Долго раздумывать не пришлось.
След был слишком отчетлив: на мокром снегу отпечатались продолговатые ямки, сбоку иной раз появлялись углубления, словно бы идущий чем-то подпирался, а может, приседал, тыча в миг слабости в землю рукой.
– Конец ему, – прохрипел Булксу, рассевшийся в широком седле на спине пестрого хунгурского конька с широкой башкой и густой, коротко постриженной гривой.
– До сумерек он будет наш, – проворчал Глеб.
– Не похваляйся заранее! – ответил Булксу.
Лель закусил губу. Ехал, бледный и напряженный – но рука, державшая кожаные вожжи, чуть дрожала.
– Багадыр! Багадыр! Там, – Гуюк показал вдруг вперед. – Смотрите!
– Проверь, чего ждешь?!
Хунгур ударил коня, который перешел на тяжелый галоп. Это уже увидели все – тропинка входила в лес меж деревьев, где среди камней был холмик. Что-то там лежало – клочья одежды, тряпки, торчал кусок меха. Снег был стоптан, может, раньше там шел бой.
Что это было – Гуюк не успел им сообщить. Едва подъехал к тряпкам, они услышали хруст и треск. Хунгурский конь вдруг странно подпрыгнул, развернулся влево, назад – и бросился наутек.
Он сумел, а вот всадник – уже нет! Из зарослей, между трех сросшихся буковых стволов, выстрелила гнутая ветка, увенчанная белыми шипами. Развернулась, воткнулась Гуюку в бок – глубоко, жестко, выбив хунгура из седла!
– Мате-е-ерь! – орал раненый. – А-а-а-а! Не-е-бо-о-о! А-а-а-а!
Выл, словно волк, хрипел, лежа на снегу, трясся от боли, насаженный на костяные наконечники, вбитые в гибкую расщепленную ветку, которую согнули между стволами. Достаточно оказалось просто порвать натянутую нить…
– Смотреть под ноги. Якса кусается, даже когда стоит в шаге от смерти! Слоокарий…
Старый хунгур соскочил с коня, осторожно подошел к раненому, бьющемуся на земле Гуюку. Сперва
внимательно осмотрелся вокруг – потыкал в снег, развернул листья. Потом приподнял окровавленную голову раненого.
– Помоги-и-ите! – дышал хунгур. – Уми-и-и…
Слоокарий покачал головой. Булксу холодно улыбнулся.
– Не будет из этого толку. Отдайте Матери-Земле, утешительнице.
Слоокарий потянулся за саблей, но Булксу вдруг ударил его нагайкой в грудь.
– Лель, давай.
Руки молодого хунгура затряслись.
– Не слишком ли рано для испытания? Это ведь, в конце концов, наш.
Гуюк пытался приподняться с земли, но не мог, на губах его вздувались и лопались кровавые пузырьки.
– Просто снимите его!
– Ничего не даст. Он только замедлит погоню. Видишь, как он страдает? Прикончи.
– Я… – Лель медленно сошел с седла. – Почему я?
– Потому что ты мягок, как хорошо выделанная кожа. Потому что кроме охоты с соколами и облавами на дикого зверя у тебя нет никаких мыслей и умений. Потому что зовут тебя чудаком – из-за твоей привычки обниматься с мужчинами. Потому что твой отец приказал сделать из тебя хунгура. И я, Булксу, стану его слушать, пока Великий Конь вращает небосвод.
Лель одним движением добыл саблю. Но не ударил. Стоял нерешительно. Лица хунгуров были непроницаемы, словно боевые маски язычников.
– Его дыхание – это боль, с каждым мгновением его страдания лишь растут, – Булксу харкнул и сплюнул кровью. – Хороший каган должен знать, что смерть – это милость.
Гуюк умирал и хрипел, бился, насаженный на колышки, плевался кровью.
Лель поднял оружие, блеснул клинок.
Треск и хруст!
Клинок воткнулся в спину лежащему, от затылка, пошел в сторону сердца. Гуюк напрягся, затрясся. Замер с открытыми глазами, глядя на Леля.
За спиной его стоял Глеб. Выдернул меч, вытер о кафтан мертвого.
– Уверенный удар, а ведь в Лендии тебя зовут Жужелицей, – прохрипел Булксу.
– Для тебя, хунгур, я Глеб из Дреговичей.
– Ты был витязем, слугой князя. Если захочет великий каган и я, который тут его представляю, будешь ползать на брюхе, словно раб!
– Что-то ты долго болтаешь, а время бежит.
– На коней. Едем в лес, а там, далеко от дороги, может оказаться побольше таких ловушек. В колонну, дети мои.
– Езжай первым. Интересно, кто будет следующим?
– Полагаешь, что сам ты вернешься целым и невредимым?
– Я не для того, чтобы полагать. Ты тут вождь, великий хунгур. Веди.
– В лес!
Якса спрыгнул с дерева. Сквозь завесу березовой листвы, прямо на затылок и спину хунгура. Конь – небольшой, кряжистый, мохнатый – даже заскулил, валясь на бок под тяжестью двух всадников.
Противник охнул, пойманный врасплох. В седле он казался господином степи, но лес был для него как деревянная клетка, полная деревьев, листвы и гибких, будто змеи, веток. Якса придавил его к земле, протянул ножом по горлу – слишком неглубоко – хунгур захрипел, крикнул коротко. Схватил лендича за шею.
Ошибся, потому что враг вскинул руку с ножом, ударил: раз, второй, третий. Кованый и закаленный клинок прошел сквозь кожаные пластины легче, чем меч.
