— Я буду звать вас мадам Жорж, как вы желаете, — сказал председатель живому портрету королевы, — если вы обещаете говорить правду и только правду.
— Клянусь моим ребенком говорить правду, — ответила Олива.
— Знаете ли вы особу, которая сидит на этом стуле? — спросил председатель.
Мадемуазель Олива, быстро взглянув на Ламотт, которая пожирала ее взорами, тотчас ответила:
— Конечно, знаю, то есть ее имени я не знаю, знаю только, что она живет в роскошном особняке и очень богата.
— Расскажите все, что вы знаете про нее.
— Я скажу вам всю правду, — произнесла Олива. — Однажды я гуляла в королевском саду, как вдруг ко мне подошел высокий, важного вида господин, которого я уже и раньше встречала там, стал говорить мне любезности и попросил позволения прийти ко мне. Я, смеясь, ответила, что он может теперь же пригласить меня обедать в кафе. Он согласился, и мы вместе пообедали, а потом он проводил меня домой и рассказал мне, что он очень знатен, часто бывает при дворе и хорошо известен королю и королеве. Он обещал мне свое покровительство, причем сказал, что мною очень интересуется одна дама, которой он рассказывал про меня, и что она придет ко мне. Она пришла на другой же день, и, поглядев на меня, сперва чему-то очень удивилась, но потом была очень любезна.
— И кто же была эта дама? — спросил председатель.
Мадемуазель Олива показала пальцем через плечо и сказала:
— Та дама, которая сидит тут на стуле.
— Дальше, пожалуйста! Вы потом часто видели эту даму?
— Да, она еще два раза приходила ко мне, много рассказывала о королеве и придворной жизни и даже обещала мне сделать из меня важную даму, если я сделаю то, что она мне поручит. Я ответила, что с радостью исполню все, что она прикажет, если она, как обещала, даст мне возможность попасть ко двору, видеть короля и королеву, и говорить с ними.
— Почему вам так хотелось этого?
— Почему? Боже мой, очень просто! Ведь королю очень легко произвести сержанта в капитаны, а так как король, говорят, ничего не делает без королевы, то я и хотела поговорить с ней. Мне так хотелось бы видеть на моем Жорже эполеты! И ребенку лучше бы родиться сыном капитана, чем сержанта.
— Вы говорили об этом вашей знакомой?
— Конечно, говорила, и она обещала, что королева исполнит мое желание, если я сделаю все, чего именем королевы она потребует от меня. Королева, по ее словам, поручила ей найти особу, которая согласилась бы сыграть небольшую роль в интимной комедии. Эта роль будто бы отлично подходит ко мне, и если я хорошо исполню ее и не расскажу об этом никому на свете, даже Жоржу, то, кроме протекции, которая была обещана мне, я получу еще пятнадцать тысяч франков. Я с радостью согласилась, потому что такая сумма очень пригодилась бы мне к свадьбе.
— Но разве вы не подумали о том, что такая роль могла оказаться опасной и даже преступной и что потому-то ее и оплачивали так дорого?
— Иногда это приходило мне в голову, но графиня уверяла меня, что все делается по приказу королевы и что деньги заплатит сама королева, и я хотела послужить, как преданная подданная, тем более, что ее величество хотела так великодушно наградить меня. Да и королева не могла потребовать от меня ничего дурного. Графиня сказала, что я только должна буду изобразить одно лицо, чтобы уверить одного влюбленного, что с ним говорит его возлюбленная, и тем доставит ему утешение. Я не нашла тут ничего дурного и даже решилась говорить с этим влюбленным как можно нежнее.
— Но разве вы не полюбопытствовали узнать, кого вы должны были изображать?
— Да, мне очень хотелось узнать это, но графиня запретила мне даже спрашивать, говоря, что иначе я получу половину обещанной суммы, а если буду разузнавать, в чем дело, или стараться примечать, что происходит, то могу даже попасть в Бастилию. Поэтому я уже ни о чем не расспрашивала и думала только о том, чтобы хорошо знать свою роль и получить обещанную сумму.
— Значит, вам дали определенную роль?
— Да, графиня и тот господин, который привел ее ко мне, приходили два раза и учили меня, как я должна ходить, держать голову, кланяться и кивать головой, как должна протягивать руку для поцелуя. Затем они приехали за мной в великолепном экипаже и повезли меня в дом графини. Там мы обедали, потом поехали в Версаль. Гуляя по парку, они остановились около одного павильона и сказали мне, что завтра я должна на этом месте разыграть свою маленькую комедию, для которой королева сама назначила это место. На другой день, проведя ночь в доме графини де Ламотт в Париже, я опять поехала с нею в Версаль, где у нее был маленький собственный дом. Она сама одела меня, прислуживая и помогая мне как камер-юнгфера.
— Какой костюм надели на вас?
— Совсем такой, в каком я сегодня, только сверху графиня еще накинула на меня белую накидку с капюшоном. Потом мы отправились в парк. Уже стемнело. Графиня дала мне письмо, которое я должна была передать важному господину; мне предстояло встретиться с ним в парке. Мы шли молча, и у меня от беспокойства сильно билось сердце.
— Вы были вдвоем с графиней или с вами был еще кто-нибудь?
