Лидия, может быть, была бы застигнута врасплох такой чрезмерной любезностью короля, но вспомнила, что он не раз пытался таким образом заслужить ее благосклонность, в надежде получить денежную субсидию от номинальной главы министерства финансов. И действительно, когда она, неохотно подав ему руку, встала рядом с ним в первой паре, готовясь к танцу, она видела, что Людовик смотрел на нее испытующим, проницательным взором.
Несмотря на искусственную, выработанную натянутость движений, вошедшую в ее плоть и кровь, Лидия отличалась необыкновенной грацией. Величественная павана очень подходила к ее стройной и легкой фигуре, гибкой, несмотря на узкий модный корсаж. В этот вечер она была вся в белом, и ее нежные плечи выгодно выделялись на матовом фоне платья. Она не носила смешной модной прически, и роскошные тона ее каштановых волос сквозили через тонкий слой пудры.
Ни на одну минуту не забывала она важных событий этого достопамятного дня; но среди воспоминаний, толпившихся у нее в голове, в то время как она медленно выступала в торжественном танце, самым ярким было воспоминание о гневе ее мужа, когда он говорил о том, как ее рука лежала в руке вероломного предателя-короля, который хотел за деньги предать своего друга. Ей захотелось знать, как поступил бы он теперь, когда ее руки так часто встречались с руками короля во время разнообразных фигур танца.
Но — странно! — все, что говорил ей Эглинтон при их свидании, тогда нисколько не убеждало ее, а только озлобляло и раздражало; теперь же, когда ей так часто приходилось касаться влажной, горячей ладони короля Людовика, она испытывала непреодолимое физическое отвращение; такое же отвращение чувствовал, вероятно, и ее муж, если судить по силе его выражений.
На то, что происходило кругом, Лидия не обращала ни малейшего внимания. Во время вступительной фигуры с грациозными движениями и медленной, торжественной музыкой, она невольно обратила внимание на направленные на нее со всех сторон взгляды, в которых светились недоброжелательное любопытство, удовлетворенная детская зависть или насмешливое чувство торжества.
Специальное внимание, оказанное ей королем, который принял за правило никогда не танцевать на вечерах своей супруги, подтверждало, по мнению всех любителей скандала, самые худшие слухи о причине неожиданной отставки Эглинтона. Его величество не разделял непобедимого ужаса королевы пред легкомысленными женщинами; наоборот, его отвращение относилось к жеманным вдовам и чопорным ханжам, составлявшим свиту королевы.
— Его величество отыскал наконец в недоступной маркизе родственные черты, — был общий приговор, удовлетворивший самых ядовитых распространителей скандальных сплетен.
Лидия достаточно хорошо знала придворную жизнь, чтобы не догадаться о том, что именно про нее будут говорить. До сих пор ей удавалось счастливо избегать компрометирующих ухаживаний Людовика, за исключением тех случаев, когда ему бывали нужны деньги; но этим все и ограничивалось, и его внимание прекращалось, как только он получал желаемую сумму. Однако сегодня его любезности были неистощимы, а во время антракта между двумя фигурами танца ему удалось шепнуть ей:
— О, маркиза, как вы пристыдили вашего короля! Будем ли мы когда-нибудь в состоянии в достаточной мере выразить вам нашу глубокую благодарность?
— Благодарность, государь? — пробормотала она, пораженная. — Я не понимаю, о какой благодарности ваше величество говорите?
— Вы настолько же скромны, маркиза, насколько смелы и добры, — возразил Людовик, пользуясь случаем лишний раз поцеловать ей руку.
Понемногу он увлек ее от остальных танцующих в амбразуру окна. Ему никогда не нравилась холодная красота Лидии; обыкновенно он даже потихоньку подсмеивался над ее чисто мужской силой воли и твердостью ее убеждений; но ни один мужчина, не лишенный чувства красоты, не мог бы остаться равнодушным при виде этой изящной, грациозной молодой женщины. Неудивительно, что и король смотрел на Лидию с искренним восхищением. Сознавая это, она глубоко возмущалась тем, что читала в его глазах, и это обстоятельство было, может быть, причиной того, что она не вполне уясняла себе скрытый в его словах смысл.
— Смелы и в то же время прекрасны, — сладким тоном добавил Людовик. — Не каждая женщина имела бы смелость открыто заявить свои убеждения и явно стать на сторону правды и чести.
— Право, государь, — холодно сказала Лидия, начиная чувствовать какую-то смутную тревогу, — я боюсь, что вышло какое-то недоразумение; оказывается, что я только что совершила нечто такое, чем заслужила личную благодарность вашего величества, между тем как…
— Между тем как вы только следовали указаниям своего сердца, — любезно возразил Людовик, заметив, что она остановилась, как бы подыскивая слова, — и доказали скептикам нашего злорадного двора, что под суровой личиной железной воли скрываются истинные инстинкты обаятельной женщины.
Музыканты заиграли третью и последнюю фигуру паваны. Сладкие речи короля все еще звучали в ушах Лидии, когда он подал ей руку, приглашая танцевать.
