Дрогош ехал в красной, лучшей куртке покойного, на сивке из Бернатовой конюшни. Не понимал, это Зорян плохо вколотил железный гвоздь, или же в его голове мешалось от происходящего, но только все еще слышал слова вещего. Все громче, складывающиеся во фразы: «Никто-о-о не сбежит от сме-е-ерти; кого только визгун придавит, тот в моей власти буде-е-ет…»
По дороге в святую рощу и на огнище стоял сбор. Высокий, каменный, словно башня, к которой, как ласточкины гнезда, лепились часовенки. Разрушенный во время нападения хунгуров, все еще не обновленный после возрождения Старшей и Младшей Лендии и коронации нового короля – Гедеона Воскресителя. Сбор глядел на хоровод выжженными глазницами окон, но все еще стоял, не тронутый сиянием Грома: мощный, пусть и пустой.
– Вигго, – сказал Якса скандингу. – Ты свободен.
– Мой род не даст выкупа.
– Ты спасал мне жизнь столько раз, что просто из моей чести я даю тебе вольную волю.
– А моя честь не позволяет уйти без выкупа. Ты что, считаешь, что я ничего не стою? Я ценю себя куда дороже, чем самые достойные слова лендийского рыцаря.
Якса печально улыбнулся.
– Я иду в бездну, и ты не должен меня сопровождать.
– Воден поведет меня.
– Тут речь не только о жизни – тут дело в твоей душе, брат.
– Якса из Дружичей, моя душа принадлежит только Тивазу. Он позовет меня на пир погибших.
– У тебя есть цепь?
– Под рукой.
Якса обернулся к гридням.
– Вы готовы к смерти?
– Во имя Ессы и чести! – ответили они единым голосом. Самбор побледнел, у Вилкомира тряслись руки. – Слава!
Якса поправил кожаный чепец на волосах, набросил кольчужный капюшон, потянулся к передней луке седла, взял и надел на голову шлем с прямым, грубо кованным наносником.
Вынул длинный меч с овальным, уплощенным навершием, прижал ко лбу, поцеловал клинок. Вигго потянулся за своим – тот был короче, шире, украшенный руническим узором на таком же навершии, убранном серебром и золотом.
– Я клялся достать тебя, – прошептал скандинг сам себе, словно молясь, – в последний час, в величайшей битве. Но – это еще не сегодня. Не сейчас. Нынче я не умру.
Отпустил рукоять и взялся за обычный топор.
– Ударять плазом. Щадить, – заметил Якса. – Это свободные, королевские поданные, хоть и язычники. За мной!
Седоватый конь пошел галопом, прыжком, вытягивая вперед красивую голову. Мечи и корды блеснули в руках, застучали копыта…
– Бей, во имя Ессы!
Вихрь, гром, буря! Они ворвались в погребальную процессию сбоку, с наименее ожидаемой стороны, невидимые, потому что ехали из-под сбора, с запада, с заходящим солнцем за спиной.
Погребальная песнь вдруг прервалась, как струна гуслей, процессия распалась, послышались вопли, стоны, ругань. Едущий впереди Якса разбросал баб с калачами, отвел руку в сторону и с силой, увеличенной конским галопом, ударил плазом жреца в деревянной короне, сбил его с ног. Ворвался в хоровод баб и девок, на землю посыпались коржи, лепешки, раскололись кувшины с медом, заревел вол.
Дрогош, сидящий на сивке, одним движением вырвал у идущего рядом прислужника копье, дерзко ударил пятками коня, наклонился, ослабляя повод; но прежде чем конь прыгнул вперед, шренявит Яксы врезался в него с разбегу. Рыцарь заслонился щитом, наконечник ткнулся в герб, чертя на Дружице горизонтальную борозду, копье пошло в сторону, древко треснуло, рассыпалось дождем щепок. Лендич, даже не стараясь нанести серьезный удар, проносясь мимо, двинул молодого рукоятью в лоб, свалил с седла так, что только загудело. Дрогош упал с обагренным лицом, со свернутым, кровавящим носом, выл, не в силах толком вздохнуть.
Вилкомир и Самбор шли следом за рыцарем – один лупил кордом, второй – хунгурской нагайкой, гоня толпу свободных и подданных, словно скотину. Хлестал, напирал конем.
– Прочь, хамы! Про-о-очь!
Толпа сломалась, нападения никто не ожидал – всякий убегал за тын, прятался, бросал дары и обеты. Девицы вопили, отроки орали, мужчины кричали. Воз с телом остановился.
– Самбор! – взревел Якса. – К волам!
Оруженосец соскочил с коня, припал к ярму, схватил веревку, посмотрел на Яксу.
– В сбор! – крикнул тот. – Быстрее!
Самбор ударил животных нагайкой. Вигго и Вилкомир кружили вокруг на лошадях. Сзади нарастал шум: свободные собирались, ругались, посматривая на лежащего без сознания Дрогоша. Не хватало им предводителя. Не было володаря.
Якса и его люди что было духу погнали к низкому полукруглому входу в сбор. Рыцарь соскочил с коня, схватил за угол волчьей шкуры, на которой лежал труп Берната, оруженосцы помогли, подняли умершего, Вигго придерживал неспокойных коней.
– Давайте его сюда! – подгонял Якса.
Внутри росли кусты и трава, наверху, под обомшелыми сводами, били крылья птиц. Сбор не был сожжен – как они думали поначалу, – просто разрушен и стоял опустевший с тех пор, как не стало диакона. Жертвенный камень остался цел – потемнел, покосился. Они быстро уложили на него тело, отошли: задыхаясь, трясясь.
