– Дружной, в тебе говорит снобизм.
– Так что, идеалист, все люди братья?
– Мне и среди русских куда как не все братья. Братство не национальностью меряется.
Доставив девушку к отцу в особняк, Шевцов столкнулся с новой трудностью. Илона ни в какую не соглашалась подняться в приготовленную для нее девичью на втором этаже, бывшую комнату Сонечки. Сколько оба Шевцовых и горничная ни бились, пересилить упрямую цыганку не удалось. Нужно было найти переводчика.
Трудно вообразить, каково было в малом городке в предместьях Санкт-Петербурга сыскать знатока венгерского языка. Валерьян Валерьевич обошел прихожан и выяснил, что в прилегающем сельце снимает дачу бывший цирковой гимнаст, уроженец Закарпатья. По безвыходности решили попытать счастья. Послали пролетку. Располневший на покое артист с охотой прибыл и действительно сумел объясниться с норовистой туземкой.
Почесав мохнатую голову, господин Орос передал озадаченным домочадцам:
– Она не может подняться на второй этаж.
– Что за блажь?
– Боится осквернить дом.
– Переведи: у нас другие порядки. И коль скоро она поехала со мной, пусть перенимает правила нашего мира.
Девочка по-прежнему цеплялась мертвой хваткой за перила.
– Поняла ли она?
– Поняла. Но строптива.
Шевцову прискучили бесплодные разъяснения. Взяв руки Илоны в свои, он медленно разжал ее пальцы. Илона смотрела Шевцову в глаза с доверчивым обожанием, все еще сопротивляясь по инерции. Подхватил на руки обмякшую девчонку – и понес наверх. Занеся в горницу, усадил на кровати. Илона не давала ему разогнуться, обхватив шею руками.
– Илоночка… пусти. Ты здесь будешь жить. Обживайся.
Илона еще крепче ухватилась за Валерия, бормоча непонятные тревожные слова.
Шевцов оперся коленом на кровать:
– Девочка, знаю, что тебе страшно. Ничего, все пройдет. Ничего.
– Ничего… – эхом откликнулась девушка.
– Вот и славно… Пусти, моя хорошая.
Илона разжала руки.
– