— Ради Бога, миледи, — с раздражением перебила ее Лидия, — позвольте вашему сыну самому говорить за себя. Если он желает ходатайствовать у герцога или у меня, пусть он сделает это сам лично.
— Я вовсе не желаю занимать пост, для которого не считаю себя способным, — быстро заговорил Эглинтон, — но об одном умоляю вас, мадемуазель… не думайте, что мое поклонение вам несерьезно. Сознаю, что я недостоин быть даже вашим слугой, хотя с радостью согласился бы взять эту должность, чтобы находиться вблизи вас. Не сердитесь на меня! Моя мать говорит, что стоит мне открыть рот, чтобы все испортить; вот теперь я сделал это и рассердил вас.
Он умолк, красный и взволнованный, а Лидия не знала, плакать ей или смеяться. В какие-нибудь полчаса в этой самой комнате она услышала признание в любви двух человек; но какая разница — Гастон де Стэнвиль и «этот»! К счастью для нее, на другом конце зала показался претендент, окруженный друзьями, и, увидев Лидию, быстро направился к ней.
— Счастье еще не совсем отвернулось от нас, — любезно сказал он, отвечая на почтительный поклон молодой девушки, — Мы боялись, что нам придется уехать, не простившись с нашей музой.
— Ваше величество уже покидает нас? — спросила она. — Так скоро?
— Увы! Уже поздно! Мы уезжаем завтра на рассвете.
— Да поможет вам Бог, государь!
— Умереть! — добавил он мрачно.
— Победить, ваше величество! Смотрите, — прибавила Лидия, указывая на англичан, почтительно стоявших в некотором отдалении, — около вас есть отважные сердца, чтобы поддержать в вас мужество, и острые кинжалы, чтобы, когда нужно, помочь вам.
— Если бы я был уверен, что найдется корабль, на котором и я, и они могли бы спастись в случае неудачи!
— Но ведь Франция обещала вам такой корабль, ваше величество! — серьезно сказала Лидия.
— Я не сомневался бы, если бы Франция и вы были одно и то же, — с убеждением произнес Карл Эдуард.
— Франция и Лидия Домон — почти одно и то же!
— Надолго ли? — вмешалась леди Эглинтон. — Девушки выходят замуж, а не всякий муж позволит водить себя на помочах.
— Если бы Франция не сдержала своих обещаний, ваше величество, — послышался тихий голос Гарри, — у Эглинтонов достаточно денег, чтобы снарядить для вас корабль; я уже говорил вам об этом.
— Хорошо сказано, милорд, — одобрительно воскликнула Лидия, восхищенная его словами. — Теперь, когда в вашем лице у меня есть союзник, моя мечта может обратиться в действительность. Ваше величество, вы можете смело ехать в Англию, с полной уверенностью в успехе. Если же вас и ваших друзей постигнет неудача, мы спасем вас. Хотите выслушать мой план?
— Охотно.
— Лорд Эглинтон — ваш друг; по крайней мере, вы в нем уверены, не так ли?
— Я твердо верю в честное отношение дома Эглинтонов к моему дому.
— В таком случае условьтесь с ним, и только с ним одним, относительно места в Англии или Шотландии, где бы вас нашел корабль в случае неудачи.
— Это уже сделано, — просто сказал Эглинтон.
— Если судьба будет против нас, то мы скроемся в назначенное место и будем ждать помощи из Франции.
Разочарованная Лидия замолчала. Она надеялась в случае неудачи претендента побудить короля Людовика выслать корабль на помощь молодому принцу, организовать экспедицию на деньги Эглинтона и вырвать Карла Эдуарда из рук его врагов. Теперь эта мысль была у нее похищена. Леди Эглинтон, очевидно, не знала подробностей этого плана и казалась очень недовольной. Карл Эдуард быстро шепнул несколько слов на ухо своему другу, которому, по-видимому, доверял более, чем обещаниям Франции и энтузиазму мадемуазель Домон. «Маленький англичанин», беспокойно переведя глаза с Лидии на своего царственного друга, нервно вертел кольцо с печатью, которое носил на левой руке; затем он быстро снял кольцо, Карл Эдуард так же быстро и внимательно осмотрел его и с многозначительным и одобрительным взглядом возвратил по принадлежности.
Итак, Лидия опоздала; эти два человека раньше ее обдумали все до мельчайших подробностей, до кольца включительно. Ей было досадно.
— Значит, ваше величество заранее уверены, что Франция не сдержит своего обещания? — спросила она.
— Почему вы так думаете?
— Это кольцо, этот договор между вами и милордом…
— Разве это не было вашим желанием, мадемуазель?
— О, нет, нет, — произнесла она, — сознаюсь, что с моей стороны глупо упрекать вас! Простите меня, ваше величество! Для меня было бы большой радостью участвовать в деле спасения вашего величества, но тем не менее я охотно уступаю первенство лорду Эглинтону.
Она так просто, с таким благородным самоотвержением произнесла эту маленькую речь, что Карл Эдуард стоял пред нею в немом восхищении.
— Умоляю вас, мадемуазель, — сказал он наконец, — не делайте моего отъезда таким тяжелым для меня! Вы слишком наглядно доказываете мне, что я теряю, покидая берега прекрасной Франции.
— Ваше величество оставляете здесь много преданных вам сердец, хотя они и не могут следовать за вами. Мы же с лордом Эглинтоном заключим дружеский договор и часто будем беседовать о вас, когда вас не будет с нами.
