И вдруг он свалился головой на восток, принялся ползать, бить поклоны туда, откуда прибыли орды. Где далекой синей чертой над лесами и борами вставали рваные вершины Круга Гор. Где начиналась степь, угур без конца, увенчанная синим куполом неба.
– Боже! – рыкнул рыцарь. – Прежде чем я умру, еще зазвенит мой меч! Еще сорву свежие лавры себе на могилу!
– Таальтос! – пели хунгуры. – Прибудь за жертвой.
Установилась тишина, в которой только Навой, распятый на дубе, подрагивал и хрипел. Лендичи затряслись, осматриваясь. Что-то висело в воздухе, словно близящаяся гроза. Полумертвый Юношич почувствовал вдруг, что явился сюда некий дух, что, быстрый и ловкий, словно жеребчик, он кружит вокруг собрания. За спинами конных хунгуров, что охраняли людей из села. Полями и загонами, вокруг дуба.
И вдруг это услышали все: стук копыт. Что-то прилетело сзади, пронеслось между юртами. Кони кочевников вдруг принялись рвать узду, стричь ушами, крутить головой в беспокойстве.
Топот копыт усиливался, словно метался вокруг них невидимый конь. Но ничего не было видно. Шаман вскинул голову, прислушиваясь. И вдруг его лицо посерело, будто пепел. Он вскочил, закрутил, словно обезумев, колотушкой.
– Это не Таальтос пришел! – завопил шаман. – Злой Каблис кружит вокруг нас! Близится! Соединимся же в круг, чтобы не впустить его ко святому древу!
– Хватайтесь за руки! – крикнул Тормас. – Держаться вместе, не позвольте…
Впустую. Поскольку они услышали, как топот усилился, ускорился, приблизился. Что-то ударило в толпу, сбивая их с ног, разбрасывая жен и мужей, валя на землю хунгурского воина вместе с конем: воин упал, откатился в сторону, крича от страха. Юношич увидел, как в грязи и пепле, на останках жертв, что лежали вокруг ствола, появляются отпечатки копыт, как приближаются к дереву. Хунгуры орали, бегали по кругу, размахивая руками.
Вдруг дух ускорился, помчался в сторону дуба так, что из-под невидимых копыт полетели комья земли, словно град падая на головы селян. Посреди смятения и криков Юношич не прикрыл глаза; до конца, до последнего момента он смотрел – или, скорее, представлял себе, – как демон Каблис или другой какой бес в хрусте костей под копытами достигает дуба, мчится на распятого, окровавленного Навоя. Врезается в дерево!
Он почти услышал, как зубы чудовища с хрустом, будто железный волчий капкан, сомкнулись, вырывая душу рыцаря из его груди. Как невидимый конь понесся дальше; услышал стук его копыт по дереву, будто злой дух бежал по шершавой коре… под землю.
Громыханье шатнуло землю, встряхнуло корни деревьев, словно Каблис несся туда, где пребывают проклятые, в подземное царство мертвых.
И в тот же миг хунгуры обезумели. Кружили без цели на лошадях, размахивали руками, кричали, падали ничком и били челом злому духу. Хватались за сабли и кривые ножи. И только один человек оставался спокоен среди всего этого замешательства. Навой стоял, приколотый к дубу, бледный, закрыв глаза. Он ушел, а Юношич почувствовал странное облегчение: это наконец-то случилось.
В этот миг селяне могли бы наброситься на хунгуров. Смели бы их, как стадо вепрей, перебили бы палками и жердями, выдернутыми из тынов. Не хватило им воли и силы. Лендичи стояли, немые будто бараны, плененные, лишенные воли. Ни одна рука не протянулась к их захватчикам.
А Югун наконец-то совладал с беспорядком. Но не Тормас, который глядел на все это полубезумным взглядом, а лицо его наливалось краснотой. Его старший сын ударил по лбу ближайшего воина, принялся кричать, лупить остальных по согнутым шеям свернутой нагайкой, пока те не пришли в себя.
– Дурной знак! – завывал шаман. – Дурной знак! О-о-о, Отец-Небо! О-о-о, Матерь-Земля. Каблис пришел! Таальтос нас покинул! Аул погибнет! Мы все умрем, клянусь подземными богами.
– Заткнись, черная гнида! – рявкнул Югун.
Вырвал из рук шамана трещотку и раскрутил ее; раз, второй, третий, обрывая кутерьму неприятным стуком костей.
– Молчать! На колени, псы! – зарычал он. – Таальтос не пришел, потому что в вас малая вера! Вы сделались мягкими, как железо в огне, но я сделаю из вас настоящих воинов!
– Чего ты хочешь? – спросил шаман. – Ты не видел? Не слышал? Дурной знак!
– Мы принесем еще одну жертву, чтобы замолить Таальтоса! Возьмем его снова, выплатив дань крови во второй раз!
– Кому-у еще… дади-им… – хрипел Тормас. Лицо его побурело, он бессильно рвал на груди халат, словно бы ему нужно было больше воздуха.
– Этот несчастный лендийский раб не мог быть один! – крикнул Югун, поворачиваясь к собравшимся. – Он едва стоял на ногах. Кто-то ему помогал! Я уверен, что этот кто-то – среди вас, и вы мне все расскажете! – он взмахнул свисавшей из руки нагайкой.
Выи селян сгибались под его взглядом, колени обмякали, взгляды утыкались в землю.
– Тот, кто выдаст сообщников Проклятого, будет свободен от оброка! А его девки и жена – от услуг! Он еще и с подарками уйдет!
– Никто ему не помогал, багадыр, – неожиданно проговорил Пильча. – Мы все знаем, какая за такое кара, донесли бы.
