Тормас привстал на колени и схватил большой набитый мешок. Расшнуровал. Первой вынул голову Пелки, спокойную, с закрытыми глазами, без крови. Смертельно бледную – как и подобает человеку, который погиб в геройском бою.
Но две следующие головы он вынуть не мог, дергал их, порвал веревку, потом рассек мешок и достал оттуда две сплетшиеся души: Милоша и Венеду. Они не хотели выходить сквозь горловину, поскольку соединились. Голова Дружича в безумии вцепилась зубами в жену, на гладких щеках Венеды виднелись следы укусов. Даже теперь челюсти Милоша крепко сжимались на щеке супруги – так крепко, что Тормас не мог их разделить.
Тоорул призвал кивком шамана, чтобы тот забрал останки. Вопросительно взглянул на Булксу.
– У Милоша был еще сын. Ты его схватил? Я обещал отдать его Таальтосу.
Булксу услышал, как где-то далеко, за кругом, обозначенным тотемами и тамгами его аула, растет топот копыт. Словно бежит в их сторону огромный невидимый конь.
– Якса в моих руках, о великий. Живой и здоровый. Отдаю его тебе.
– Прекрасно, Булксу. Ты хорошо справился.
Тормас отполз спиной вперед, бросился к юртам. Но… исчез. Не возвращался. Булксу обеспокоился, чуть заметно глянул в сторону, назад; не стоило бояться кагана, поскольку Тоорул смотрел туда же.
Между юртами началась беготня. Воины с копьями носились туда-сюда, кричали, размахивали руками.
Ледяная струйка потекла по спине у Булксу, склоненного перед каганом.
Тормас бежал к ним, задыхающийся и бледный. Подскочил, пал на колени, но заговорил не с каганом, а со своим вождем.
– Булксу! Булксу! Его нет!
– Сбежал? Он же был с детьми!
– Нет его, Каблис хвостом накрыл! Ищем его, великий каган.
– Ты подвел меня, Булксу, – медленно проговорил Тоорул.
– Великий, помилуй! – пробормотал вождь. – Мы сейчас найдем пропажу, перетряхнем весь аул, ведь это не иголка, не пуговица – найдется!
– Поздно, Булксу. Он не станет ждать.
И вдруг это услышали все: яростный топот коня, который мчался галопом по кругу, в полях, между лесом и юртами. Огромный, разгневанный, невидимый жеребец.
– Я обещал ему сегодня жертву, а потому он требует крови. Клятва, принесенная Таальтосу – нерушима.
– Проклятый лендийский щенок! – завыл, будто пес, Булксу. – Я найду его, господин, клянусь и молю: еще полдня назад он был у меня в юрте, с путами на шее. Кто-то его выпустил, кто-то меня предал! Позволь мне пойти в погоню!
К колену кагана прикоснулся маленький уродливый человечек. То, что он осмелился это сделать, слишком явно показывало, что его власть – куда больше власти многих из князей. Гантульга! Каган улыбнулся, поднял его, и тогда жестокий старик в теле ребенка зашептал что-то тому на ухо.
– Из Яксы вырастет наш великий противник, я это чувствую. Не тревожься, верный слуга, Каблис смешал тебе карты, злые духи запутали твои шаги. Ничего не случилось, я тебя прощаю.
Булксу пал ниц, дышал судорожно, всхлипывал без слез.
– Но кровь должна пролиться. Потому вместо Яксы мы принесем в жертву твоего сына, Могке. Давайте, взять его!
Вождь степняков вскинул голову, поднялся на колени, потому что показалось ему, что он ослышался. Но нет! Из-за юрт вышли стражники с топорами в руках, ведя его сына… его любимого Могке! Таальтос! Отец-Небо! Как это?!
Кол уже ждал. Ждали палачи, кони в запряжках били копытами.
– Добрый господин! – крикнул в отчаянье Булксу. – Он невиновен. Посадите на кол меня! Прошу, молю! Я за него!
– Жертва должна быть из сына, не из отца, – зашипел Гантульга. – Встань и гляди на наше деянье. Мне жаль тебя!
Булксу вскочил так резко, что стражники, стоящие за каганом, схватились за сабли. Тоорул глянул на него, словно ожидая, бросится ли он на властелина всех степей. Но хунгур только хватался за голову, плакал, стонал, а потом пал и принялся грызть землю.
Грохот копыт усилился, с ним вдруг смешался тонкий детский крик:
– Папа! Папочка! Что вы со мно-о-о-й…
Кони пошли быстрым шагом. Крики сменились воплем. Шаманы бормотали заклинания, клекот колотушек, звук свистулек заглушили на миг ужасный плач – голос детской муки.
А потом, когда все закончилось, поставили кол, разместив Могке высоко над ними. Мальчик сидел на нем, трясся, протягивал ручки, сперва вверх, бессильно, а потом, в последнем отчаянье – к отцу.
– Папочка! Папочка, сними меня, молю-у-у!
Яростный топот копыт усилился, звучал уже как удары грома. Это невидимый конь Таальтоса ворвался в людской круг, так что те перепугались, бросились наутек, кони свиты кагана рвались из рук у слуг.
Звук наполнил воздух и все вокруг, прошел буквально рядом с ними, к колу.
И вдруг плач ребенка оборвался. На миг. Его голова свесилась набок, глаза закрылись, и только руки все еще тянулись в сторону родителя. Наступила тишина. Только вверху, в весеннем небе, кричал ястреб.
Но это был не конец. Мальчик все еще был жив, двигался, стонал. А его мольба переросла в слова:
– Отец! Оте-е-ец!
