[689]. Тит Фламиний говорил об армиях Антиоха III, что они были «все сирийцами»[690]. У нас нет способа узнать, пристрастны ли эти свидетельства и происходило ли в маленьких городах такое же вырождение, как и в таких великих космополитических центрах, как Антиохия. Сирийских греков греки на родине считали людьми низшего сорта[691]. Следует признать, что и их соотечественник, Посидоний из Апамеи (около 135–51 до н. э.), выставляет их не в лучшем свете, и, даже если его описание соответствует только последним дням династии Селевкидов, упадок должен был начаться намного раньше: «И все сирийцы, которых изобилие пастбищ избавило от страданий бедности, устраивали непрерывные празднества, собираясь большими компаниями; гимнасии они использовали как простые бани, умащаясь в них дорогими маслами и благовониями; а в помещениях для общественных трапез (grammateia) они просто жили, как у себя дома, целыми днями набивая свои утробы едой и питьем и унося все, что не смогли съесть; слух свой они непрерывно оглушали громким бряцанием арф, наполняя шумом целые города»[692]. Соответствует этой картинке и рассказ, который дает Посидоний о войне между Апамеей и Лариссой, – мелкая свара между соседними городками, о которой в других источниках ничего не сказано[693]. Он рассказывает о том, как отправилась на бой апамейская армия: «Расхватав кинжалы и копьеца, грязные и ржавые, покрыв головы широкополыми шляпами, затенявшими лицо, но не стеснявшими горла, они тащили за собой ослов, нагруженных вином и разными кушаньями вместе с фотингами и монавлосами, отличными на гулянках, но никак не на войне»[694].
Конечно, возможно, что Посидоний рисует карикатуру на своих соотечественников. Тот факт, что он сам был из Апамеи, свидетельствует о том, что его народ мог еще производить людей, способных занять высочайшее место в литературном и научном мире. Однако следы интеллектуальной активности сирийских греков, следует признать, скудноваты. Единственное, по чему мы можем их оценить, – это замечательные деятели, которым приписывается сирийское происхождение. И это не очень точный метод. Ибо литературный мир был космополитичен, и деятельность человека могла проходить совсем не там, где он был рожден. Следует, однако, сказать, что какая-то степень культуры должна была присутствовать в раннем окружении людей, оставивших свою родину, чтобы искать учености или литературной славы: что-то должно было поощрить их начать такой поиск.
Итак, глядя на список замечательных имен во всех отраслях культуры, мы узнаем, что Антиохия, величайший из городов в эпоху Селевкидов, дала лишь стоического философа Аполлофана и автора книги о снах – Феба. Цицерон называют Антиохию «городом, некогда много посещаемым и изобиловавшим людьми высочайшей учености, занимавшимися свободными искусствами»[695]. Селевкия в Пиэрии дала Аполлофана, который был личным врачом Антиоха III и внес ценный вклад в древнюю медицину. Единственный сирийский город, с названием которого связан некий литературный блеск, – тот, что перешел под власть Селевкидов лишь во время Антиоха III, – Гадара. При этом мы не считаем финикийские города, к которым сейчас и перейдем.
Естественно, встает вопрос об этом сирийском эллинизме: в какой степени повлияло на новоприбывших местное население, приняли ли они их традиции и образ мыслей? Данных об этом очень мало. Проблема языка, которая является очень существенной, может быть решена лишь предположительно. Образованные классы в городах, конечно, говорили по-гречески. Но было ли обычным для них владеть местным языком, без чего обмен идеями был бы очень скуден? То, что они перенимали ходовые словечки и фразы (как англоиндиец – слова и фразы хиндустани)[696], само собой разумеется, но многого это не доказывает. Гораздо значимее то, что прозвища некоторых позднейших Селевкидов – Балас, Сирипид, Забина – арамейские. Антиохийское население, среди которого они зародились, конечно, было двуязычным.
Единственное заметное заимствование местной традиции, на которое мы можем указать, – это культы. Древние считали, что мудро почитать богов той земли, куда они пришли, даже если они явились как завоеватели. Большинство новых городов – если не все они – находились там, где до них стояли местные города или деревни; в каждом был свой местный Ваал или Астарта. Эти культы, несомненно, в большинстве случаев сохранялись, а греки, конечно, давали местным божествам имена своих собственных богов.
