Вот раздался громкий, торжествующий крик, от которого задрожали стекла; сквозь рев и вой толпы до ушей Кампан донесся вопль ужаса и боли.
— Это предсмертный крик, — дрожа, прошептала она и невольно отшатнулась от окна, — наверное, убили швейцарцев, стороживших вход во дворец, и теперь… вошли! О, Боже, Боже, что теперь будет с Варикуром!
Она выглянула в зал; в нем никого не было, но снаружи слышались шум борьбы и топот многочисленных ног. Вдруг наружная дверь распахнулась, и появился Варикур, втолкнутый в зал рычащей, воющей толпой. Он все еще старался задержать этот бешеный поток, преграждая ему путь своим телом, своим ружьем, которое он успел упереть в дверные косяки и таким образом остановить убийц на несколько мгновений. Его мундир был изорван, лицо покрыто смертельной бледностью, а на лбу зияла рана, из которой лила кровь.
— Пора, пора! — громко крикнул он. — Спасайте королеву, ее хотят убить!
Кампан захлопнула дверь, задвинула тяжелый засов, потом бросилась в приемную; здесь также замкнула и задвинула задвижками двери, потом без сил упала на колени.
— Боже! — молилась она, — Прими милостиво его душу!
— За кого вы молитесь? Кто умер? — в испуге спрашивали ее помощницы.
— Убили де Варикура, я слышала его предсмертный крик… Но не время плакать и жаловаться: надо спасти королеву! — И она бросилась в спальню.
В эту минуту раздался страшный грохот, сопровождаемый радостными криками торжества.
— Подавайте нам королеву, нам нужны кишки королевы! — долетели до женщин яростные возгласы.
— Выломали двери уже в приемном зале, — сказала Кампан и, подбежав к постели королевы, торопливо произнесла: — Ваше величество, ваше величество, проснитесь!
— Что случилось? — спросила Мария Антуанетта, садясь на постели. — Что случилось?
Ей ответили грохот падающих дверей маленькой приемной и рев пронзительных женских голосов. Только одна дверь отделяла теперь королеву от кровожадной толпы.
Мария Антуанетта вскочила с постели.
— Оденьте меня! Скорее! Скорее!
— Невозможно! Они выбивают дверь ружейными прикладами! Накиньте платье, вот туфли, надевайте на босые ноги! Скорее, через боковую лестницу!
Кампан побежала вперед; за нею спешили помощницы, поддерживая королеву и падавшие с нее одежды. Так они добежали через длинные коридоры и лестницы до спальни короля. Она была пуста!
— Боже мой, Кампан, где же король? Я хочу к королю! Мое место — возле него! Где король? — воскликнула Мария Антуанетта.
— Я здесь, Мария! — ответил, входя, король. — Я торопился спасти наши сокровища! — и с этими словами он положил на простертые к нему руки королевы еще не проснувшегося дофина, потом подвел к ней маленькую принцессу, которую привела ее гувернантка, и спокойно прибавил: — А теперь, когда мои драгоценнейшие сокровища здесь, я пойду взглянуть, что там происходит.
— Там мятеж, измена, убийства! — воскликнула королева, удерживая его. — Пусть приходят сюда и убьют нас, но зачем же идти навстречу гибели?
— Хорошо, останемся здесь, — согласился Людовик. — Принесите мой шоколад! — приказал он своему камердинеру. — Я пока позавтракаю, потому что проголодался.
— Как?! Вы хотите теперь завтракать? — в ужасе спросила королева.
— Почему же нет? Подкрепив тело, мы яснее видим и понимаем события. Вы также, Мария, должны бы позавтракать: Бог знает, будет ли потом у нас время для этого!
Король занялся поданным ему шоколадом, а королева отвернулась, и слезы горя и гнева выступили на ее глазах.
— Мама, — сказал дофин, лежавший на ее руках, — я тоже хочу завтракать, где мой шоколад? Я хочу шоколада!
Королева принудила себя улыбнуться и, посадив ребенка на колени к отцу, сказала:
— Пусть король поучит своего сына, как завтракают в то время, когда руки изменников выбивают двери в королевском дворце! Пойдемте, Кампан, помогите мне одеться; я должна приготовиться дать революции аудиенцию!
Пока королева одевалась, а король завтракал со своим сыном, кабинет понемногу наполнился министрами, депутатами из дворян, спешившими исполнить свой долг и разделить с королевской четой минуты опасности. Каждый рассказывал об ужасах, которые ему пришлось увидеть.
Сэн-При видел в швейцарском зале тело Варикура, покрытое ранами, Варикур тут же умер на его глазах. Лианкур видел, как какой-то великан со всклокоченной бородой отрубил мясным ножом голову верному швейцарцу. Де Варенн видел другого швейцарского офицера, барона Дэхютг, защищавшего решетку и убитого мятежниками. Маркиз Круасси сообщил о подвиге еще одного швейцарца, Миомандра де Сэн-Мари, защищавшего двери, соединяющие покои королевской четы, пока сам маркиз задвигал засовы и баррикадировал коридор.
И, пока кабинет все более наполнялся и рассказ следовал за рассказом, король спокойно продолжал завтракать. Королева подошла к нему и дрожащим голосом стала умолять его принять какое-нибудь решение, высказаться и поступить, как подобает королю.
