Дрогош шел в глубину рощи, к месту, где рос большой искривленный дуб, гнущийся под тяжестью небосвода.
У Волоста не было идола. Этот бог ждал в лесу, в деревьях, в тенях между ними. Он был всюду, куда только тянулся бор, а значит – и в дупле дерева, где торчал череп рогатого кабана, блестящий в темноте.
Дрогош потянулся за ножом, прикрыл глаза, а потом провел острием по левой ладони. Стряхнул кровь в пасть дупла, обильно оросил череп кабана, прикрыл глаза, тяжело дыша.
– Волост, господин леса, воззри на мою жертву, возьми ее, дай знак, помоги мне.
Ждал беседы. Другие боги шептали, давали знаки, отзывались древним языком, но Волост всегда говорил, чего хочет. Тихим, словно шуршанье листьев под дуновением осеннего ветра, шепотом. Гром, Свантевит, Мокошь были невнятны – он же говорил.
Череп в дупле шевельнулся, Дрогош услышал шепот, раздающийся из пасти, словно бы дыра в дереве вела куда-то в другое место: в Навию или в бездну.
– Звезда падающая… Какое безумие ведет тебя в бездну?!
– Что мне делать, Волост? Жребий пропал, Грифин мертв, я – больше не пестун. Тура залита кровью… Куда мне податься, когда Преслав и дядья выгонят меня со двора?
– Незачем тебе богатства мира сего, звезда падающая, – говорил Волост, – если ты слаб. Если не обороняешь свободу. Про дядьев не думай, люди пойдут за сильным. Покажи, что ты крепок, что удержишь жребий.
– И что мне делать?
– Отдайся мне. Ударь челом и поклянись, что не станешь иметь иных богов, кроме меня. Отбрось старую веру, ты ведь и так ее не желаешь. Дай мне то, что носишь у пояса.
Дрогош задрожал. Знал, что так будет, носился с этой мыслью с того момента, как увидел мертвого Грифина.
Вынул из-за пояса Знак Копья.
Хотел воткнуть в пасть Волоста.
– Стой, звезда падающая. Если дух сей еще в теле, прокляни его имя. Я же на чародейское зелье, в тайной рифме закляну. Дух сей тебя оставит, Волост истину тебе явит.
Дрогош схватил Знак в окровавленные руки. С треском сломал.
– Проклинаю тебя, Есса, король-дух Праотца. И изгоняю на веки вечные.
– Дай его, дай, раздавлю!
Дрогош воткнул сломанные половинка Знака в мощные челюсти черепа.
Щелчок! Челюсти сомкнулись, давя медальон. Волост продолжил говорить:
– Ступай и делай, что я скажу тебе, и жребий будет твой. Убей лендича, беса, отщепенца ведов, принеси мне его голову в жертву, а сердце брось детям леса. Поведи людей на Яксу, а потом спроси всех, решатся ли они не дать жребий тебе, тому, кто отомстил за их страдания? И разве их голоса не перевесят при вече в околе?
– Рыцарь… Где мне его искать? Не справлюсь… Впрочем, с ним – Есса, бог сильный, могучий. Он даже месть заставляет позабыть.
– Месть – это право и роскошь. С богом, а хотя бы и против бога! Ступай и не тревожься. Я дам тебе кое-что, чем ты победишь Яксу. Вынь копье и сделай так, чтобы оно почуяло кровь.
Дрогош взялся левой рукой за наконечник, держал долго, а когда отважился взглянуть на оружие, увидел на окровавленном железе грубый рисунок кабана. Встал и почувствовал, как вливаются в него новые силы.
Цель была недалеко, но коней они не жалели. Гнали по лесам, по пустошам между горами над Санной. Дальше, быстрее, по взгорьям, по каменистым разливам реки. Кони сперва сделались мокрыми, длинная зимняя шерсть залоснилась, потом покрылась белизной, под конец – пеной. Якса не замедлялся. Они скакали дальше. По хребтам к долине Белой Сарбии!
Была там тропа на широкие горные луга, старый тракт в Монтанию. В месте, где заканчивался лес, Якса приказал искать. Нашли они три бука, выстреливающие из одного ствола, будто языческие идолы, покрытые лесной листвой.
Найдя – он крикнул от боли. Под деревом была могила – недавно насыпанная, прижатая плоскими, с резкими сколами бурыми камнями. Якса соскочил с седла, упал на колени, принялся отбрасывать камни, рыть руками землю.
– Селенэ! – застонал он от боли. Вигго смотрел на него мрачно, потом и сам спрыгнул на землю, присоединился к хозяину. За ним подошли оба гридня. Раскапывали могилу, выбрасывали наверх жирную черную землю. Слишком поздно! Зря!
«Конец», – хотел сказать скандинг, однако остановился, потому что хозяин его словно обезумел, в него будто все бесы Волоста вошли.
И вдруг стук: что-то под ними застучало, зашевелилось, словно желало вылезти из-под земли. Стрыгон, подумалось в панике Вигго. Один уже был, теперь – второй!
Но не сказал ничего, потому что под слоем чернозема ощутил нечто твердое. Толстый необструганный брус, как крышка сундука. И нечто стучало под этой крышкой все громче!
– Отступите! – крикнул Якса. – Я сам! Сам…
Воткнул окровавленные пальцы в землю, схватился за край доски…
Поднял.
Крик прошил утренний туман, поднялся к верхушкам деревьев.
