ерял сознание. Это еще больше взбесило Симона, он стал колотить ребенка ногами и кулаками, испуская при этом яростный рев и самые ужасные ругательства, как вдруг почувствовал, что его руки охвачены, как клещами, и, к величайшему изумлению, увидел пред собой бледное лицо своей жены.
— Что ты, Жанна Мария? — спросил Симон. — Зачем ты держишь меня?
— Потому что я не хочу, чтобы ты убил его, — хрипло проговорила она.
Он разразился громким смехом.
— Да никак тебе жаль его?
По телу жены сапожника пробежала судорожная дрожь, из горла вырвался какой-то странный звук; она сорвала с шеи платок, как будто тот душил ее, и глухо пробормотала:
— Нет, мне не жаль этого мальчишки, но, если ты убьешь его, члены правительства должны будут казнить тебя, дабы на них не упало подозрение в том, что они велели тебе убить маленького Капета.
— Да, это правда, — ответил Симон, — хорошо, что ты напомнила мне; это доказывает, что ты все еще любишь меня. Я буду осторожнее; надо будет смотреть, чтобы этот змееныш не ужалил меня, но постараться не убить его.
Жанна Мария ничего не ответила; она снова пошла в свой темный угол и села, взяв в руки чулок.
— Вставай, проклятый! — закричал Симон. — Вставай и убирайся с моих глаз, а то ты опять разозлишь меня!
Ребенок с трудом поднялся с пола и подошел к тазу, где дрожащими, избитыми руками стал смывать кровь, струившуюся по его лицу.
Из угла, где сидела Жанна Мария, снова раздался странный горловой звук, напоминавший собой сдержанный крик или рыданье. Симон поспешил туда и увидел свою жену бледную и недвижимую, лежащую в обмороке на полу.
Симон схватил ее своими сильными руками, положил на постель и стал мочить ей голову.
— Жанна Мария, очнись, что с тобой? Болит у тебя что-нибудь?
Жена сапожника открыла глаза и ответила:
— Да, я больна.
— Я схожу за доктором. Ты не должна умирать! Больница близко; я сбегаю туда и привезу доктора.
Он уже собрался бежать, но Жанна Мария остановила его, пробормотав.
— Останься! Не оставляй меня одну с ним, я боюсь его.
— Кого? — с изумлением спросил Симон.
— Его, — прошептала Жанна Мария, указывая глазами на маленького Людовика, все еще тщетно старавшегося унять кровь, лившую у него из носа, — я не останусь с ним; он убьет меня.
Симон разразился громким хохотом.
— Теперь я вижу, что ты действительно больна, Жанна Мария, и сейчас приведу доктора.
— Пусть он идет в свою камеру, — пробормотала она, — я не могу видеть его; я с ума сойду, если он будет у меня пред глазами.
— Убирайся, проклятая змея! — заревел Симон.
Мальчик, уже давно привыкший к подобным эпитетам, поспешил в свою каморку.
— Теперь я сбегаю и скажу привратнику, чтобы он послал кого-нибудь за доктором.
Симон поспешно вышел из комнаты и через несколько минут вернулся с известием, что привратник сам побежал за доктором.
— Глупости, — воскликнула Жанна Мария, — мне никакой доктор не поможет, да я вовсе не больна. Дай мне пить, Симон; у меня жжет в горле, как огнем. Позови маленького Капета, а то его глаза горят в темноте, как звезды; это неприятно мне.
Симон печально покачал головой и, подавая ей воду, сказал про себя.
«Она очень больна, у нее, наверно, лихорадка; надо исполнять ее желания, а то, пожалуй, еще бред начнется».
Затем он закричал:
— Капет, Капет, иди сюда, змееныш!
Мальчик повиновался, тихо вошел в комнату и занял свое место в углу на скамеечке.
— Пусть он не глядит на меня! — закричала Жанна Мария. — Он впивается своими глазами в мое сердце; мне больно, ужасно больно!
— Отвернись, змееныш! — приказал Симон, — Только посмей еще раз сюда взглянуть, я тебе все глаза вырву.
Дверь в коридор была открыта, и в нее, опираясь на палку, вошел старичок в напудренном парике, черном атласном сюртуке, шелковых чулках и башмаках с пряжками.
— Вот тебе на! — воскликнул Симон, — Что это за воронье пугало? Что ему здесь надо?
— Ты сам посылал за мной, гражданин, — приветливо ответил старик.
— Значит, ты доктор?
— Да, я — гражданин Нодэн, друг мой.
— Нодэн? Да ведь это главный врач Отель Дье! И ты сам пришел ко мне?
— Чему же ты удивляешься, гражданин Симон?
— Мне рассказывали, что доктор Нодэн никогда не покидает своих больных, что все аристократы просили его лечить их и даже австриячка посылала за ним, когда еще была королевой, а Нодэн всегда отвечал: «Я лечу только бедных; кто хочет обратиться ко мне, пусть приходит в больницу».
— А разве твоя жена не бедная? — спросил Нодэн. — Разве она — не женщина из народа, которому я посвятил свои знания и свою жизнь? Покажи мне свою больную, гражданин; мне некогда заниматься праздной болтовней.
С этими словами доктор подошел к постели, сел на стул около нее и стал исследовать больную, которая сердито отвечала на его вопросы.
Сапожник не сводил с доктора удивленного взгляда.
— Что ты так уставился на меня, гражданин? — спросил доктор, окончив осмотр больной.
— Я удивляюсь, гражданин Нодэн, как ты решаешься ходить по улицам в таком наряде? Ведь это платье аристократов.
