Кроме того, она смутно сознавала, что не было основания так тревожиться о судьбе якобитов. Пред нею было еще целых шесть дней, пока «Левантинец», намеченный для этой жестокой экспедиции, будет готов пуститься в море. Вместе с тем «Монарх» мог сняться с якоря через час по получении от нее приказаний. А капитан Барр был честный, благородный моряк; он, наверное, немедленно примет меры, чтобы разрушить изменнический заговор, который, если бы он знал о нем, привел бы его в ужас.
Правда, у Лидии не было теперь возможности в точности указать местопребывание беглецов, но вследствие шестидневной отсрочки обстоятельство не казалось ей угрожающим. Она так подробно и долго изучала карту, что могла кое-что начертить на память, а решительность и усердие капитана Барра довершат остальное.
Эти соображения мгновенно наполнили ее голову, когда ей было доложено о посещении отца. Первым ее желанием было во что бы то ни стало избежать встречи с ним, хотя бы даже рискуя обидеть его; но, несмотря на все, что ей пришлось пережить, у Лидии хватило присутствия духа, чтобы не поддаться в такой критический момент только одному инстинкту. В несколько секунд у нее созрело твердое решение повидаться с отцом и узнать от него все подробности относительно предполагаемой экспедиции. Не зная всего, что было решено между королем, Гастоном и ее отцом, она очутилась бы в беспомощном положении. К тому же герцог, может быть, хотел посоветоваться с нею относительно снаряжения «Левантинца».
Успокоенная своим решением, Лидия прямо направилась в будуар, где, по словам слуги, ее ожидал герцог. При первом взгляде на его благодушное лицо ей стало ясно, что он совершенно спокоен.
— Ну? — сказал он с жадным любопытством.
— Что, дорогой отец?
— Твой муж… что он сказал?
Она посмотрела несколько растерянно, безумным, ничего не говорящим взглядом, а затем спросила:
— А что он должен был сказать, отец? Я не понимаю.
— Относительно сегодняшнего скандала, дитя мое. Он был там, когда Ирэна де Стэнвиль говорила так неосторожно.
— Нет… нет… то есть, да, хотела я сказать, — рассеянно ответила Лидия. — Да, лорд был там и слышал все, что говорила Ирэна де Стэнвиль.
— Ну, и что же он сказал? — повторил герцог с явным нетерпением. — Лидия, дитя мое, разве ты не видишь, что я беспокоюсь? Целые полчаса я жду тебя здесь, терзаюсь неопределенностью. Слуги сказали мне, что ты заперлась с мужем. Ты должна сказать мне, что он говорил.
— Он ничего не говорил, отец, — просто ответила она.
Герцог внимательно посмотрел на нее: ее глаза были ясны и смело, и прямо встретили его взгляд. В них не было ни обмана, ни желания скрыть от него что-либо серьезное. Он пожал плечами в знак того, что совершенно отказывается понимать. Его зять всегда казался странным человеком, но его манера держаться именно теперь, после публичного скандала, в котором имя его жены играло главную роль, была выше понимания герцога.
— Гм… — спокойно сказал он, — право, англичане — все сумасшедшие. В данном случае мы, порядочные люди, совершенно не можем понять их. Как бы то ни было, дорогая Лидия, мне, как твоему отцу, остается только благодарить судьбу, что муж не поднял на тебя руки, потому что мужья-англичане вообще необыкновенно грубы. Ты уверена, что не имеешь причины жаловаться на поведение своего мужа?
— Вполне уверена, дорогой отец.
— Я думал, что мне придется увезти тебя с собою. Внизу меня ждет карета; сегодня я еду в замок Домон; может быть, и ты со мною поедешь?
— Не сегодня, дорогой мой, — спокойно ответила Лидия, и к удовольствию герцога на ее губах появилась улыбка. — Я немного устала и хочу поскорее лечь в постель. А завтра я приеду.
— Навсегда?
— Если хочешь.
— Хорошо, пока ты не переедешь в твой Венсеннский замок. Ты ведь знаешь мой взгляд на это дело?
— Да, дорогой отец. Мы поговорим еще об этом в другой раз. Сегодня я очень устала.
— Понимаю, дитя мое, — торопливо сказал герцог, начиная откашливаться, как будто у него в горле застряло что-то такое, о чем он хотел высказаться перед уходом.
Наступило неловкое молчание, как результат взаимного непонимания двух людей, бывших раньше всем друг для друга и внезапно разъединенных обстоятельствами. Лидии необходимо было о многом подумать, многое сделать, и сохранение наружного спокойствия было не по силам ее взвинченным нервам. Герцог, со своей стороны, чувствовал себя неловко в ее присутствии, а между тем ему необходимо было обсудить с нею некоторые подробности экспедиции к берегам Шотландии. Специально для этого он и пришел к ней. Разве она не была заодно с ним, с королем и Гастоном? Она дала существенное доказательство того, что сочувствовала этой экспедиции, его величество благодарил ее за помощь. Но тем не менее герцог Домон в ее присутствии чувствовал какую-то стыдливость, когда разговор заходил о принце Стюарте. Поэтому он завел разговор издалека, тем более, что было еще одно дело, беспокоившее его, и он начал с него.
— Я полагаю, дитя мое, — беззаботно сказал он, — ты, как светская женщина, понимаешь, что твой муж обязан дать удовлетворение графу де Стэнвиль.