В Антиохии имелся храм Артемиды Персидской – одного из образов великой Матери-богини, которую почитали семиты и народы Малой Азии[697].
В Селевкии в Пиэрии, судя по всему, был храм, божество которого было представлено в виде конического камня, а что это был древний местный бог, показывает имя Зевса Касия, которое часто связывалось с этим символом. Зевс Касий был богом соседней горы[698], которого с незапамятных времен почитали жители финикийского побережья. Иногда эпитет на монетах – не Касий, а Керавний, и это говорит о том, что молния, священная эмблема города, может быть связана со старым культом и что греческая история об основании города была изобретена позже, чтобы объяснить его.
В Лаодикее-на-море монеты показывают вооруженную богиню, которую нумизматы считают Артемидой Брауронией: ее изображение было увезено из Аттики персами в 480 г. до н. э., было обнаружено Селевком в Сузах и подарено новой колонии[699]. Это не исключает возможности, что местный городок – Рамита[700] или Мазабда[701], который предшествовал Лаодикее, – почитал богиню такого типа и что именно поэтому Селевк выбрал Лаодикею, дабы подарить ей почитаемого идола; или же вся история с этим изображением могла быть придумана позднее лаодикийцами, чтобы придать восточному культу почтенное аттическое происхождение.
Замечательный пример древнего культа, продолжавшего процветать при власти греков, мы видим в Бамбике-Гиерополе. Божеством его была Атаргатис, то есть Астарта, супруга Хатеха. Храм и ритуал подробно описаны Лукианом в особой работе «О сирийской богине». Согласно истории, которую рассказали ему жрецы, само здание было построено Стратоникой, царицей-супругой Селевка I и Антиоха I. История, которую о ней рассказывают, конечно, сказочна, и вполне возможно, что древнюю легенду случайно связали с ее именем, потому что оно похоже на имя Астарты. Выдающейся чертой культа Атаргатис была святость рыбы. Рядом с храмом был пруд со священной рыбой; у некоторых рыб плавники были украшены золотом. В определенные священные дни изображения богов относили к пруду[702]. Жрецы, конечно, были местными – сирийцами; была и большая группа посвященных храму евнухов.
Богиню того же типа, что и Артемида Эфесская (безусловно, это разновидность богини-матери), можно увидеть на монетах поздних Селевкидов; ее, несомненно, почитали там, где чеканили эту монету[703]. На других монетах той же эпохи мы видим бородатое божество в конической шапке, которое держит в руке колос зерна[704]. Долихенский Ваал в Киррестике не только продолжал почитаться греками, но его культ, как культ Зевса Долихенского, распространился за рубеж, став одним из элементов в «сборной солянке» восточных суеверий и культов – Сераписа, Исиды, Митры, – которые были так модны в Римской империи в поздние времена язычества. То же самое случилось и с другим сирийским богом, Ваалом Маркодом, «господином танца». В деревне Баэтокаэке был чудотворный алтарь местного бога (Зевса Баэтокаэкия), который получил от царя Антиоха в дар землю и привилегию убежища, как подробно говорится в его письме (его изготовленная в римские времена копия была найдена на этом месте)[705].
Трудно проследить за тем, как новое окружение действовало на греков и македонян в Сирии; трудно проследить и то, что стало с древней арамейской цивилизацией и образом жизни среди чуждых сил, которые теперь стали господствовать над ними. В деревне сохранился местный язык – это мы знаем[706]. В городах население было в основном – и возможно, в большинстве своем – арамейским[707]. Даже как официальный язык арамейский не совсем вымер, как показывает его использование позднее в Пальмире и среди набатеев. Все еще существовали кружки (видимо, в таких местах, как Эдесса), где продолжала развиваться арамейская литература. Древнейшие дошедшие до нас труды на сирийском (христианские) показывают язык в устоявшейся и развитой форме. Это не были первые попытки использовать новое средство выражения.
Но хотя арамейский язык и литература выжили, высшие классы смотрели на них свысока. От встречи с музами Греции они уклонялись с чувством собственной неполноценности. По всей селевкидской Сирии подобающим языком официальных документов, литературы и памятников был греческий. Сирийский юноша, который хотел считаться мудрым, уже не находил вкуса в мудрости отцов, когда он мог облачиться в эллинские одежды и говорить о Зеноне и Эпикуре в портиках новых городов. Мелеагр из Гадары, судя по всему, был местным жителем сирийского происхождения