Придя в себя после неожиданного появления маркизы в его святилище, Дюран подбежал к портьере, за которой все время тревожно следил, и, отдернув ее, настежь распахнул находившуюся за нею полуоткрытую дверь.
— Господин граф! — осторожно позвал он.
— Она ушла? — послышался шепот из соседней комнаты.
— Да, да, ушла. Пожалуйста, войдите, граф, — сказал Дюран, с раболепным видом поддерживая отдернутую портьеру, — Маркиза только быстро прошла через комнату; уверяю вас, она ничего не заметила.
Войдя в комнату, Гастон де Стэнвиль бросил вокруг испытующий взгляд, нервно теребя бывший у него в руках кружевной платок. Нечего и говорить, что необходимость скрыться при появлении Лидии была крайне унизительна для его гордости. Он не хотел появиться пред нею слишком внезапно, и его раздражало, что он вынужден был прибегнуть к помощи слуги.
— Чтобы поставить меня в такое глупое положение, — злобно сказал он, обращаясь к Дюрану, — надо быть или дураком, или же просто плутом, а в таком случае…
— Тысячу извинений, граф, — стал оправдываться маленький человечек. — Маркиза никогда не проходит здесь после petit-lever. Обыкновенно она удаляется в свой кабинет, куда я и намеревался проводить вас, согласно вашему желанию.
— Вы, кажется, очень уверены в том, что маркиза согласилась бы дать мне аудиенцию?
— Я сделал бы все, что от меня зависит, чтобы устроить эту аудиенцию для вас, и полагаю, что мне это удалось бы; немножко такта, немножко дипломатии, и, поверьте, мы, имеющие то преимущество…
— Хорошо, хорошо! — нетерпеливо перебил граф. — Но что же теперь делать?
— О, теперь дело значительно осложнилось! В кабинете маркизы нет, и…
— И вы хотите, чтобы я заплатил вам дороже? — воскликнул Гастон с злобной улыбкой, — Ну, хорошо!.. Сколько же?
— Чего собственно желаете вы?
— Я хочу говорить с маркизой наедине.
— Гм… гм… это трудно!
Терпение Гастона де Стэнвиля истощилось; впрочем, у него никогда его и не было. С громким проклятием он схватил маленького человечка за шиворот и прошипел:
— Слушай ты, раб! Если ты сейчас же устроишь мне эту аудиенцию, то получишь два луидора, если же будешь продолжать дурачить меня, то твоя спина скоро узнает, какова палка у моего лакея.
По-видимому, для Дюрана этот взрыв не был неожиданностью: весьма возможно, что ввиду исключительности своего положения ему нередко приходилось подвергаться подобным вспышкам со стороны раздражительных высокопоставленных просителей. Как бы то ни было, он нисколько не смутился и, как только граф выпустил из рук его воротник, поправил кафтан и галстук, а затем покорно сказал, протягивая руку:
— Прошу вас, граф, пожаловать мне два луидора. А теперь, — прибавил он, когда Гастон с новым проклятием положил на его худую ладонь две золотые монеты, — удостойте следовать за мной.
По анфиладе роскошно убранных приемных Дюран провел Гастона на ту самую лестницу, по которой только что спустилась Лидия. Граф следовал за ним, отвечая небрежным кивком головы на почтительные поклоны бесчисленных лакеев, попадавшихся на его пути.
Граф де Стэнвиль был при дворе важной персоной: всем была известна склонность, которую питала к нему маркиза Помпадур; да и король охотно проводил время в обществе этого любезного кавалера; кроме того, все были уверены в неограниченном влиянии его жены, графини Ирэны, на главного контролера финансов. Таким образом Гастон, несмотря на свои ограниченные средства, всюду, где бы ни появлялся, встречал лесть и раболепство. От всякого другого за услугу, подобную той, которую он оказывал графу, Дюран, конечно, потребовал бы гораздо большую мзду.
Когда они вышли на террасу, Дюран пальцем, напоминавшим гвоздь, указал налево, на поросшую кустами лужайку, говоря при этом:
— Вы найдете маркизу вот под теми деревьями; что же касается меня, то я не имею права дольше оставлять свой пост, так как могу понадобиться господину контролеру; да и вам едва ли будет приятно, если маркиза заметит вас в моем обществе?
Гастон согласился с этим мнением. Он рад был отделаться от своего сладкоречивого спутника, краснея от стыда при мысли, что ему по необходимости пришлось прибегнуть к его помощи. В противоположность Лидии, он оставался совершенно холоден к красоте чудного августовского дня: на него не действовали ни щебетание птиц, ни острый аромат цветов позднего лета, а группа молодых буковых деревьев привлекла его внимание лишь потому, что в тени их он надеялся найти Лидию одну.
Выйдя на маленькую лужайку, он увидел грациозную фигуру, полулежавшую на скамейке в сладкой дремоте. Утомленная жарой и ярким светом, Лидия моментально заснула; но теперь что-то заставило ее открыть глаза, и она с изумлением увидела пред собою Гастона де Стэнвиля, пристально смотревшего на нее. Застигнутая врасплох во время сна, она испугалась, что Гастон застал ее в неподходящей позе.
— Боюсь, что я помешал вам, — кротко сказал он.