– Самбор, Вилкомир! – приказал Якса без тени страха. – Берите лошадей – и в лес! Ждите, где мы условились!
Не нужно было повторять дважды: они помчались к выходу, Вилкомир споткнулся об обожженное бревно, едва не влетел башкой в каменный косяк.
– Вигго… – проворчал Якса. – Ты тоже…
Скандинг прыгнул к выходу. Но не вышел! Он схватил и притянул обе створки изрубленных, надщербленных ворот. Вырвал из-за пояса топор и с треском сунул его в железные кольца. Развернулся и с холодной улыбкой покачал головой.
– Я делал с тобой вещи, достойные описания в сагах, – загремел он. – Я похищал кагана Ширу из лагеря хунгуров. Я рубил сварнов, горделивых, словно дубы, валил кровавых идолов Людей Огня, насиловал боевских девок, спасал короля Гедеона взамен на милость ехать у его левого стремени… Я даже защищал иерарха Старой Гнездицы взамен на почесть поцеловать его в толстые пальцы да за малую запись в книги мастера Контрима. Я притворялся хунгурским евнухом, набожным иноком Ессы и неразумным манкуртом. Но… воровать упыря посреди села?! Вот истинное деяние берсерка! Ты не мог вместо этого трупа захватить какую-нибудь сисястую девицу, господин мой лендич? По крайней мере, я был бы тогда вторым в очереди.
Якса не слушал. Осматривал тело Берната, раздвигал полы шубы, искал чего-то на теле.
И нашел. Набрякший кровью след, железный гвоздь, воткнутый между ребер. Добыл кинжал, подцепил, мучался, морочился и наконец – одним отчаянным движением вырвал окровавленное железо из раны.
– Он все помнит, – указал Якса на тело вещего. – Прежде чем он изменится, он ответит на мои вопросы.
– И это будут те ответы, которых ты ищешь?
– Я должен знать, что случилось в ауле Орхана. Любой ценой. У тебя есть цепь?
– Да, есть.
– Привяжи его к алтарю. Изо всех сил, сколько мочи хватит!
Вигго кинулся как ошпаренный. Якса снял шлем, отбросил на спину кольчужный капюшон, потом встал на колени. Всматривался в восточную стену, в место, где некогда находились разбитые теперь плиты законов.
– Есса, король-дух, – заговорил он, – ты отдал нам свою кровь, чтобы мы могли жить, свободные от греха. Ты вывел на Явь свое Я, объявил свое Сущее, Суть, дав начало миру и создавая зверей, тварей, человека. Помоги нам и поддержи!
Цепь звякнула. Вигго отскочил, ухватился за чекан. Умерший шевельнулся, а может – только вздрогнул.
– Якса Дружич! – раздался хриплый голос, будто из могилы; становился с каждым мигом все сильнее. – Се я. Ждал тебя. Чего ты хочешь?
Дрогош ворвался в усадьбу как раненый вепрь. Подбежал к стене, на которой висело копье Берната – длинное, черное, с широким, похожим на лист, наконечником. Потянулся к древку и замер, потому что в зале кто-то был. Кто-то, у кого хватило наглости сесть во главе стола, под деревянными истуканами Грома и Трибога, на месте хозяина. При Бернате такое святотатство стоило десяти «горячих».
Человек, сидевший на шкурах, был толстым бородатым мужем в бурой стеганке, обшитой красной каймой. Широким в плечах, но пузо его чуть ли не лежало на коленях. С бритой башкой. Меховую шапку держал один из слуг.
– И отчего ты не приветствуешь нас именем богов, племянничек? – спросил Преслав из Жданца, – и не ведешь к телу моего брата, твоего дяди? Мы не жалели коней, едва только до нас дошла весть…
– Бернат превратился в вещего визгуна! – выпалил Дрогош. – Погибнем, если не остановим его!
Глаза Преслава сделались как луны. Он вскочил с лавки, так что шапка свалилась на пол, схватился за голову, потом метнулся к Дрогошу. Крутился посреди зала, словно искал кого взглядом.
И наконец нашел.
– Я знал, что так закончится! – прохрипел он. – Вот причина его безумия. Хунгурский ублюдок, которого он пригрел на груди, словно бешеного щенка. Зачем оставил его в живых?!
Указал на Грифина, который, не понимая, какая буря вот-вот грянет, ходил на корточках вокруг очага, делая в глинобитном полу глубокую борозду деревянным игрушечным коньком. При этом шипел и надувал щеки.
Преслав подскочил к нему и – словно обезумев – пнул несчастного в бок. Грифин полетел назад, ударился головой в закопченные камни, издав протяжный писк, а потом расплакался, пополз: в грязной рубахе, как большой ребенок, – прямо к ногам Дрогоша.
– Проклятый сухой помет Чернобога! – гремел Преслав. – Нужно было отдать его лесу, Волост бы решил, жить ли ему – принял бы его или нет! Он никакой не сын Берната и уж наверняка не мой племянник! Принесем его в жертву, а твой брат получит покой.
И тогда в Дрогоше что-то сломалось. Он увидел залитое слезами лицо безумного Грифина, услышал его плач, словно ребенка, который искал помощи отца.
– Бернат сделал меня его пестуном! – крикнул он. – Не обижай сироту!
– Приемыш и ублюдок! – подвел итог Преслав. – Дорвались коты до сметаны. Но не получите жребий!
Дрогош без слова кинулся на дядьку. Ударил головой в грудь, с разбегу, так что Преслав опрокинулся