Она бессознательно последовала за ним. Ее ноги машинально двигались в такт музыке, в то время как ее мысль унеслась далеко в страну грез. Смутное чувство беспокойства, порожденное словами Людовика, медленно, но неуклонно наполняло ее сердце; она еще не уяснила себе смысла этих слов, но начинала бояться их или, лучше сказать, стала опасаться, что в конце концов поймет их. Она не сомневалась, что так или иначе они относились к принцу Карлу Эдуарду, особенно, когда король упомянул о ее «убеждениях» и «смелости».
Сначала Лидия подумала, что он намекает на ее вмешательство сегодня утром в его разговор с лордом Эглинтоном и на ее обещание серьезно подумать об этом деле. Это до некоторой степени успокоило ее, и она даже посмеялась внутренне над своей трусостью и над тем, что везде чуяла несуществующую опасность. Несомненно, в этом и крылась причина необыкновенной любезности короля сегодня вечером. По правде сказать, ее мысли были так поглощены последними событиями: ссорой с мужем, отъездом Гастона, предполагаемой экспедицией «Монарха», что она почти забыла об обещании, данном ею королю утром лишь ради того, чтобы выиграть время.
— Как вы чудно танцуете, маркиза! — сказал Людовик. — Сколько поэзии в каждом вашем движении! Клянусь всеми святыми, я не могу победить в себе чувство безграничной зависти.
— Зависти, государь? К кому или к чему? — спросила Лидия, принужденная поддерживать пошлый разговор, так как, по этикету, она не имела права молчать, раз король желал разговаривать, — Мне кажется, судьба так заботливо относится к вашему величеству, что вам ничего не остается желать.
— Зависти к счастливцу, на долю которого досталась полная уверенность, тогда как мы должны были довольствоваться неясными, хотя и любезными обещаниями, — нежно сказал король.
Лидия пытливо посмотрела на него, и ее охватил какой-то смутный страх.
— В чем уверенность, государь? — спросила она, вдруг перестав танцевать и, повернувшись к нему, посмотрела ему прямо в глаза, — Униженно прошу извинения у вашего величества, но мне кажется, что мы говорим загадками и что ваше величество говорите о чем-то совершенно не понятном мне.
— Ну, ну, в таком случае не будем больше поднимать этот вопрос, — возразил король с утонченной любезностью, — так как, по правде сказать, нам ни на одну минуту не хотелось бы прерывать этот дивный танец. Довольно того, если вы понимаете, маркиза, что ваш король преисполнен благодарности и докажет свою благодарность на деле, хотя его сердце и сгорает от ревности и зависти к счастью другого.
Нельзя было ошибиться в значении слов короля, так как в его глазах появился лукавый огонек. Лидия вдруг почувствовала, как ее щеки вспыхнули от бешенства, вскоре уступившего место непобедимому ужасу.
И все еще она не подозревала истины. Ее ноги по-прежнему скользили в такт, но сердце бешено стучало под жестким корсажем; комната закружилась пред ее глазами; болезненное чувство дурноты готово было овладеть ею. Вся кровь отлила от ее лица, покрывшегося смертельной бледностью. Лидия испугалась, и этот страх был тем ужаснее, что она не могла определить причину его. Она чувствовала приближение неминуемой, еще не осязаемой катастрофы, которая неизбежно должна раздавить ее.
И вдруг Лидия сразу поняла все!
Там, на дальнем конце зала, на ярком золотом фоне портьеры, она увидела Гастона де Стэнвиля, стоявшего с женой и еще двумя дамами среди весело настроенной группы; он сам что-то говорил, смеясь и жестикулируя, фатоватым, изысканным движением тонкой белой руки изредка поднося к глазам золотой лорнет. Под влиянием мимолетного взгляда Лидии на него он быстро опустил лорнет, и их глаза встретились. Испуганный, вопросительный взор Лидии молил об успокоении; в глазах Гастона можно было прочесть насмешку и торжествующее самодовольство; заметив эти перекрестные взгляды, красавица Ирэна громко расхохоталась, презрительно пожав обнаженными плечами.
Лидия не принадлежала к числу женщин, подверженных обморокам или истерикам в минуты острого горя. Даже теперь, когда на нее внезапно обрушилась страшная действительность, которая сломила бы более слабую натуру, она сумела овладеть собою и довести танец до конца. Король, уже заскучавший в обществе этой молчаливой и рассеянной женщины, не пытался больше возобновлять разговор. Она разочаровала его: намеки графа де Стэнвиля позволили ему надеяться, что эта прекрасная мраморная статуя наконец оживет и будет ценным приобретением для веселого кружка его друзей, помогавшего ему забываться от неприятностей его брачной и государственной жизни.
Таким образом их гавот закончился в полном молчании. Людовик совсем захандрил и потому не обратил внимания на перемену в своей даме, не заметил ни ледяного прикосновения ее пальцев, ни смертельной бледности ее лица. Зато он заметил Гастона де Стэнвиля, и в его глазах мгновенно сверкнул тот самый лукавый огонек, который несколько минут тому назад возбудил гнев Лидии.