Тихо как рысь, Вигго потянулся за топором – но нужды не было. Потому что это нечто шевелилось в открытой могиле – гибкая, испятнанная землей фигура. С головой, увенчанной темными косичками.
Якса схватил ее поперек, выдернул из ловушки.
– Селенэ! – обнял он ее.
Писк, потом крик; она не могла говорить. Но была жива! Жива, должно быть, попущением Мокши или дреговитского Яруна, господина жизни и свадеб! Но может – это Есса лендичей и сварнов дал ей силы, чтобы она выжила в могиле?
Она перестала кричать, словно бы к ней вернулись память и сознание. И тогда обняла окровавленными руками Яксу, затряслась, голова ее бессильно упала рыцарю на плечо. Она принялась плакать, беспомощно рыдать. И все время говорила, бормотала, бесконечно.
– Убили… аул. Хотел меня поневолить… Бернат из Туры! Я ударила его… под сердце. Вкинули меня живьем… в могилу.
Руки Яксы сжались в кулаки.
– Нет больше Берната. Нет Туры. Я вернулся, моя любовь. Я успел… в последний момент. Есть только ты и я. Я и моя госпожа.
– Я прокляла его! – рыдала хунгурка. – Камнем и кровью, стоящего и лежащего, сидящего и спящего, ходящего и раненого… Чтоб он выл, чтобы все вокруг превращались в упыре-е-ей!
– Хватит! Хватит, прекрати. Все уже прошло!
Они соединились в поцелуе. Лендийский рыцарь и дикая девица из степей, в холоде раскопанной могилы, зябким утром над Белой Сарбией. Она и он.
Самбор и Вилкомир удивленно смотрели на это. Но Вигго поглядывал в другую сторону. Встал, потянувшись к рукояти меча, но рука его опустилась. Не сегодня. Не сейчас. Не время для смерти.
Он схватился за топор.
Лес ожил.
Вставал медленно, но неумолимо. В ямах под корнями деревьев, в диком боярышнике, за поваленными стволами появились тени. Сперва лоб, увенчанный оленьими рогами. За ним – другой: покрытый косматым медвежьим мехом. Головы появлялись в лесных просветах как призраки. Фигуры, укутанные мехом, шли со стороны тракта, словно волкулаки и локисы – или стрыгоны, возникшие из проклятого тумана.
Шли они со всех сторон. Сгорбленные, но высокие, покрытые шкурами волков, медведей и кабанов. В шлемах и шишаках, украшенных головами диких зверей, рогами оленей, листьями, ветками, чтобы лучше растворяться в полумраке дикого бора. С перьями на шапках и шлемах, вооруженные копьями, сулицами, топорами, дротиками, тесаками. Одетые в кожанки, меха; редко на ком был кафтан.
Подняли они станицу, украшенную головой вепря, и тогда Вигго узнал того, кто шел рядом с хоругвью. Юноша из села. В шишаке, со щеками, обмазанными кровью. Но Дрогош… уже не был покорным кметом из Туры.
А потому Вигго покрепче взял топор и положил руку на плечо рыцаря.
Язычники окружали их со всех сторон…
Дополнение для внимательного читателя
Арба – простая двухколесная повозка хунгуров для перевозки шерсти, шкур и людей, обычно запряжена волами, реже – конями.
Аул – степное село, состоящее из нескольких юрт и шатров, в котором живут тридцать-сорок человек. Обычно это одна широко разветвленная семья, в чей состав включают не только мужских потомков вместе с женами и наложницами, но и рабов и слуг вместе с женщинами и детьми. Аулом всегда управляет самый старый из членов рода, носящий титул «даркан». Когда хунгуры кочевали по Бескрайней Степи, аулы были куда меньшими, потому что если они становились велики, требовалось удерживать огромные пастбища и территории, на которых пасли стада овец, коз и скотины. Тогда было в обычае, чтобы младшие сыновья отходили вместе с женами, юртами и животными, создавая собственные аулы. Но после покорения Дреговии и Лендии, когда хунгуры получили в свою власть более плодородные земли, эти структуры уже не нуждались в гигантских пастбищах, особенно учитывая то, что захватчики требовали от покоренного народа – ведов – многочисленных даров, дани и подношений. В то время аулы сделались куда более многочисленны – поэтому, а еще и потому, что, пребывая во враждебном окружении, хунгурам приходилось держаться вместе.
Бадев – название одной из пород лошадей, доступных в Веддии, особенно в Младшей Лендии, скорее всего, приведенных сюда из степей Югры. В зависимости от того, выращивают ли их за Кругом Гор или же в степях вне его – например, за Нижними Вратами, называют их кухайланами или румельцами. Оба вида красивы, сухощавы и стройны, необычайно легки, особенно кухайланы, а потому подходят для легкой кавалерии, но не для тяжелых рыцарей. Румельцы – это бадевы, которых разводят на территории Лендии, где есть лучший доступ к корму, а потому они больше кухайланов и при том остаются быстрыми и необычайно выносливыми.
Бесы – под этим именем понимаются старейшие и самые опасные демоны древнего леса, дети и сыны Волоста, а порой – и более старший помет Чернобога. Язычники до сих пор почитают их как богов леса; в древние времена им приносили жертвы и проведывали в храмах и континах старых богов. Нынче Единоверцы загнали их во тьму, в самые темные уголки боров, где они ждут возвращения древней славы, время от времени беспокоя людей.