— Был все тот же господин, который познакомил меня с графиней де Ламотт и которого я считаю ее мужем. Мы гуляли довольно долго, потом он сказал: «Идите теперь вдвоем, а я явлюсь вовремя, чтобы произвести тревогу и спугнуть селадона». Он спрятался в кустах, а графиня дала мне розу и велела дать ее тому, кому я должна дать письмо, и сказать при этом только вот эти слова: «Вы знаете, что это должно означать». Графиня запретила мне прибавить хотя бы один лишний слог, говоря, что эти слова выбрала сама королева, которая будет стоять вблизи и услышит, верно ли я передала ее слова. Оставив меня на небольшой площадке, между деревьями, графиня пошла за тем господином. Он подошел, и я вышла навстречу ему из кустов. Он сделал мне два очень низких поклона, а я подала ему письмо и розу и сказала заученные слова. Этот важный господин упал предо мной на колени, крепко сжал мою руку и прижал ее к губам. В это время послышался шум твердых мужских шагов и прибежала графиня, говоря: «Ради Бога, уходите скорее! Нас подслушивают!» — и увлекла меня за собой. Мы вернулись в ее дом, и я спросила, хорошо ли я выполнила свою роль. Она ответила, что королева все видела и слышала и осталась мною довольна. На другой день, рано утром, мы вернулись в Париж; графиня уплатила мне пятнадцать тысяч франков, но сказала, что я должна как можно скорее отправиться в Брюссель, к своему Жоржу, и до отъезда не выходить из маленькой комнатки, которую она отвела мне в своем особняке. Я написала Жоржу и, пока ждала его ответа, время проходило очень весело; графиня была очень любезна ко мне. Когда Жорж написал, что ждет меня, я поехала в Брюссель, но, по желанию графини, не в дилижансе, а в экипаже, точно важная дама, и муж графини заранее позаботился о подставах и заплатил за дорогу. Больше мне, кажется, нечего рассказывать, и я говорила одну только правду. Конец моей истории вы сами знаете, — со вздохом прибавила мадемуазель Олива. — Через две недели после сцены в Версале ваши агенты арестовали меня и привезли в Париж. Вы знаете, что я поклялась лишить себя жизни, если Жоржу запретят навещать меня, что мой сын родился в тюрьме, что ему уже миновало полгода, а его бедная мать все еще сидит в заключении. Все это вы знаете; позвольте же мне идти к сыну: он, наверное, уже проснулся и кричит, а его отец не умеет унять его.
— Идите к своему сыну, мадам Жорж, — с ласковой улыбкой ответил председатель. — Пристав, проводите свидетельницу!
Олива сделала судьям ручку и пошла к двери, которую пристав распахнул пред нею; из комнаты свидетелей послышался громкий детский крик. Олива обернулась и, с торжествующим видом взглянув на председателя, воскликнула:
— Я говорила вам! Я иду, мой маленький Жорж! — и с этими словами молодая красавица исчезла, и дверь за нею захлопнулась.
— Вы слышали показания свидетельницы, — обратился председатель к Ламотт, — и можете видеть, что мы имеем доказательства того, как вы задумали и привели в исполнение свою преступную интригу. Неужели вы будете отрицать доказательства и факты?
— Я не видела ни фактов, ни доказательств, — насмешливо возразила графиня, — я только видела и удивлялась, как великолепно королева играла комедию. Она — искусная актриса и сыграла роль Олива так тонко, что ничем не выдала себя.
— Как?! — воскликнул почти с ужасом де Лэгр, — Вы решаетесь утверждать, что бывшая сейчас здесь свидетельница — не Олива Жорж, а другая особа? Да разве вы не знаете, что она, этот живой портрет королевы, уже десять месяцев сидит в Бастилии?
— Я знаю только то, что королева отлично сыграла свою роль, — пожимая плечами, ответила графиня, — она ради этой роли принесла даже огромную жертву, обнаружив секрет красивой женщины: она сняла свои прекрасные фальшивые зубы, показала жалкие остатки собственных зубов, чтобы подчеркнуть разницу между Олива и Марией Антуанеттой. Согласитесь, господа, довольно-таки забавно, что королева отличается от куртизанки только челюстью!
И графиня насмешливо рассмеялась, причем ее смех нашел отклик среди дам на скамьях зрителей.
— Умерьте свою веселость, — строго сказал председатель, — ваше положение весьма серьезно; правосудие держит вас под Дамокловым мечом. Вы бросили вызов судьбе, сказав, что Бог не допустит осудить невиновную; эти слова применяются к вам. Все возведенное вами здание лжи и интриг рушится, и это навеки покроет вашу голову позором.
— Я, слава Богу, еще не испытываю этого, — возразила графиня, пожав плечами.
— Ваше бесстыдство будет наказано скорее, чем вы думаете, — торжественно сказал председатель. — Вы сказали, что только тогда можете быть названы преступницей, когда будет доказано, что письма кардиналу писала не королева, расписку писала не королева и виделась в Версале с кардиналом не королева. Теперь мы получили доказательства, что комедия в Версале была задумана и выполнена вами через подставное лицо. Остается только доказать, что подпись королевы и письма также подделаны вами.