В Париже ходили слухи о массе арестов. Рассказывали, что в Брюсселе арестовали женщину, необыкновенно похожую на королеву, и посадили ее в Бастилию. Процесс тянулся уже много месяцев, но следствие все еще не было закончено. Друзья королевы утверждали, что она вовсе не знала графини Ламотт Валуа и только однажды, по просьбе самой графини, выдала ей вспомоществование через своего камердинера, Вебера. Но друзей у королевы было немного, и их число с каждым днем уменьшалось. Ввиду того, что последние годы были неурожайны, король нашел необходимым сократить расходы, как государственные, так и своего двора, и те, кто пользовались в неограниченных размерах его милостями, должны были покориться этой перемене.
Золотой дождь, которым пользовались друзья королевы, исходил из ее милостивых рук: ей было так приятно, так отрадно радовать тех, кого она любила! Как сладко было видеть очаровательную благодарную улыбку на лице молодой герцогини Полиньяк, которая никогда ничего не просила лично для себя и которую Мария Антуанетта только с трудом, почти с угрозами могла заставить принять какой-нибудь знак ее расположения! Но за Жюли Полиньяк стояли ее зять с женой, корыстные, честолюбивые, гордые люди, а также Водрейль, Адемар и Безанваль, жаждавшие почетных и выгодных мест и знаков отличия.
Все эти эгоисты и честолюбцы действовали через Жюли де Полиньяк, и так как королева не могла отказать своей любимице, а король — своей возлюбленной супруге, — то просьбы достигали цели. Старые знатные семьи со справедливым негодованием смотрели на господство Полиньяков и в конце концов удалились от двора, находя забавы «Трианонской королевы» не подходящими для себя развлечениями. Король оказался совершенно предоставленным влиянию своей супруги, то есть Полиньяков и прочих любимцев, которые завладели почестями, лучшими местами, влиянием. Королевскую чету окружали только интриги, зависть, вражда. Ясные дни счастья, покоя, о которых мечтала королева, померкли, едва увидев рассвет. Трианон существовал, но те, кто делил с прекрасной «крестьянкой» ее удовольствия, сильно изменились: это были не друзья, но интриганы, льстецы, охотники до выгодных мест. Королева не хотела поверить этому и все еще относилась к ним с прежнею любовью, все еще опиралась на них, все еще советовалась с ними и передавала эти советы королю. И наконец наступил день, когда она начала понимать, что она сама — не властительница, что исполняет лишь чужую волю.
— Я должна была вмешиваться в государственные дела, — говорила Мария Антуанетта, — потому что король слишком добр и благороден, слишком доверчив; а так как никто не может быть преданнее королю, чем его жена, мать его детей, то он и должен опираться на меня и на мою помощь.
Теперь королева увидела, что Калонн, которого она, по указанию Полиньяков, назначила на место генерального контролера финансов, был совершенно недостоин этого поста. Королева и сначала не доверяла ему и уступила только просьбам друзей; но общественное мнение считало его ее любимцем, назначение его — несчастием для Франции и весь гнев обрушивало на королеву. Единственным хорошим результатом назначения Калонна было появление массы сатир и памфлетов на финансовое положение Франции; король потребовал от министра полиции все эти листки, чтобы изучить их и добраться посредством них до корня: они не льстили и могли указать ему, как сделаться хорошим правителем. И он узнал, что надо быть экономным, беречь государственные средства. Вполне самостоятельно, не посоветовавшись даже с королевой, король приказал сократить расходы своего двора, почти уничтожил свои огромные конюшни, сократил вознаграждение гувернантки своих детей и придворных дам своей сестры, мадам Элизабет. Королевскими конюшнями заведовал герцог Полиньяк, старшей статс-дамой при мадам Элизабет была его жена, гувернанткой при детях Франции — его невестка. Полиньяки бросились к королеве, но получили в ответ:
— Такова воля короля, и я счастлива, что он проявил ее. Долг подданных — покоряться ей.
— До сих пор только в Турции жили, опасаясь потерять сегодня то, что только что вчера получили! — с негодованием воскликнул Безанваль.
Королева вздрогнула: она на всех лицах прочла неудовольствие и враждебность. Маски спали. Королева схватилась за сердце, но, преодолев свое горе, кротко сказала:
— Король и себя лишил многого для общественного блага. Но забудем эти огорчения, ведь они не могут помешать нам оставаться добрыми друзьями… Герцог де Куаньи, вы должны отыграться: последняя партия на биллиарде осталась за мною… Пойдемте в биллиардную, друзья мои!
Но никто не последовал за нею.
— Что это значит? — с гневом сказала королева. — Разве никто не слышал моего приглашения?
— Очевидно, все помнят, что вы, ваше величество, требовали прежде, чтобы в Трианоне все делали, что хотят, — сердито ответил Куаньи. — Да и как быть спокойными и довольными, когда теряешь то, чем пользовался? Это ужасно, ни на что нельзя положиться, даже на королевское слово!