— Напоминайте обо мне также и королю, — сказал Карл Эдуард. — Я предчувствую, что мне понадобится его помощь.
Лидия сделала такой глубокий реверанс, что ее хорошенькая головка очутилась почти на одном уровне с коленями претендента; он взял ее руку и почтительно поцеловал.
— Прощайте, ваше величество, и да поможет вам Бог, — прошептала она.
Простившись с теми, кто оставался во Франции, принц обратился наконец к человеку, которому доверял больше всех:
— Эглинтон, — сказал он, — постарайся, чтобы во Франции не совсем забыли меня.
И, опершись на руку своего друга, он быстро отошел от молодой хозяйки.
Прислонясь к холодной мраморной стене, Лидия следила за группой молодых английских и шотландских джентльменов, окружавших своего юного принца. Людовик, также собиравшийся уезжать, со свойственной Бурбонам любезностью, каждому сказал приветливое прощальное слово. Каждый в свою очередь приложился губами к пухлой белой руке короля, не забывая также наградить любезностями всесильную фаворитку, которая, опершись на плечо короля, старательно подчеркивала знаки королевского расположения, относившиеся лично к ней. Мадемуазель Домон почувствовала необычное отвращение при виде родовитой знати, низкопоклонничавшей пред авантюристкой; когда же и Карл Эдуард низко склонился пред Жанной Пуассон, как только что сделал это пред дочерью герцога Домон, — глубокая грусть засветилась в ее глазах.
А впрочем, не все ли ей равно? Гастон любит ее, и она еще чувствовала на своих губах сладость первого поцелуя.
VI
Между тем герцог Домон уже начал церемонию проводов. По строгим правилам придворного этикета, его величество французский король первым должен был покинуть замок. В сопровождении Помпадур и хозяина дома Людовик спускался по величественной лестнице, ведшей в громадный вестибюль.
Словно движимая чьей-то властной рукой, Лидия прошла сквозь толпу и, на правах хозяйки дома, взяла короля под руку; герцог следовал за ними с Помпадур.
Толстые фламандские кони короля нетерпеливо били копытами о землю. Волны ароматного воздуха вливались в открытые двери, и Лидия почувствовала радость, что на ее обязанности лежало проводить короля до самой кареты. Свежий ночной ветерок приятно ласкал ее щеки, воздух был напоен запахом роз и гвоздики, а снизу, из парка, спускавшегося террасами к реке, доносился тихий плеск Сены, катившей свои воды к всемирному городу. Между нежными очертаниями кедров и кипарисов блестел холодный серп луны.
— Эмблема нашей прелестной хозяйки, — любезно сказал Людовик, указывая на небо, в то время как Лидия целовала его руку.
Затем она холодно поклонилась Помпадур; прелестная маркиза ехала с королем в Версаль и вошла в карету, напутствуемая льстивым шепотом окружающих. Даже Карл Эдуард особенно любезно произнес свои прощальные слова, и, когда он целовал ее руку, до Лидии донесся его умоляющий шепот: он просил не забыть его. Когда он отошел, Помпадур подозвала леди Эглинтон и быстро шепнула:
— Не теряйте времени даром; если не поторопитесь, будет уже поздно.
Наконец высочайший отъезд состоялся; толпа, согнув спины и метя песок шляпами, оставалась в этой неудобной позе до тех пор, пока карета, с лакеями в роскошных голубых с золотом ливреях на запятках, не исчезла в мраке каштановой аллеи. После этого, следуя правилам этикета, Лидия простилась с Карлом Стюартом и его друзьями, и к подъезду одна за другой стали подъезжать кареты, увозившие злополучных участников сомнительного предприятия. Когда-то еще придется им ужинать в такой роскошной обстановке? Завтра их трапеза будет совершаться наскоро, может быть, в седле и под звон оружия. «Марионетки! Марионетки!» — шептала Лидия. А впрочем, не все ли равно?
— Вы не думаете, что ночной воздух может повредить вам, мадемуазель? — с обычной робостью спросил Эглинтон. — Боюсь, что вам холодно; разрешите принести вам мантилью.
Лидия ласково поблагодарила его. Его нежный голос не раздражал ее. Если с нею не было Гастона, ей приятнее было присутствие этого ненавязчивого, приветливого юноши, чем кого-либо другого. В нем было что-то женственное и нежное.
Часы на старой башне пробили одиннадцать. Сердце Лидии стремилось к Гастону. Всего полчаса прошло с тех пор, как она рассталась с ним. Полчаса! Для нее это была вечность. Гастон, может быть, искал ее; быть может, как и она, жаждал ее видеть. Без колебания отвернулась она от тихо мерцавшей ночи, от серебристой луны и, бросив через плечо своему кавалеру: «Вы правы, сэр, стало немного холодно, и меня ждут гости», — быстро вошла в замок.
Вестибюль был теперь совершенно пуст, за исключением нескольких важных, надутых лакеев, стоявших в ожидании отъезда своих господ. На другом конце, где начиналась главная галерея замка, Лидия с неудовольствием заметила фигуру леди Эглинтон. Она уже собиралась незамеченной пробежать мимо последней, как внезапно ее внимание было привлечено вопросом миледи, обращенным к величественной особе в красной ливрее с широкими белыми нашивками.