что европейская часть наследия Александра оказалась занята домами Птолемея и Антигона, но теперь пришел момент, когда дом Птолемея впал в крайнее бессилие, а дом Антигона был разбит в конфликте с далекой державой. Один из троих, дом Селевка, как казалось, помолодел и все еще владел секретом завоевания. Дикие надежды и возбужденная риторика росли в благоприятной для этого атмосфере двора; вскоре уже ни для кого не было тайной, что Антиох задумал появиться в Греции как наследник Александра и Селевка Никатора[1132].
Было вполне естественно, что при таких обстоятельствах Филипп, со своей стороны, не должен был чувствовать никакого расположения к своему недавнему союзнику, который не только оставил его без помощи в тяжелом положении, но и готов был перехватить добычу в Малой Азии и Фракии, которую он сам был вынужден выпустить, – и даже мечтал сместить его в его собственных владениях, где дом Антигона господствовал в четырех поколениях. Со времени поражения Филиппа союз между двумя царями сменился полным отчуждением.
Родосцы, услышав о поражении Филиппа, не имели поводов далее препятствовать наступлению Антиоха. Но они сделали все, что от них зависело, чтобы он не смог завладеть городами Карии и соседних островов. После более чем столетия македонского господства, во время которого греческий идеал отдельной независимости для каждого греческого государства – будь оно городом или лигой – сильно пострадал, казалось, что этот идеал наконец сможет реализоваться. Великая итальянская республика выступила в качестве защитницы этого идеала. Разбив мощь Македонии, Рим написал на своих знаменах лозунг свободы Греции. Победитель при Киноскефалах, Тит Квинкций Фламинин был филэллином самого восторженного толка, и круг избранных друзей среди римской аристократии, который он представлял, был столь же искренне готов создать свободную Грецию, как и филэллины в начале XIX в. Не двуличие римского государства, но суровая правда жизни сделала эти планы неосуществимыми. Однако после Киноскефал свобода витала в воздухе. Родос принимал участие в этой борьбе и в высшей степени был воодушевлен этим идеалом. Однако с практической точки зрения Родос больше волновало прекращение власти Македонии над городами соседнего берега, чем освобождение самой Греции. Правление Птолемеев здесь уже готово было исчезнуть; Родос не хотел, чтобы его место заняли Селевкиды.
Антиох занялся завоеванием побережья Малой Азии от Киликии до Троады. О его операциях мы знаем очень мало. Нам не говорят, действительно ли ему удалось покорить Коракесий, или о каких-либо других событиях этого года. Некоторым государствам удалось с помощью Родоса сбросить иго и бросить вызов попыткам Антиоха наложить на них другое. Кавн, Галикарнасс, Минд и Самос, как говорят, вернули себе свободу в этот момент[1133]. В случае Кавна родосцы, видимо, поняли «свободу» в смысле самом удобном для их собственных амбиций: очевидно, сделка состояла в том, что они заплатили сумму в 200 талантов командирам Птолемеев, чтобы они ушли, а потом аннексировали город как свое собственное владение[1134]. На Кикладах родосское господство также, видимо, заменило власть Птолемеев или Антигонидов[1135].
За Коракесием, двигаясь на запад, Антиох должен был добраться до берега Памфилии. Внутренняя часть страны в основном была завоевана Ахеем[1136], и, возможно, берег тоже. Если это так, то в 216 г. до н. э. она уже должна была перейти под власть Антиоха. В любом случае она была занята его войсками семь лет спустя, когда мы видим, что он поддерживал гарнизон в Перге[1137].
Ликия, следующая область по берегу Азии, немедленно уступила повелению Антиоха. Иероним говорит о захвате Андриаки (гавань Миры), Лимиры, Патары и Ксанта. У Антиоха, безусловно, был гарнизон в Патаре в 190 г. до н. э.[1138] Дело Селевкидов, видимо, было популярно среди ликийцев – возможно, потому, что Селевкиды противостояли Родосу[1139].
В Карии Антиох уже затронул сферу, которая по договору была приписана Филиппу. Политическая ситуация там, когда Филипп в 201 г. до н. э. ушел с политической арены, была смутной. Некоторые города все еще повиновались Птолемею: в Кавне в любом случае мы видим оставшийся там птолемеевский гарнизон. Другие города были аннексированы Филиппом: штаб-квартира его оккупационной армии находилась в Стратоникее, и у него были гарнизоны в Педасе, Европе, Баргилии и Иасе[1140]. Третья категория – это такие города, как Алабанда и Миласа, которые поддерживали свою независимость и от Македонии, и от Египта, и от Родоса. Незадолго до Киноскефал родосцы нанесли удар, чтобы вернуть свой город Переи, захваченный Филиппом, и, видимо, к ним присоединилась Алабанда. Близ Алабанды произошло сражение между македонскими войсками под командованием Динократа и родосцами. В результате родосцы одержали полную победу, за которой последовало возвращение ими нескольких небольших городов и крепостей, но большие города, оккупированные Филиппом, они покорить не сумели. Динократ, который при первой возможности бежал в Баргилию, смог войти в Стратоникею, и город отбивал все усилия родосцев захватить его[1141].