— Я замечталась, — холодно ответила она, оправляя платье и машинально поднося руку к волосам, чтобы подобрать выбившийся локон, а затем она сделала вид, что хочет встать.
— Вы не уйдете отсюда! — умоляющим голосом произнес граф.
— У меня есть дело. Я присела здесь только на одну минуту, чтобы отдохнуть.
— А я помешал вам?
— О, неособенно! — спокойно ответила Лидия, — Я все равно уже собиралась идти заниматься.
— Разве это так спешно?
— Дело, касающееся целого народа, всегда спешно.
— Такое спешное, что вы не можете уделить несколько времени старым друзьям? — с горечью сказал он.
Лидия пожала плечами и иронически рассмеялась:
— Старым друзьям?.. о!
— Да, старым друзьям, — тихо повторил Стэнвиль, — Мы ведь были друзьями в детстве.
— С тех пор случилось много нового, граф!
— Нет, была сделана только одна ужасная ошибка, которая сама по себе уже служила искуплением.
— Разве так необходимо возвращаться к этому вопросу? — спокойно спросила Лидия.
— Да, да, необходимо, — с убеждением ответил он. — Лидия, неужели я никогда не буду прощен?
— А разве мне есть за что прощать вас?
— Да, заблуждение… ужасное заблуждение… ошибка, если хотите…
— Я назвала бы это предательством, — сказала маркиза.
— Не выслушав моих оправданий, не разрешив мне сказать ни одного слова?
— Что бы вы ни говорили, граф, я не имею теперь права слушать вас.
— Почему? — порывисто сказал он, подходя к ней и загораживая ей дорогу. — Даже преступнику пред смертью дозволяется сказать несколько слов в свою защиту, я же не совершал преступления. Разве преступно было с моей стороны любить вас? Сознаюсь, я был ужасным безумцем, — прибавил он более спокойно, быстро сообразив, что своей горячностью только раздражал Лидию. — Такая благородная женщина, как вы, неспособна понять те ловушки, которыми усеян путь человека богатого, имеющего громкое имя и недурную внешность, одним словом — все, что может дразнить жадные инстинкты некоторых лукавых женщин, стремящихся главным образом к замужеству, власти и независимости. Я попал в одну из таких ловушек, Лидия… попал глупо, пошло, сознаюсь в этом, но в этом — мое оправдание.
— Вы, кажется, забываете, граф, что говорите о своей жене.
— О, нет, — сказал Гастон с каким-то мрачным достоинством, — я стараюсь не забывать этого! Я не обвиняю, а только констатирую факт и делаю это пред женщиной, которую уважаю больше всех на свете; ей первой я поверил свои детские тайны, она была для меня и первой утешительницей в моих отроческих горестях.
— Все это было в то время, когда вы были свободны, граф, и имели право поверять мне свои тайны; теперь это право принадлежит другой, и…
— Клянусь небом, я не причиняю той, другой, ничего неприятного, открывая вам свои печали и моля об утешении.
Стэнвиль заметил, что теперь Лидия уже не делала больше попыток уйти. Она сидела, прижавшись в уголке грубой садовой скамейки, положив руку на ее спинку и склонив голову на руку. Легкий ветерок шевелил ее локоны; теперь, когда он заговорил так серьезно и печально, она бросила на него быстрый, сочувственный взгляд, и надменное выражение ее лица несколько смягчилось.
Хотя Гастон и не преминул подметить эту перемену, но продолжал держаться покорного тона, стоя пред молодой женщиной с низко опущенной головой и потупленным взором.
— Я могу дать вам так мало утешения, — сказала Лидия уже мягче.
— Напротив, очень много, если только вы захотите.
— Каким же образом?
— Не изгоняйте меня совершенно из вашей жизни! Неужели же я — такой презренный человек, что вам противно хоть изредка бросить на меня ласковый взгляд? Я причинял вам зло… я знаю. Пусть это будет предательство, по-вашему, но, когда я вспоминаю тот вечер… мне все-таки кажется, что я достоин вашего сожаления. Ослепленный безумной любовью к вам, я в этот короткий час забыл все на свете, забыл, что я (хотя, Богом клянусь, не по своей вине!) попал в западню, забыл, что другая имеет право на любовь, которую я никогда не мог дать ей. Да, правда, я забыл все это: музыка, шум, ваша красота затуманили мой рассудок… прошлое было забыто, я жил только настоящим. Можно ли обвинять меня за то, что я — мужчина, а вы так обворожительно хороши?
Граф старался говорить, не повышая голоса, чтобы не показаться несдержанным и нетерпеливым. Лидия видела пред собой человека, некогда любимого ее, причинившего ей, правда, много горя, но теперь с краской стыда на лице, покорно и крайне почтительно молившего ее о прощении.
— Не будем больше говорить об этом, — сказала она. — Поверьте, Гастон, я никогда не питала к вам неприязни.
В первый раз она назвала его по имени. Лед растаял, но поверхность озера была все еще холодна.
— Да, но вы меня избегаете, — снова заговорил Гастон, ловя взгляд маркизы, — Вы смотрите на меня с презрением, между тем, как я готов пожертвовать жизнью, чтобы с благоговением служить вам, подобно древним мученикам, умиравшим за свою веру.