к востоку от Тигра[812]. Эта полоса земли иногда называлась Парапотамия, и, может быть, к 218 г. там правил отдельный от Вавилонии стратег[813].
К югу от Вавилонии регион близ моря, судя по всему, был отделен от нее еще до Антиоха III как отдельная провинция, именовавшаяся в честь «красного моря» (то есть Персидского залива)[814]. Это, кажется, тот самый регион, который позднее именовался Месеной (по-сирийски «Майсан»)[815].
В одном отношении правление Селевкидов оставило яркий и длительный след в истории страны – это разрушение Вавилона. Синаххериб сровнял его с землей, но он восстал в новой славе. Кир и Александр завоевали его, но он продолжал оставаться столицей мира. Однако Селевку Никатору удалось наконец погубить Вавилон. Он пережил, как мы уже видели, все перемены в империи благодаря выгодному положению, которое было основано на естественных преимуществах. Однако эта прерогатива относилась скорее к стране, нежели к отдельному городу. Было естественной необходимостью, чтобы в этой стране речных наносов существовал великий центр человеческой жизни, и если вавилонян просто разогнать (как это случилось при Синаххерибе), то человеческий рой собрался бы снова. Был единственный способ, которым Вавилон действительно можно было разрушить, – создав другой центр. Именно это и сделал Селевк. В 40 милях к северу от Вавилона, на Тигре, примерно в 15 милях ниже Багдада, Селевк начертал основания нового города – Селевкии на Тигре. Он находился в выгодном положении, господствуя над торговлей по обеим рекам, ибо именно здесь пространство между реками сужалось до 25 миль. Это был лучший «фокус континентальной торговли», чем город на Евфрате[816]. С этого момента Вавилон был обречен.
Легенда об основании Селевкии, как ее рассказывает Аппиан[817], изображает мудрецов Вавилона, которые вполне осознавали, что значило для них проведение новых стен. Когда царь Селевк попросил их определить счастливый день и час для начала строительства, они нарочно сказали ему неправильное время. Но только когда счастливый момент настал, на греческие и македонские войска снизошло некое счастливое вдохновение, так что в едином порыве, пренебрегая указаниями царских вестников, они бросились за работу. В этом мудрецы узрели перст Божий. «О царь, ни человек, ни город не может изменить назначенной судьбы. Как и люди, города имеют свой час и назначенный им конец».
Селевкия, избранная столицей восточной половины империи, росла как на дрожжах. Вскоре она превратилась в то, чем был Вавилон, – в один из крупнейших городов мира. Оценка численности его свободного населения, которая есть у Плиния (через какое время после основания города – мы не знаем), составила 600 000 человек[818]. Элементы со всех концов света должны были влиться в массу людей, которая толпилась на его улицах. В основном город, несомненно, был греческим; в позднейшие времена, под властью варваров, он гордился тем, что хранит эллинские традиции[819]. Однако местное население старого Вавилона, несомненно, переселили в новый город, или оно само туда переселялось. Таким образом, Селевк не столько разрушил Вавилон, сколько перевел его на новое место[820]. Было обычным делом, как говорит Страбон, называть жителя Селевкии «вавилонянином»[821]. Возможно, ни один город не оставил по себе так мало памяти, принимая во внимание его размеры и важность, как Селевкия. И Вавилон, и Багдад нам знакомы; с ними связано множество историй, но для скольких людей хоть что-нибудь значит имя Селевкия? Так мало следа осталось от этих толп, родственных нам по своей цивилизации, от тех, кто веками жил и работал на берегах Тигра[822].
Что касается политической конституции Селевкии, то есть упоминания о каких-то людях, именовавшихся «адейганами», которых считают каким-то видом магистратов. Если так, то существенно, что титул этот не греческий[823]. Однако автономия Селевкии как царской столицы была откровенно ограниченной: город был под властью эпистатов[824], и над ним наблюдал царский гарнизон. Стратег провинции Вавилония иногда занимал одновременно должность эпистата города. Демократ, сын Биттака, был стратегом, эпистатом города и командиром гарнизона одновременно. Однако надпись, где он упоминается, в любом случае доказывает, что Селевкия, как город, могла принимать почетные декреты[825].
