Эта комната была совершенно непохожа на ту, из которой только что вышел Гастон. Пол был усыпан чистым белым песком, и хотя воздух был пропитан тем самым крепким табаком, который Гастон только что ощущал, но он не был так страшно удушлив, потому что в конце низкой, длинной комнаты было настежь отворено большое круглое окно, пропускавшее приятный ветерок, летевший прямо с Ламанша. К этому надо прибавить, что из окна открывался чудный вид на устье Сены, гавань и холм.
Гастон без колебания прямо подошел к скамье и столу на козлах, которые, к его большому удовольствию, оказались свободными. Они стояли в нише окна, и он без церемонии положил на стол шляпу, плащ и хлыст в знак того, что это место занято им. Затем он еще раз повернулся к хозяину, медленно следовавшему за ним той особенной походкой с развальцем, которая выдавала в нем бывшего моряка; в последнем боролись два чувства: уважение к человеку, может быть, дворянину, приехавшему «по делу его величества короля», и гордость крестьянина, столкнувшегося с нежелательным посетителем; поэтому на его красной физиономии можно было прочесть резкий, хотя и почтительный протест. Жан Мари Палиссон родился в Гавре; раньше он был хозяином судна, пока благоприятная для него смерть одного из родственников не сделала его владельцем очень доходной и наиболее посещаемой в городе гостиницы с лучшим погребом по эту сторону Руана. Он был крайне недоволен появлением чужого человека среди обычных посетителей гостиницы, к числу которых принадлежали такие значительные лица, как генерал, командующий крепостью, военный и гражданский губернаторы, командиры судов его величества, не говоря уже о мэре города и гавани.
Обыкновенно в пять часов дня все эти господа собирались в лучшей комнате гостиницы «Три матроса» и для возбуждения аппетита к ужину поглощали водку, пунш и глинтвейн. Между Жаном Мари Палиссон и его почетными завсегдатаями установилось безмолвное соглашение, что без решения большинства присутствующих ни один посторонний не мог быть допущен в это святилище, и никогда еще не было случая, чтобы кто-нибудь силой проникал за эту дверь.
XXIV
Когда Гастон смело завладел лучшим столом в лучшей части лучшей комнаты гостиницы «Три матроса», Жан Мари так растерялся и был так напуган тем, что могло произойти от подобного невнимания к этикету, установленному в светских кругах Гавра, что только пожимал своими широкими плечами и мигал круглыми глазами в знак своей полной беспомощности.
Войдя в комнату, Гастон заметил, что сидевшие там посетители были такие же благородные люди, как и он сам, и потому сразу почувствовал себя дома.
Усевшись на край стола и небрежно заложив ногу на ногу, он со своего возвышения беспечно наблюдал собравшееся общество. Он еще не успел заметить обращенные на него со всех сторон недружелюбные взгляды, как входная дверь с шумом отворилась и в комнату влетел молодой человек с громким голосом и задорно веселыми манерами.
— Что же это, почтеннейший Жан Мари? — нравоучительно сказал он, — Это, может быть, последняя мода в Гавре, что хозяин не встречает своих гостей при входе? Хе! — прибавил он, неожиданно заметив в комнате присутствие постороннего человека. — Кто это у нас тут?
Но уже при первых словах вошедшего Гастон вскочил со своего места и пошел ему навстречу.
— Не кто иной, как Гастон де Стэнвиль, радующийся случаю повидать своего друга, дорогой Мортемар.
— Гастон де Стэнвиль! — весело воскликнул тот. — Черт возьми, вот так сюрприз! Кто бы мог подумать, что я встречу тебя в этой проклятой, забытой Богом, дыре?
— Я здесь по поручению короля, милейший Мортемар! — сказал Гастон. — И, с твоего позволения, сейчас пойду и устрою все, что нужно, а потом вместе поужинаем; хорошо? Черт побери! А я-то думал, что буду умирать со скуки во время вынужденной остановки на этом пустынном берегу.
— От скуки? Этому не бывать. Господа, — прибавил молодой граф де Мортемар, красивым жестом указывая на компанию, — позвольте представить вам самого обольстительного кавалера нашего времени, которого я имею честь называть своим другом и которого все мы будем иметь честь называть сегодня нашим гостем: граф Гастон Амедэ де Стэнвиль.
Теперь Гастон не имел больше повода жаловаться на не-гостеприимство. Раз посторонний был надлежащим образом отрекомендован одним из членов интимного кружка, его с восторгом приняли все остальные. Все встали, приветствуя его и дружески пожимая ему руку: присутствие кавалера из Версаля, с придворными сплетнями, маленькими интригами и забавными анекдотами, которых, наверное, у него был целый запас, — все это было редкой находкой для маленького официального мирка в Гавре, проводившего большую часть жизни в смертельной скуке.
— Что касается тебя, милейший Жан Мари, — сказал Мортемар с комической суровостью, — то позволь сказать тебе, что если через час этот стол не будет трещать под тяжестью самого лучшего и наилучшим образом зажаренного каплуна, какой только найдется в Нормандии, то ни я, ни один из этих шевалье никогда больше не переступим порога твоего дома. Что вы на это скажете, господа?