— Вы забываетесь! — воскликнула разгневанная Мария Антуанетта, — Вы говорите со своей королевой!
— В Трианоне нет королевы и подданных! — дерзко ответил Куаньи. — Я, по крайней мере, помню ваши слова, хотя сами вы их забываете! Давайте играть!
Он схватил кий королевы, сделанный из клыка носорога, оправленного в золото. Это был подарок австрийского императора, ее брата, и королева очень дорожила им.
— Вы ошиблись: это мой кий! — закричала королева. — Дайте его мне!
— У меня отнимают то, что мне принадлежит, почему же и мне не следовать этой новой моде? — дрожа от бешенства, возразил Куаньи, — я докажу этим вашему величеству, что научился кое-чему от вас!
И он так сильно ударил кием шар, что сломал подарок императора.
Королева вскрикнула и, указав дрожащей рукой на дверь, сказала властно и повелительно:
— Герцог де Куаньи, я освобождаю вас от обязанности когда-либо появляться в Трианоне!
Куаньи отвесил довольно небрежный поклон и, ворча себе под нос, оставил комнату. Королева посмотрела ему вслед с выражением глубокой горечи и ушла в свою комнату, где, бросившись в кресло, залилась слезами.
— Ах, — простонала она, — они все отнимут у меня, все разобьют: мое доверие, мое мужество, мое сердце! Мне останется одно горе, и те, кого я считала своими друзьями, не захотят разделить его!
VIПроцесс
Целый год длилось следствие, целый год родные и друзья кардинала настраивали в его пользу не только общественное мнение, но и судей и членов парламента. Против королевы поднялись не только старинные дворянские роды, не только принцы и принцессы крови, ненавидевшие ее за то, что она — австриячка и любима королем, но и поклонники движения и свободы, поставившие себе задачей разрушить ореол, окружавший королевский трон. Оскорбленные родственники кардинала желали видеть королеву, по крайней мере, настолько же опозоренной и скомпрометированной, как и сам кардинал. Они знакомились и любезничали с судьями, нанимали писак, сочинявших памфлеты и сатиры на королеву, распространяли брошюры, защищавшие кардинала; таким образом, когда наступил день суда, тридцатое августа 1786 года, общественное мнение было, безусловно, на стороне кардинала де Роган.
Уже с самого раннего утра вся площадь пред Консьержери была полна народом; сторонники кардинала, а также и «борцы за свободу», как называли себя Марат и его единомышленники, сновали в толпе, вооружая ее против королевы.
Судьи, заседавшие в зале за зеленым столом, сочувственно смотрели на подсудимого, который стоял пред ними, спокойный, полный достоинства; вместо красного одеяния он надел сегодня платье фиолетового цвета, которое духовные особы носят в знак траура. Благословив всех присутствующих, кардинал в кратких и простых словах дал свои показания.
Графиня Ламотт Валуа, последний отпрыск прежней королевской династии, была рекомендована ему его родственницей, мадам Буленвилье. Муж графини, гарнизонный офицер, не имел средств, поэтому кардинал принял участие в женщине, потомке французских королей, а затем выхлопотал ей пенсию в размере 1.500 франков от короля Людовика. Отправившись в Версаль, чтобы выразить свою благодарность королеве, графиня объявила затем кардиналу, что Мария Антуанетта пригласила ее бывать у нее почаще, чем графиня воспользовалась очень широко. Сам кардинал не пользовался милостью королевы, которая даже никогда не разговаривала с ним, что делало его безутешным. Графиня обещала ему замолвить за него слово и так трогательно описала королеве его отчаяние, что королева обещала простить его, если он письменно будет умолять забыть то обстоятельство, что, будучи много лет назад послом при австрийском дворе, он позволил себе предложить императрице Марии Терезии выразить порицание ее дочери, тогда еще супруге дофина, за ее легкомысленное поведение. За это единственное свое преступление пред королевой он и просил у нее смиренно прощения и получил от нее через графиню милостивый ответ.
— Я хранил его на моей груди, — сказал кардинал, — поэтому он избежал судьбы остальных бумаг, сожженных моими врагами в моем дворце во время обыска.
С этими словами кардинал подал председательствующему письмо, в котором королева изъявляла кардиналу свое благоволение, обещала в будущем аудиенцию, но приказывала молчать об этом. Письмо было подписано: Мария Антуанетта Французская.
Председательствующий положил письмо на стол к другим документам и сочувственно поглядел на подсудимого; он только теперь обратил внимание на то, что кардинал не сидел, а стоял пред судьями, как обыкновенный преступник. Он тотчас же приказал подать ему кресло. Подсудимый слегка наклонил голову и спокойно сел. Затем он продолжал свой рассказ.
Получив это письмо, он стал торопить графиню испросить ему скорее аудиенцию у королевы, так как, несмотря на высказанное прощение, королева всякий раз, когда он имел счастье видеть ее, высказывала ему прежнюю неприязнь. Когда он однажды осмелился подойти к ней и заговорить, королева гневно отвернулась и гром