись на территорию Византия. Тщетно Гераклея и другие союзники Византия посылали ему помощь. Но узкая полоска моря, видимо, оказалась непроходимым препятствием. У галлов не было лодок и навыков для их изготовления, и жители Византия оказались предоставлять им какое-либо содействие. Дальше галлы попробовали перебраться через пролив на другом конце Пропонтиды – Геллеспонт. Они хитростью заняли Лисимахию и захватили Херсонес. Однако здесь селевкидский управитель Антипатр следил за ними с азиатского берега и не соглашался предоставить им возможность пройти без условий. Тогда значительная часть галльской орды вернулась на Босфор под командованием Леоннория; часть осталась с Лутарием противостоять Антипатру[328].
Именно в этот момент Антигон оставил северную лигу, которая все еще конфликтовала с Антиохом. Возможно, обеим сторонам пришло в голову, что этих жутких дикарей можно нанять и использовать против врага. Антипатр начал с ними какие-то переговоры, однако не смог добиться прочной сделки. Никомеду, когда Леоннорий вернулся на Босфор, повезло больше. Галльский вождь согласился заключить договор: в нем он соглашался безусловно повиноваться приказам Никомеда и сделаться орудием лиги[329]. Его отряды немедленно перевезли через Босфор. Между тем Лутарий также захватил несколько судов, в которых прибыли агенты Антипатра. С ними за несколько дней он перевез своих спутников через Геллеспонт – хотел этого Антипатр или нет – и, повернув на север, снова присоединился к Леоннорию. Обитатели Малой Азии вскоре с ужасом узнали, что галаты уже на их земле (278–277 до н. э.)[330].
С такими опасными союзниками лига прежде всего обратилась против Зипойта, у которого, возможно, было какое-то соглашение с селевкидским двором. Область вифинов была предана мечу и грабежу. Галаты унесли все, что можно было сдвинуть с места[331]. Но вскоре они вышли из-под контроля Никомеда и оставили далеко позади разрушенные долины Вифинии. Они не знали ни хозяина, ни закона вне своей орды и поворачивали направо и налево всюду, где вид цветущих земель или деревень провоцировал их аппетиты. Никто не мог чувствовать себя в безопасности; никто не знал, не предстанет ли перед ними однажды жуткое зрелище – могучие воины с севера на знакомых полях.