– Если никто, то будешь ты! Давайте, вытягивайте его, живо!
Четыре хунгура бросились к свободному, схватили его за руки, за шею, за одежду. Возились, тянули его. А вокруг них вдруг сделалось пусто.
Юношич закусил губу. Что он мог сделать один, безоружный? Ничего! Совершенно ничего! Боги так хотели? Что за глупость.
Хунгуры смотрели бесстрастно. Шаман с вытянутым кверху черепом, дочки и жены Тормаса с размалеванными в белый цвет лицами; рожи нелюдей, без выражения, без тени милосердия, словно бы это их совершенно не касалось.
И тогда воздух прошил тонкий крик. Любка! Выскочила из толпы, побежала к отцу, сперва дергала Бранко и хунгура в стеганом кафтане, обшитом кожаной чешуей.
А потом метнулась к Югуну, пала на колени, принялась выть, кричать, бить кулаками в пыль под ногами, складываться в поклонах.
– Я знаю, я все скажу! – крикнула девка. – Это Юно! Юношич! Сын володаря! Я видела, как он к хижине ходил! Носил еду! Скрывал этого проклятого лендича!
Ее злой синий взгляд ударил в парня, как молния. Юношич ощутил холод, почувствовал, как сам он проваливается в яму, словно бы земля расступилась до Навии.
Он даже не успел испугаться. А его уже словно на кол насадили: оглядывались по очереди – Югун, Джочи, жены и шлюхи Тормаса, пустые лица бесов в меховых малахаях с рогами, в шишаках с кожаными клапанами, опадающими на спины. Смотрел уже и Бранко, даже его брат-манкурт смотрел, широко раззявив рот.
И вдруг Юношича отбросила в сторону некая сила. Такая, что парень упал, зарылся в грязь и песок, опрокинув стоявших. Это отец повалил его на землю. А сам выступил из круга.
– Любка врет. Дура она, всегда сына ненавидела. Я укрывал рыцаря. Сам в том признаюсь, беру вину только на себя. Никто из села об этом не знал, слово даю.
Воян шел – мрачный, седой, склоненный, покрытый серым плащом, застегнутым фибулой на плече.
– Ты? Ты, – хрипел, краснея все больше, Тормас. – Я верил… тебе… Одному тебе… Хорошо-о…
– Мой сын ничего не знал. Ну, заканчивайте, сукины дети! – сплюнул Воян. – Конец лицедейству, конец всему.
– На колени, предатель! – пискнул Джочи. – Бей нам челом.
– А ты меня заставь! – прохрипел Воян. – Ну, давайте, дерьмо козлиное! Смердящие степные козлы! Давайте, вставайте против меня!
И Воян двинулся вперед. Прямо на Югуна – выпрямившись, несгибаемо, будто одержал его бес или изменилась его Доля.
Враги уже шли к нему, близились с нагайками, с чеканами, кистенями.
И тогда володарь откинул плащ. Вынул из-под него… меч!
Клинок был сломан.
Достал бы Югуна, когда бы не Бранко. Потому что шаг володаря вдруг перешел в бег; он бросился вперед, миновав хунгуров, чтобы ударить слева, чуть снизу.
И тогда Бранко сшиб его с разбега – плечом, отбросил в сторону, хотя и сам свалился между обугленными костями и черепами. Воян качнулся, но не упал, и в тот же миг враги обсели его, словно псы – согбенные, маленькие, будто карлики, но быстрые и ловкие, прыгающие на согнутых ногах.
Раскачиваясь, Воян встал покрепче, ударил слева – распорол бы противнику живот, будь его меч целым, а так лишь задел слегка, уклонившись от размашистого удара, и ткнул изо всех сил. Сломанным клинком, будто ножом, достал снизу, прямо в защищенное кафтаном тело другого хунгура. Противник вскрикнул, замахнулся саблей, но не попал, скорчился, и тогда володарь отдернул руку и, описав короткую дугу над правым плечом, ударил того с размаху в голову. Сильно, коротко. Сломанный меч прорезал волчий мех колпака, разрубил голову, струя крови выплеснулась на беленый лоб. Похоже, проломил череп, потому что хунгур вдруг обмяк и упал – скорее подобно псу или коту, мягко, не так, как падает срубленный дуб.
Больше Воян не сумел сделать ничего. Достали его саблями. Почувствовал он удар в спину, потом по затылку – залился кровью. Споткнулся, рубанул в руку еще одного хунгура, наконец пал, получив по левой руке топориком, тот прорезал его ватный кафтан, оставил после себя шрам. Потом сабля ударила его в плечо и по макушке. Он не издал ни звука, но меч не выпустил.
– Оте-е-ец! – крикнул Юношич.
И бросился на Югуна.
Шансов у него было немного. Представлял себе, как бьет головой ненавистного хунгура, как валит его, взгромождается на грудь, руками хватает врага за глотку.
Ничего не вышло! Югун принял удар, развернувшись боком. Склоненный, успел достать рукоятью нагайки голову парня. Юношич даже не вскрикнул, мир вдруг взорвался болью, парень пал на колени, чувствуя, как острые кости ранят его ноги, пробивая шерстяные портки. А потом кто-то выкрутил ему руки, сильно, до боли.
– Держите его! – крикнул Югун – Потом посчитаемся!
Кто-то позади Юношича не реагировал на раны. Парень ударил его головой в лицо, отчаянно дергаясь – ничего не добился. Увидел Бранко, потом, краем глаза, кривые, будто когти, пальцы, которыми вцеплялись ему в плечи, и понял, что его держит манкурт. Безвольный и бездушный, словно лесной идол, оживленный магией древних богов.