– Могке! – хрипел не своим голосом Булксу. – Держись.
– Как зовут моего врага… Из-за кого я страдаю?
– Якса! – завыл хунгур. – Яа-а-акса! Говори это имя!
Тормас поднял взгляд на кагана, неуверенно указал на окровавленный кол.
– Великий каган, позволь… я стрелой добью. У меня соколиный глаз.
– Нет. Пусть исполнится. А он, – взглянул Тоорул на Булксу, – пусть смотрит. Все смотрите! И извлеките из этого урок: только в единстве вокруг кагана будете как единый меч и единый топор в руке бога. Только так мы победим врагов. Учитесь!
Булксу уже не рыдал, не дергался. Полз в сторону кола. Никто ему не препятствовал. Он добрался до столба и набрал в грязную руку немного сыновьей крови. Сунул пальцы в рот и сглотнул.
– Таальтоса, Каблиса и всех духов беру в свидетели! Клянусь Отцом-Небом и Матерью-Землей, что тебя, Якса, я буду преследовать до самой смерти. Моей либо твоей. Так я отплачу тебе, отдам, что должен. На веки вечные, на все времена и эры. Будьте мне свидетелями!
И вдруг сверху разнесся голос умирающего Могке, словно стон в поддержку отца.
– Яа-а-акса… Мой брат… По крови, в багрянце. Я-а-а-акса. Мой…
Замолчал, только шевелил еще губами. Далеко в шатре, под шкурами тряслась Селенэ. Плакала, скрывая слезы. Ее мать сидела в молчанье.
Убить беса
Не станешь красть и ломать в доме отца моего, который выстроил я средь лесной чащобы. А не то выгоню тебя из дому, и бесконечный лес язычников поглотит тебя.
Они пришли ввосьмером; ни защититься, ни убежать. Шестеро гридней из села, вооруженных круглыми щитами, в стеганках и панцирях из сшитых толстыми ремнями кусков кожи. Вместе с ними был володарь села и его господин – молчаливый, задумчивый хунгур в остроконечном колпаке и в набитом клепками кафтане, с саблей у левого бока и со свернутой нагайкой – на правом. На лоснящемся кауром коне.
– Открывай, Грот! – драл глотку Добек. – Жалоба на тебя! Впускай подобру!
Никто не отзывался. Они стучали и стучали, володарь начал уже оглядываться в поисках бревна, которое могло бы послужить тараном.
– Открывай, а не то силой войдем! Хату развалим!
Тогда что-то заскрипело. Дверь отворилась. Добек распахнул ее пинком. Сопя, они кинулись на высокого бородатого мужчину с седыми волосами. В серо-буром плаще с отброшенным на спину капюшоном. В куртке, обшитой красной нитью.
– Я уже отдал и десятину, и порожное, и подворное. Мало тебе моей крови, володарь?
Прислужники толкнули его так, что он ударился спиной о стену; из щелей между бревнами посыпался мох.
– Жалоба на тебя, Грот! – сказал володарь. – Оружие прячешь. Меч или корд. Я ведь предупреждал, что с огнем играешь и что кто-то донесет. Знаешь же, какая кара?
– Кары… это на вас ее нету. Но будет. Оружие у меня? Так пусть твои фальшивые боги покажут – где. Давай же!
Гридни принялись искать. Двое с Добеком следили за Гротом. Остальные буквально переворачивали избу вверх дном. Открыли окно, принялись выбрасывать из хаты глиняные миски, ведра, кувшины, котелки, черпаки, лавки, срывали ковры и шкуры. Грот стоял, опершись о стену, мрачный как призрак, с левой рукой, сжатой в кулак, правую прятал в складках плаща. А потому не было видно, что кисти у него нет. Через дверь, со двора равнодушно глядел на него Гурка – молчаливый хунгур, который приехал проследить за исполнением жестокого закона.
Кто скрывает меч и не принес палатину клятвы – примет смерть. От собственного клинка…
Искали они бесконечно. Наконец один из людей володаря в раздражении пнул сундук.
– Ключи? Где?!
Грот пожал плечами, но володарь шел уже с вынутой из темного угла связкой загнутых железных прутьев. Бросил гридню, а тот сразу же принялся подбирать прут по отверстию.
– Открывай!
– Думаете, там что-то есть? Ищите, ищите, вдруг найдете. А как не найдешь, то почувствуешь, Добек, сракой ремень твоего господина.
– А ты – железо на шее, если найду.
– Я старик, – прохрипел Грот. – Мне уже все равно. Мне и так руку отрубили. За то, что поднял ее на захватчиков.
Замок щелкнул, крышка отворилась. Прислужник выбросил изнутри сложенные льняные рубахи, изукрашенное ведерко, чару, бокал, а потом… длинный блестящий рыцарский пояс. И шпоры.
И тогда получил пинок – такой, что перевернулся на бок. Старик ударил внезапно, согласно имени своему, – как наконечник стрелы. Сам же упал на колени, схватил пояс, поднял к глазам дрожащей рукой.
– Оставь! Оставь, падаль! – сказал он. – Это от палатина Христина Ястребца, еще под Санной…
Добек вскинул кулаки, остальные слуги бросились к старику.
И тогда щелкнула нагайка: коротко огрела володаря по руке и спине. Гурка! Что пришло ему в голову?! Дикое лицо хунгура, украшенное небольшой бородкой, осталось непроницаемым.
– Ну! – погрозил он слугам кнутом. – Место. Место! Я вижу, это воин. Прочь. Ищите дальше!