На это последовало громкое, единодушное согласие, сопровождаемое долгим смехом и звоном оловянных кружек.
— А пока, — продолжал Мортемар, взявший на себя роль распорядителя в деле чествования нового гостя, — бокал пунша с полустаканом водки и дюжину слив, да чтобы они там хорошенько пропитались! Не бойся, друг Стэнвиль! — прибавил он, весело хлопая Гастона по плечу. — Хозяин, скажу тебе, умеет приготовлять такой пунш, что меньше чем через полчаса ты уже будешь лежать под одним из этих столов.
Гром аплодисментов приветствовал эту веселую шутку.
— Нет, в таком случае, — сказал Гастон, у которого теперь складывалась сильная усталость после целого дня езды и волнений пред отъездом, — я сначала устрою свои дела, а то ваше угощение сделает меня ни на что не годным.
— Да пропадут они пропадом, твои дела! — воскликнул Мортемар. — Окуни после пунша голову в холодную воду, и ты перещеголяешь в делах любого министра. Эй, холоп, пунша! — крикнул он, обращаясь к жирному хозяину. — Сию же минуту давай пунша!.. Граф де Стэнвиль устал и хочет освежиться.
Но мысли Гастона были настроены слишком серьезно, порученное ему дело было слишком важно, чтобы он позволил себе отложить свидание с капитаном Барром, хотя на одну лишнюю минуту. Мортемар и его гостеприимные друзья не знали, что Стэнвилю за бокал пунша придется заплатить полмиллиона ливров, если пройдет какой-нибудь час в попойке, и «Монарх» лишь после наступления сумерек получит приказ выйти в море. Гастон действительно смертельно устал, был истомлен жарой и желанием основательно поесть, но, когда дело шло о деньгах, проявлял рвение и геройскую выносливость, достойные лучшей цели.
— Тысячу благодарностей, добрейший Мортемар, и всем вам, господа! — любезно, но твердо произнес он. — Вы можете считать меня неотесанным невежей, но в настоящую минуту я должен отказаться от вашего любезного гостеприимства. Могу разрешить себе только стакан водки для легкого подкрепления, а потом пойду устроить свое дело. Господа, по вашим одеждам я заключаю, что все вы так или иначе несете королевскую службу, а потому вам так же, как и мне, должно быть хорошо известно, что по закону нельзя не исполнять королевских приказаний. Я уйду не надолго, самое большое — на полчаса; потом я предоставлю себя в полное ваше распоряжение, и вы найдете во мне глубоко признательного и самого веселого собеседника.
— Хорошо сказано, друг Стэнвиль! — заявил Мортемар, — Ну, Жан Мари, принесите немедленно графу чего-нибудь освежающего. Друг мой, — ласково прибавил он, снова обращаясь к Гастону, — боюсь, что я показался немного назойливым, но это было от радости, что такой блестящий кавалер удостоил своим посещением это поганое место.
Все одобрительно кивнули головами. Как и предполагал Гастон, тут были военные, моряки, и все они сознавали долг и необходимость повиновения приказаниям короля.
— Может быть, кто-либо из нас может оказаться полезным графу де Стэнвилю? — произнес один из присутствующих. — Если он в Гавре в первый раз, то наша помощь будет ему приятна.
— Хорошо сказано, — подхватил другой. — Не может ли кто-нибудь из нас сопровождать вас, граф?
— Я несказанно благодарен вам, господа, — ответил Гастон, которому как раз в эту минуту хозяин подавал стакан глинтвейна. Залпом выпив горячий напиток, он поставил стакан на стол и продолжал; — Я с радостью приму ваше предложение помочь мне; я действительно — чужестранец здесь и сомневаюсь, могу ли по возможности скоро справиться со своим делом. Я должен говорить с капитаном Барром, господа, командиром судна его величества — «Монарх», и притом по возможности без промедления.
К его большому изумлению, речь его была прервана звонким смехом Мортемара.
— Ну, в таком случае, милейший мой Стэнвиль, — сказал веселый молодой человек, — у тебя времени много и хватит на целую миску пунша и на то, чтобы и напиться как следует, по-королевски, и снова протрезвиться, если у тебя дело к капитану Барру.
— Что ты хочешь сказать этим? — спросил Гастон, сразу нахмурившись.
— «Монарх» уже час тому назад отплыл из Гавра; я думаю, что ты еще можешь разглядеть его паруса при заходящем солнце, — и молодой человек в открытое окно указал на запад.
Глаза Гастона машинально следили по тому направлению, куда указывал его друг. Там, далеко, в туманной дали, в лучах заходящего солнца, было ясно видно грациозное трехпалубное судно с распущенными парусами. Оно весело плыло по волнам; нежный юго-восточный ветер быстро и легко вынес его далеко в открытое море.
Гастон почувствовал страшное головокружение. Холодный пот выступил у него на лбу, и он провел рукой по глазам, боясь довериться им.
— Это не «Монарх», — пробормотал он.
— Клянусь честью, это он, — сказал Мортемар, немного смущенный, не подозревая, какую зловещую новость он сообщил. — Меньше часа тому назад я сам пожелал капитану Барру счастливого пути. Это превосходный моряк и мой близкий друг, — прибавил он. — Кажется, он был очень рад отправиться в путь.