И пока Селевкия росла, старый Вавилон приходил в упадок. Знаменитые стены, медленно разрушаясь, окружали пустые, разрушенные улицы. Лишь в центре этого опустошения все еще поднимались огромные храмы; вокруг них сгрудились коллегии жрецов, исполнявших древние обряды и лелеявших традиционную мудрость[826]. Селевк и его дом следовали политике Александра – почитать богов своих народов. В марте 268 г. до н. э. Антиох I заложил фундамент для перестройки храма Небо в Борсиппе. Его надпись провозглашает: «Я Антиох, царь Великий, могучий царь, царь армий, царь Вавилона, царь земель, восстановитель Э-Сагилы и Э-Зиды, царственный сын Селевка, царь Македонии, царь Вавилона»[827].
В этом отношении не только Селевкия была проявлением колонизационной деятельности новых правителей. Александр основал близ берега (то есть в Месене) несколько Александрий. Была и своя Апамея, также в Месене[828]. Ассирийская страна к востоку от Тигра также приняла новые поселения. Напротив Селевкии находился Ктесифон, который при селевкидских царях, очевидно, был лишь местом, где жили военные поселенцы[829], но ему было суждено быть перестроенным Аршакидами и стать их главным городом. Ситтак, как говорит Плиний, – поселение греческого происхождения, но Ксенофонт пишет о Ситтаке как о великом городе[830], так что, видимо, это была только эллинизация. В том же регионе, что и Ситтак (Ситтакена), была еще одна Антиохия и Апамея[831], Аполлония, Артемита и, может быть, Лаодикея[832]. Упоминаются также Селевкия на Гедифоне[833], Селевкия на Красном море и Селевкия на Эвлее[834].
Вавилонские греки, видимо, также дали великие имена греческой литературе и науке. Диоген из Селевкии, прозванный «вавилонским» (около 243–155 до н. э.), слушал Хрисиппа и со временем стал главой школы стоиков[835]. Аполлодор из Артемиты в эпоху Страбона был великим авторитетом по парфянской истории[836]. Но прежде всего интересно видеть, как древняя вавилонская мысль была захвачена движением новых идей и выражала себя в области эллинской культуры. Бероз, жрец Бела, хотел стать греческим историком и записал мифы и историю своего племени для западных людей, которые хотели о них прочесть, – ободряемый милостью царя Антиоха I. В конечном счете именно из работы Бероза проистекало все, что мы знали об истории Вавилонии до тех пор, пока не были найдены и расшифрованы надписи[837]. Есть и другая очень интересная в этом отношении фигура. Уроженец нижней Вавилонии, области близ моря, он явился в великий город Селевкию, взял македонское имя Селевк и глубоко погрузился в математическую науку греков. Мир узнал о его трудах примерно в середине II в. до н. э.; они все еще были известны Страбону и Плутарху. Труды Селевка, судя по всему, были высокого научного порядка. Он не только высказывал правильные идеи по поводу приливов, но решил доказать, что Земля и планеты на самом деле вращаются вокруг Солнца. Вавилонянин, оживленный знакомством с эллинизмом, предвосхитил Коперника[838].
В то время как вавилонян влек свет эллинизма, греки со своей стороны были чувствительны к тому очарованию, которое тьма Древнего Востока зачастую имела для детей света. Александр прислушивался к советам вавилонских магов; так же поступали и его наследники. Когда Александр заболел, несколько македонских вождей, в том числе и Селевк, обратились к вавилонскому оракулу[839]. Антигон немедленно изменил свое решение, услышав предостережение халдеев[840]. Селевк, как мы уже видели, в легенде представлен обращающимся к вавилонским мудрецам, дабы определить счастливый момент для основания города. В течение всей последующей эпохи классического язычества странствующие вавилоняне пользовались огромным престижем как предсказатели. Такие деятели имелись, несомненно, во всех больших греческих городах: они бормотали странные слова и магические формулы, пользуясь покровительством богатых дам – точно так же, как сегодня какой-нибудь индийский гуру может привлекать любопытных слушателей в салонах Европы и Америки.
Глава 13Иран
Долины Евфрата и Тигра с востока граничат с длинными грядами гор, которые, одна за другой, окружают Иранское плоскогорье. Это название, безусловно, обозначает скорее этнографиче