Антиох, перед тем как угрожать Лариссе силой, испробовал все средства примирения. Он поговорил с городскими послами и отпустил целым и невредимым контингент лариссийцев, который был захвачен в Скотусе. Но ни убеждения, ни запугивания не помогли: в это время года было уже слишком поздно начинать осаду. Но Антиох уже начинал чувствовать результаты испорченных отношений с Филиппом. Сердечное согласие между Филиппом и римлянами открывало путь из Аполлонии в Грецию через Македонию. В стране дассаретов над Аполлонией Филипп имел личную беседу с Бебием, и, пока Антиох с легкостью завоевывал себе лавры в Фессалии, римский отряд под командованием Аппия Клавдия пробирался через македонские горы, так что однажды ночью армия под стенами Лариссы заметила огни лагерных костров к северу, близ Гонна. Аппий расположил свой небольшой отряд так, что он выглядел, как крупная армия. Антиох все еще не хотел – несмотря на злополучный инцидент в Делии – вступать в открытую вражду с Римом. Он немедленно отказался от осады и вернулся в Деметриаду, заявив, что-де прекращает кампанию из-за наступления зимы. Гарнизоны – селевкидские или афаманские – остались в завоеванных городах. Ларисса была спасена и осталась в руках римлян. Благодаря Филиппу они сохранили северные врата в Грецию[1236].
В первые зимние месяцы 191 г. до н. э., как только новые консулы – Публий Сципион и Маний Атилий Глабрион – вступили в должность, Римская республика со всеми религиозными и формальными церемониями объявила войну царю Антиоху[1237]. Со своей стороны царь использовал зимнее время, чтобы заключить новый брак. Его охватила страсть к дочери гражданина Халкиды Клеоптолема, и он настоял на том, чтобы сделать ее своей царицей, назвав девушку Эвбеей – словно бы она была богиней-покровительницей острова. Пышность и разгул, с которыми было принято при азиатских дворах праздновать свадьбы, были чужды грекам, и это зрелище, наряду с неравенством и в возрасте, и в социальном положении между царем и его супругой (принимая к тому же во внимание всю ситуацию на тот момент), вызвали повсеместный скандал[1238]. Дисциплина ослабла, и таверны в городах Эвбеи переполнились воинами царя[1239]. Однако, как только время года позволило, Антиох выступил в поход. Силы союзников встретились в Херонее. Решили, что первым шагом войны будет завоевание Акарнании. Нельзя предполагать, что за этим шагом стоял хоть какой-то разумный стратегический план. Акарнания прилегала к стране этолийцев. Веками она ускользала из-под их власти, и это была единственная страна на севере Греции, которая не подчинилась Антиоху и его союзникам. В этом, видимо, и было все дело: а между тем на севере Греция лежала открытой, и царь не пытался подчинить Лариссу или закрыть ворота, через которые могли пройти римские легионы.
Антиох начал эту кампанию, как он сделал уже в предыдущем году, принеся жертву в историческом храме. Теперь у него был доступ к центральному храму греческого народа – самим Дельфам, и здесь он попытался завоевать благосклонность бога-покровителя своего дома и продемонстрировать миру, что он – благословенный богами защитник эллинизма. В конечном счете поход в Акарнанию почти ничего не дал. Действительно, Антиох занял Медеон, но произошло это только из-за предательства акарнанского аристократа Мнесилоха и Клита, стратега акарнанской конфедерации. Остров Левка, где располагалось федеральное правительство, был запуган флотом Атилия, часть которого наблюдала за событиями из соседней Кефаллении. Несколько других небольших городов рядом с Медеоном также были заняты, но Антиоху все никак не удавалось покорить Тиррей, когда пришли новости, которые грубо нарушили царские мечты о завоеваниях[1240].
Объявив войну, римляне предприняли энергичные меры. В отличие от Антиоха они не оставили жизненно важную проблему провианта и припасов на произвол судьбы. Претору прошлого года в Сицилии приказали остаться на острове вместе с его преемником: он был ответствен за отправку зерна из этой великой житницы армии в Греции[1241]. В Карфаген была послана комиссия для наблюдения за отправкой африканского зерна в том же направлении[1242]. Между тем другие государства Средиземноморья предложили свои услуги – Карфаген, Масинисса и даже собственный зять Антиоха, Птолемей Эпифан[1243]. Самыми важными были сведения о том, что в распоряжении римлян был сам царь Македонии. Антиох не нашел независимой поддержки вне Азии и Греции: это показывает, как на самом деле оценивались его шансы после всей шумихи с его кампанией в Северной Греции. Рим же не мог допустить даже такого признания в слабости, каким могла бы показаться принятая римлянами помощь извне. Рим решил не принимать ничего от африканских держав, кроме зерна из Карфагена и Нумидии, и лишь за справедливую цену. Филиппа попросили только поддержать римского командующего[1244].