— Решаюсь? — повторил доктор, пожимая плечами. — Я всегда носил такое платье и чувствую себя в нем удобно, как при королевской власти, так и при Республике. Я уже слишком стар, чтобы гоняться за модой и мучить свои старые кости вашими кожаными брюками и высокими сапогами.
— Ты очень веселый парень, гражданин, — со смехом воскликнул Симон, — и очень нравишься мне. Я вовсе не удивляюсь тому, что ты предпочитаешь свое мягкое платье нашему жесткому, но только изумлен тем, что тебе спускают это.
— А что же будет без меня в Отель Дье? Кто заменит меня? Вот главари революции и смотрят сквозь пальцы на мои костюмы. Но поговорим лучше о больной. У нее сильная лихорадка; нужно принять меры, чтобы она не усилилась.
— Делай, что хочешь, гражданин, только поправь мне мою Жанну Марию, а то я сойду с ума в этом проклятом доме! Она только оттого и заболела, что не привыкла сидеть на месте, сложа руки; а в этом Тампле мы сидим, как в клетке; это-то и есть причина ее болезни. Жена не выходит на воздух, сидит без движения и не работает.
— Почему же она больше не работает и не выходит на улицу?
— Потому что не смеет, — запальчиво воскликнул Симон. — И во всем виноват этот проклятый змееныш, который отравляет нам всю жизнь, из-за него я не могу больше никуда ходить и должен жить, как заключенный преступник, да и жена тоже должна сидеть дома.
— Да, — застонала Жанна Мария, с трудом приподнимаясь с подушек, — во всем виноват этот проклятый мальчишка; он сглазил меня! Он опять глядит на меня, и его глаза горят, как свечки!
— Проклятая змея! — закричал Симон, бросаясь с поднятыми кулаками на мальчика. — Как ты смеешь смотреть на гражданку? Я научу тебя быть послушным!
Его кулак со всего размаху опустился на спину ребенка и уже поднялся для второго удара, но был удержан сильной рукой.
— Что ты хочешь сделать? — раздался громовой голос, и в глазах доктора Нодэна засверкали молнии.
Симон потупился, не выдержав взгляда доктора, но сейчас же разразился громким смехом и воскликнул:
— Какой ты шутник, гражданин!.. Ты кричишь на меня, как в театре кричат на злодеев. Стоит ли подымать такой шум из-за того, что я хочу немного поучить этого мальчишку, когда он того заслуживает?
— Это правда, — ответил Нодэн, овладев собой, — я немного вспылил, но это происходит оттого, что я считаю тебя не только хорошим республиканцем, но и порядочным человеком, а потому мне было больно видеть твой поступок, недостойный хорошего республиканца и порядочного человека.
— Что же я сделал такого плохого? — с изумлением спросил Симон.
— Посмотри на этого бедного, разбитого, распухшего и тупоумного мальчика, — сказал старик, указывая на тихо плакавшего и дрожавшего всем телом ребенка, — посмотри на него, гражданин, и не спрашивай меня, что ты сделал плохого.
— Вот глупости! — со смехом воскликнул Симон, — Ему так и надо! Ведь это сын госпожи Вето!
— Он человек, — сказал доктор Нодэн, — и, кроме того, беспомощный мальчик, сирота, отданный под твое покровительство, чтобы ты воспитал его, как своего сына. Разве ты стал бы так бить своего сына, гражданин?
С постели донеслись громкие рыданья; они совсем смутили Симона.
— Нет, — тихо ответил он, а затем мрачно продолжал: — Но мой сын не стал бы так злить меня, как этот проклятый мальчишка. Он сердит меня с утра до вечера и никогда не делает того, что я хочу. Когда я велю ему петь со мной, он молчит, а когда я приказываю ему сидеть смирно, он шумит. Поверишь ли, гражданин, он не дает мне спать ни одной ночи! Он встает среди ночи и начинает громко читать молитвы, так что будит меня и жену.
— От этого я заболела, — застонала Жанна Мария, — я ни одной ночи не могу спать!
— Ты слышишь, гражданин? Гражданка так испугалась, что захворала. Ты сейчас увидишь доказательство непослушания этого мальчишки. Капет, сюда!
Мальчик с трудом поднялся со своего места и подошел к мастеру.
— Капет, давай петь, — приказал Симон, — ты должен доказать гражданину доктору, что ты хороший республиканец и совсем забыл, что ты сын австриячки; споем песню о госпоже Вето! Живей! Пой! Слышишь?
Наступила небольшая пауза, затем мальчик поднял распухшее лицо и, устремив взор своих голубых глаз на лицо сапожника, проговорил твердым голосом:
— Гражданин, я не стану петь песни о госпоже Вето; я не забыл моей милой мамы и не могу петь о ней ничего дурного; я люблю свою маму и…
Голос мальчика зазвенел и оборвался; он залился горькими слезами, но, прежде чем поднятый уже кулак Симона опустился на голову маленького мученика, с постели раздались громкие крики:
— Симон, поди сюда!.. Помоги мне, вынь нож из моего сердца, я умираю, — кричала Жанна Мария.
— Какой нож? — воскликнул Симон, подбегая к больной.
— Тише, — прошептал доктор, — она бредит. Ты должен беречь ее, гражданин, а то она умрет. Я сейчас пришлю ей успокоительное лекарство. Завтра утром я приду опять. Не забудь, Симон, что больной прежде всего нужен покой, а то у нее может сделаться нервная горячка.