Однако за исключением, возможно, тех городов, которые утвердили свою свободу или же были аннексированы Родосом, Антиох, видимо, покорил Карию без особого труда. Птолемей, даже если его гарнизоны не все уже исчезли до вторжения Филиппа, а также в результате активной дипломатии Родоса, противостоять ему не мог. Филипп, безусловно, был вынужден, когда Рим продиктовал ему окончательные условия мира, эвакуировать все, что он оккупировал в Азии. Эта территория освободилась для Антиоха. Гарнизон Филиппа оставался лишь на время в Баргилии и, возможно, в некоторых других местах[1142]. В Иасе гарнизон Филиппа скоро заменили войска Антиоха, и антиселевкидская партия была вынуждена уйти в изгнание[1143]. Политика царя применительно к Родосу была более примирительной. Он, очевидно, согласился с оккупацией на материке, и не только: захватив Стратоникею (то ли гарнизон Филиппа был изгнан, то ли ушел сам), он предоставил город в распоряжение родосцев[1144].
Мы находим, что в Ионии в это время греческие города обладали значительной степенью свободы. За двадцать лет до этого, когда Ахей и Аттал сражались за господство над ними, города не были пассивными наблюдателями. И с тех пор война между Ахеем и Антиохом, то, что сила Селевкидов была отвлечена в других местах (в то время как в этом регионе с 216 до н. э. она была представлена относительно безобидным сатрапом Лидии), позволило независимости городов стать более существенной. Хотя Филипп и подчинил ионийский Самос, ионийцев на материке это не затронуло. Исключением стал величайший из этих городов. В Эфесе все еще оставался отряд воинов, который подчинялся командам царя Птолемея. Это был блестящий приз, к которому были устремлены все мысли царя Антиоха. Ведь Эфес «по отношению к Ионии и городам Геллеспонта сухопутным и морским представлял собою подобие кремля, а против Европы издавна служил для царей Азии удобнейшим оборонительным пунктом»[1145]. До завершения 197 г. до н. э. захват Эфеса увенчал все труды этого года[1146]. Именно в Эфесе Антиох остановился на зимние квартиры[1147]. Теперь его внимание было приковано к Западу, а прибрежный Эфес, видимо, заменил Сарды в качестве столицы селевкидского монарха.
Из Эфеса зимой Антиох предпринял реставрацию селевкидской власти над городами Северной Ионии и Геллеспонта. Одно подразделение уже отправилось на север, чтобы оккупировать Абидос после ухода Филиппа[1148] и чтобы обеспечить переход Антиоха во Фракию на следующий год. Как в ионийской, так и в геллеспонтской группе свободных городов один выделялся своей властью и влиянием: Смирна в Ионии и Лампсак на Геллеспонте. Их пример имел бы огромную важность в определении действий остальных. К несчастью для Антиоха, само их выдающееся положение делало менее вероятным то, что они смирятся с чужеземным игом, как бы оно ни было замаскировано красивыми словами. И не только это: оба города всей душой были на стороне Пергама, который, казалось, воплощал чистейшую эллинскую традицию[1149]. Антиох попытался применить одновременно силу и убеждение. Пока еще была зима, царское войско явилось под стены Смирны, и основная часть гарнизона Абидоса двинулась против Лампсака. В то же самое время в городских стенах посланники выступали перед жителями и распространялись насчет почетного обращения, которое их ожидает – даже предоставление полной свободы, – если они вернут царю свою преданность. Однако граждане этих городов упорно продолжали считать, что мощные стены – лучшая гарантия свободы, нежели обещания Антиоха[1150]. Под давлением Антиоха Лампсак сделал шаг, который сыграл решающую роль в ряде событий, вызвавших столкновение, которое мы скоро увидим. Город обратился к Риму.
История этого посольства во главе с Гегесием Лампсакийским, о котором историки ничего не говорят, сохранилось для нас благодаря надписи. Она открывает много интересных нюансов международных отношений того времени. В первую очередь, для Лампсака оказалось не так уж легко найти среди своих граждан того, кто принял бы на себя неудобство совершить столь дальнее путешествие (τὸ μέγεθος τῆς κομιδῆς καὶ τῆς ὀχλήσεως) с его серьезными опасностями, поскольку планировалось, что послы должны доехать до самой Массалии (современный Марсель). Лампсак и Массалия были колониями Фокеи, и чувство, рожденное общим происхождением, было в те дни действенным фактором в политике. Лампсак теперь мог обратиться к этому чувству, чтобы обеспечить себе заступничество массалиотов, которое, как известно, имело вес в Риме. Даже мифическое происхождение римлян от троянского рода могло стать серьезным основанием для лампсакийцев выдвигать претензии на родство. Многие граждане, выбранные для этой задачи, отказались: Гегесий принял на себя посольство. Он сначала поехал со своими собратьями-послами в Греции и побеседовал с командующим римским флотом, Луцием Квинкцием Фламинином.