3 мая 191 г. до н. э. консул Маний Ацилий вышел из города в воинских доспехах. Армия из 20 000 пехотинцев, римских и италийских, и 2000 всадников собралась в Брундисии к 15-му числу того же месяца[1245]. Однако Бебий и два его легиона пошли в наступление до прибытия на театр военных действий армии консула. Бебий в прошлом году остался доволен – и вполне справедливо – снятием осады с Лариссы; как только пришла весна, он воспользовался тем, что этот город еще оставался под контролем римлян. Вместе с царем Филиппом и македонской армией пропретор спустился в Фессалию. Слух о его приближении, который принес Октавий, один из подчиненных Фламиния, в Левку, заставил Антиоха отказаться от завоевания Акарнании и в тревоге вернуться в Халкиду.
Войдя в Фессалию, Бебий и македоняне в первую очередь отправились на запад. Несомненно, их целью было освободить перевалы, которые были так важны для римских коммуникаций. Города Перребии, которые Менипп захватил в прошлом году, были быстро отбиты, и афаманские гарнизоны изгнаны из тех мест, которые они удерживали. Пеллиней, в котором был весь цвет афаманских воинов под командованием Филиппа из Мегалополя, оказал более упорное сопротивление. Бебий засел перед ним, а царь Филипп – перед соседним Лимнеем[1246], где консул Ацилий появился в македонском лагере. Его легионы все еще должны были войти в Грецию через Македонию и Лариссу; консул поспешно наступал с конными войсками либо по той же самой дороге, либо более прямым путем – через холмы. Лимней, с его гарнизоном из селевкидских и афаманских войск, немедленно сдался; вскоре то же самое случилось и с Пеллинеем[1247]. Затем римские и македонские войска разделились: Филипп перенес войну в саму Афаманию и аннексировал эту страну; Аминандр бежал за границу. Консул перебрался в Лариссу, чтобы сконцентрировать там римские войска, и после того, как его люди отдохнули, начал поход на юг.
Хрупкое здание селевкидской власти в Фессалии немедленно рухнуло. Антиоху все еще продолжало не хватать войск, и он не мог предложить своим гарнизонам никакой надежды на спасение. Еще до того, как Ацилий добрался до Лариссы, Киерий и Метрополь сообщили ему, что возвращаются в союз: Кранон, Скотуса, Феры и Фарсал предоставили свои гарнизоны, когда консул приблизился к ним. Эти гарнизоны, которые, конечно, состояли в основном из наемников, были – числом до тысячи человек – вполне готовы обменять служение Антиоху на службу Филиппу.
Не отклоняясь в сторону для атаки на Деметриаду, римский командующий ударил прямо по склонам Отриса, который отделяет Фессалию от долины Сперхея. Именно в этой долине была расположена Ламия, столица этолийской лиги; через нее пролегал путь в Центральную Грецию. Горы Отриса были еще одним барьером между Антиохом и римлянами, который можно было оборонять. Однако римские легионы не встретили на своем пути селевкидского войска. Дорога через Отрис, примерно в шести милях от Фарсала, проходила близко от укрепления Проерны. Проерна сдалась Ацилию. Еще в шести милях дальше, где дорога начинает подниматься на гору, стоял укрепленный город Тавмаки[1248]. Его жители пытались мешать римскому наступлению с помощью партизанской тактики, но были сурово наказаны. На следующий день римляне спустились по южному склону Триса. Они начали опустошать поля Ипаты в долине Сперхея примерно в двенадцати милях от Ламии[1249].
Отнюдь не трусость мешала царю из рода Селевкидов противостоять врагу; это была безнадежная неряшливость в военной организации. Антиох не оставил войск на Отрисе, потому что лишних войск у него просто не было. Огромные армии из Азии, от которых зависело все, так и не прибыли. Как только римляне вошли в Фессалию, он мог считать эту страну потерянной: царь убрал свою базу из Деметриады, отправившись на безопасное расстояние, в Халкиду. Он действительно в какой-то момент надеялся задержать римлян в Отрисе: небольшие подкрепления, которые наконец пробрались через Эгейское море, дополнили армию, находившуюся в его распоряжении, до первоначальной численности (10 000 пехотинцев и 500 конников) – несмотря на потерю гарнизонов в Фессалии[1250]. Он призвал этолийцев собраться в Ламии; набранные там войска, вместе с его собственными, составили бы – если Фоант говорил правду – вполне приличную армию. Но в Ламии Антиоха ждало разочарование. Некоторые этолийские аристократы представили свои незначительные отряды: это было все, уверяли они царя, что им удалось собрать ценой величайших усилий. Сейчас молодые люди-де уже не те – нескладно оправдывались они. Антиох теперь понял истинный характер напыщенного греческого патриотизма, на который он так рассчитывал. В конце концов царь оставил Фессалию, Отрис и долину Сперхея: его единственной надеждой было остановить римлян у следующего барьера – горной цепи Оэта, которая сужает вход в Центральную Грецию до дороги между горой и морем у Фермопил. Если бы только он смог задержать римлян у этого исторического прохода, пока не придут долгожданные подкрепления!