– У-у-уххх! – выдавил умирающий.
Якса захлебнулся слюной, хватка умирающего сбивала дыхание, выжимала душу из тела. Но ослабела, когда клинок добрался наконец до сердца хунгура.
Якса вставал, чувствуя головокружение, задыхаясь обессиленно. Противник хрипел и трясся, не желая быстро уходить из этого мира. Якса вытер клинок ножа о наброшенный на себя мех гиен, сунул оружие в ножны. И, покачиваясь, двинулся к коню.
Хунгурский скакун стоял под деревом, устремив неподвижный взгляд на человека. Мужчина ухватился за ременную узду, хотел поставить окровавленную ногу в стремя, но животинка отступила и зафыркала.
– Спокойно, спокойно, маленький… Все хорошо… Все хорошо! – говорил Якса хриплым монотонным голосом. Наконец конь успокоился, дал похлопать себя по шее. Лендич поднял ногу, поставил ее в стремя, оттолкнулся раз, другой, с трудом втянул себя на деревянное, твердое, будто камень, седло, покрытое только необработанной кожей. Искал правое стремя как слепец, натягивая узду. И едва нашел – погнал галопом, потому что не было времени!
Выехал из леса на открытое пространство – заросший луг среди горных склонов, спускающийся к следующей полосе леса. Якса скорее почувствовал, чем увидел, как из-за деревьев выезжает несколько серых и бурых фигур, услышал крики, мягкий топот копыт по мокрой земле.
– Ук! – кричал высокий, костистый хунгур. – Вперед!
Якса застонал, почти слетел в безумной гонке к очередному буковому лесу, пролетел пригорок, ворвался на едва видимую тропку, перескочил обомшелый ствол, загораживавший дорогу. Стрела свистнула среди деревьев, посланная куда придется. Якса склонился в твердом седле, что было сил удерживаясь на конской спине. Хунгуры летели вслед легко, красиво, словно приросши к крепеньким лошадям. С луками в руках, один с угургой – шестом с петлей; этот был самым быстрым, мчался вперед, как безумный.
Они пролетели сквозь лес, выскочили на следующий луг, где белели остатки тающего снега. И тогда из-под копыт выстрелило что-то серое. Щель: узкая, в блестящей серебристой пене потока, обрамленная камнями, изломанная, словно молния, блеснувшая в серых тучах.
Якса крикнул. Ударил коня лодыжками. Не перепрыгнул бы пропасть, если бы не слепая судьба. Стрела свистнула в воздухе и, как и целился Булксу, воткнулась хунгурскому коню в широкий зад, подстегивая его лучше, чем любая нагайка.
Конь, ошалев от боли, прыгнул вперед, вытягивая ноги, оттолкнулся задними от самого края расщелины…
На миг казалось, что – не получится… Что полетит в ущелье, на гниющие среди камней стволы деревьев, торчащие в небеса сухими, острыми обломками сучьев.
Приземлился он на самом краю: вниз посыпались мелкие камешки. И помчался дальше – прямо в леса.
Кони хунгуров останавливались на краю обрыва. Замирали, выставив ноги, чуть не зарывшись мордами в снег и землю. Затанцевали на месте, нахлестываемые нагайками и проклятиями всадников.
Хунгурский конек под Яксой мчался вперед, потом несся, потом просто шел. Все медленнее, по мере того как рана в заду болела все больше, а железный наконечник стрелы раздирал мышцы. Он начинал идти боком, притормаживал, задыхался; пена капала из-под подпруг и кожаных ремней узды.
На поляне среди вековечных дубов и буков Якса спрыгнул с седла. От слабости у него кружилась голова; он не сумел устоять на ногах, пал на колени, оперся расставленными руками. Ждал, дыша и постанывая, пока уйдет слабость, вжимавшая его в ковер мокрых листьев.
Сумел справиться, не выпустил поводьев. Натягивал их, поднимался, шел к коню. Как ни странно, тот не был спокоен. Пятился, махал головой, стриг ушами, словно ему не нравилось здесь. Якса с трудом потянулся к переметным сумам, висящим на передней луке седла. Расшнуровал их трясущимися пальцами, чувствуя внутри полоски сухого мяса. По другую сторону висела баклага с кобыльим молоком.
Он вынул первый кусок еды, как раз нес его ко рту, как вдруг конь фыркнул, прижал уши к голове, отпрыгнул, дергая поводьями.
Волосы на голове у беглеца встали дыбом. Позади себя он услышал шелест; что-то тяжелое перло сквозь чащобу, по сухим листьям и травам. Выпустив мясо из рук, он отпрыгнул влево, желая заслониться конем, но тот вырвался, развернулся на задних ногах, готовый к бегству.
Не успел! Сверху на него пал удар когтей, разодрал спину, сломал хребет, придавив к земле, повалив на правый бок, выпустив внутренности… Якса крикнул, когда увидел, что´ расправилось с конем, что´ вынырнуло из лесной чащобы, хотя с тем же успехом оно могло бы выйти из-под земли или упасть с веток!
Он развернулся и убежал. Просто не мог сделать ничего другого. Позади слышал ржанье погибающего коня, хруст раздираемой шкуры. А потом – скрип и шум, когда это нечто закончило драть конский труп и бросилось сквозь кусты за Яксой.
Якса бежал, бежал, бежал, спотыкаясь. Запнулся о корень и упал. Сам не знал, куда уходить – только бы подальше от этого места, только бы вниз, прочь от усеянного скалами хребта, остатком сил вознося молитвы Ессе, чтобы он вывел его из этих проклятых хребтов на подгорья и дальше на низины, в степь…