Людовик пожал плечами и поставил на поднос чашку, которую только что поднес к губам. Мария Антуанетта немедленно подозвала камердинера.
— Унесите поднос, — сказала она, — король кончил… А теперь, государь, — тихо прошептала она, — выкажите же себя королем!
— Дорогая моя, — спокойно возразил Людовик, — очень трудно быть королем, когда народ не признает в нас короля. Скажите, пожалуйста, что может сделать король, чтобы заставить замолчать тех, что вопят на дворе?
— Государь, выкажите свою власть, приказывайте, объявите, что вы отмстите за преступления сегодняшней ночи! Защищайте с мечом в руках трон своих предков и своего сына и вы увидите, что мятежники рассеются, а нерешительные люди, которые окружают вас, воодушевившись вашим примером, будут геройски защищать вас. О, государь, преодолейте хоть теперь свою кротость и будьте строги и решительны!
— Но, скажите же, что я должен делать? — со вздохом спросил король.
Королева нагнулась к самому его уху.
— Пошлите эстафеты в Венсенн и другие пункты и прикажите прийти сюда войскам. Собрав армию, примите над нею начальство и идите на Париж, открыто объявив мятежникам войну. Вы войдете в столицу победителем. Только без уступок! Прикажите же, государь! Скажите мне, что вы этого хотите, и я тотчас пошлю преданного человека в Венсенн.
И взоры королевы невольно остановились на лице Тулана, который, стоя в дверях кабинета, не отрываясь, смотрел на нее. Встретив ее взгляд, он проложил себе дорогу через толпу придворных и подошел к ней.
— Вашему величеству угодно что-нибудь приказать мне? — спросил он.
Королева с боязливым ожиданием смотрела на мужа, но он промолчал и стал ласкать дофина, чтобы избавиться от необходимости ответить.
— Вашему величеству ничего не угодно приказать мне? — повторил Тулан.
— Нет, — ответила королева, не скрывая от него слез, — мне нечего приказывать, я должна только повиноваться.
В эту минуту вошел Лафайетт.
Королева быстро пошла ему навстречу и воскликнула:
— Вот каков покой, вот какова безопасность, за которую вы ручались своим словом! Послушайте эти крики; взгляните, мы точно осажденные!
— Ваше величество, я сам был введен в заблуждение, — возразил Лафайетт, — мне так клялись последовать моим просьбам и уговорам, что я полагал…
— Кого вы подразумеваете под словом «клялись, обещали»? — прервала королева. — О ком отзываетесь вы с таким уважением?
— Я говорю о народе, который обещал мне успокоиться и не нарушать сна их величеств.
— Но вы говорите не о народе, а о мятежниках, — сверкая глазами, возразила королева, — об изменниках, которые силою ворвались во дворец своего короля, об убийцах, лишивших жизни наших верных слуг. С такими преступниками вы вступаете в переговоры вместо того, чтобы разогнать их с оружием в руках!
— Ваше величество, — бледнея, ответил Лафайетт, — если бы я сделал это, ваше величество уже и здесь не нашли бы себе убежища, потому что народному гневу невозможно противостоять.
— Сейчас видно, что вы прошли в Америке через революционную школу, — с гневной насмешкой сказала королева. — Вы говорите о народе с таким почтением, точно народ — также царствующая власть, пред которой следует преклоняться!
— В конце концов он прав, — сказал король, протягивая руки обоим спорящим. — Слышите рев этого льва? А ведь лев — царь зверей! Скажите, генерал, чего хочет этот лев и что означает его рев?
— Ваше величество, подстрекатели и вожаки революционных кружков успели внушить толпе, будто ваше величество сзываете войска, чтобы, лично руководя ими, идти на Париж.
Король бросил на Марию Антуанетту многозначительный взгляд, на который она ответила гордым движением головы.
— Я напрасно старался разъяснить бедным, введенным в обман людям все безумие подобного плана, — продолжал генерал.
— Этот план, генерал, спас бы королевскую власть от бесчестия и унижения! — с гневом возразила королева.
— Но его невозможно привести в исполнение, — с легким поклоном ответил Лафайетт, — Если бы солдаты отдаленных гарнизонов могли перелететь сюда на крыльях, план удался бы, но так как это невозможно, то необходимо найти средство успокоить, угомонить восставших, если уже нельзя одолеть их.
— Чем же вы думаете успокоить их? — спросила королева. Лафайетт взглянул на нее горестным, печальным взглядом и ответил, обращаясь к королю:
— Государь, народ в страшном волнении! Мне с большим трудом удалось вывести мятежников за пределы дворца. Подстрекатели внушили народу, что Париж будет наказан, обращен в пепел.
— Я выйду к народу! — воскликнул Людовик, — Я поручусь своим королевским словом, что не сержусь на парижан! Как, вы не советуете мне этого?
— Народ уже так раздражен, государь, что вашего слова ему недостаточно. Народ не поверит уверениям вашего величества, так как все-таки сознает, хотя и неясно, что совершил преступление, и что человек не может простить такое преступление: это было бы уже не по-человечески, а по-божески.