— Удовлетворение? В чем? — спросила Лидия и опять устремила на отца печальный, блуждающий взор.
Это выражение недоумения и раздражало, и вместе пугало его.
— Но ты же была там, дорогая моя, — нетерпеливо сказал он, — Ты знаешь… ты, конечно, видела… Ведь твой муж сначала пошутил над Гастоном, а потом дал ему подножку, так что тот во весь рост растянулся на полу.
— Я не заметила, — просто сказала Лидия.
— Но многие заметили… по крайней мере, настолько, что это дает полное право графу де Стэнвилю, как оскорбленной стороне, требовать удовлетворения.
— Ах, вы говорите о дуэли? — равнодушно произнесла она. — Да, мне кажется, мой муж собирался драться с графом де Стэнвилем, если его величество даст свое разрешение.
— Гастон не будет просить разрешения у его величества, а твой муж не имеет права отказаться от поединка. Король не раз говорил о своем намерении навсегда запретить дуэли, по примеру Англии. Даже сегодня, после всей этой сумятицы, когда я имел честь откланиваться его величеству, он сказал мне: «Если Эглинтон и граф де Стэнвиль будут драться на дуэли и один из них будет убит, то оставшийся в живых будет повешен».
— Так что, ты думаешь, они не будут драться?
Герцог с недоумением уставился на дочь. Такое полное равнодушие к поступкам мужа в столь важном деле переходило всякие границы простого приличия.
— Да, да, они будут драться, моя дорогая, — сурово сказал он, — Ты должна понимать так же хорошо, как и я, что Гастон, не рискуя быть смешным, не может спрятать в карман нанесенное ему милордом оскорбление. Но дуэль не должна быть слишком серьезной… одна-две царапины и больше ничего. Гастон великолепно фехтует и никогда не дает промаха, — нерешительно прибавил герцог. — А что, твой муж хорошо владеет шпагой?
— Не знаю.
— Ты не знаешь, дрался он когда-нибудь на дуэли?
— Кажется, никогда.
— А Гастон поразительно ловок. Но ты не должна тревожиться, дорогая! Я пришел к тебе так поздно именно с целью успокоить тебя, и ты поверишь мне, отцу, если я скажу тебе, что твой муж не подвергнется серьезной опасности от руки Гастона де Стэнвиля.
— Благодарю тебя, дорогой отец, — отозвалась Лидия таким спокойным, естественным тоном, какой, казалось, мог бы вполне успокоить его относительно состояния ее рассудка.
Но герцог почему-то не был спокоен.
— Гастон принужден драться… ты понимаешь. Все вышло слишком гласно… над ним стали бы смеяться, если бы он вздумал просить разрешения у его величества… дело не серьезное, и таковы же будут последствия. Гастон даст твоему мужу только легкий урок… Такой прекрасный фехтовальщик, как он, всегда сумеет найти место на теле противника, чтобы сделать царапину… может быть, в плечо… или в щеку. Во всяком случае бояться нечего.
— Да я и не боюсь, — с ясной улыбкой произнесла Лидия, невольно забавляясь подходами и явным смущением отца. — Это — все, что ты хотел сказать мне, мой дорогой? — ласково спросила она, — Если да, то повторяю, ты не должен беспокоиться обо мне. Я не боюсь и не волнуюсь. Мой муж, я уверена, сумеет позаботиться о безопасности своего тела так же, как он заботился о своем спокойствии и о своем… о своем достоинстве.
— А ты не посетуешь на меня, моя дорогая, за то, что я не предлагаю себя в секунданты твоему мужу? — вдруг спросил герцог, перестав колебаться и заговорив откровенно.
— Конечно, нет, дорогой отец! Я чувствую, что и сам милорд не рассчитывал на это.
— Моя близость к его величеству… ты понимаешь, дорогая моя, — быстро стал объяснять Домон, — а также мое… наше соучастие с Гастоном…
— Конечно, конечно, — повторила Лидия с особенным ударением, — наше соучастие с Гастоном…
— И, знаешь, он действует, как истый джентльмен… как честный человек.
— В самом деле?
— Его рвение, мужество и преданность поразительны, и хотя прежде всего успехом нашего предприятия мы обязаны тебе, моя дорогая, но все же и его величество, и я чувствуем, что и графу де Стэнвилю мы также должны быть благодарны.
— Что же сделал Стэнвиль, что ты так восхищаешься им? — спросила Лидия.
— Суди сама, дорогая! После скандала, затеянного сегодня вечером Ирэной, и огласки нашего предприятия, у нас было секретное собрание, на котором присутствовали его величество, маркиза Помпадур, я и Гастон. Мы все чувствовали, что и ты должна была быть там, но ты ушла с мужем и…
— Да, да, но не стоит говорить обо мне, — нетерпеливо перебила отца Лидия, видя, что он отвлекается от сути дела, — значит, у вас было секретное собрание? На чем же вы решили?
— Мы решили, что после такой огласки главной цели нашего предприятия было бы небезопасно откладывать его исполнение до того времени, пока «Левантинец» будет готов пуститься в путь. Конечно, без риска не обойдется, но в общем мы решили, что так как дело стало «секретом полишинеля», то шестидневная отсрочка может быть опасна, если даже не гибельна для успеха. Тебя там не было, Лидия, — робко повторил герцог, — мы не могли спросить твоего совета…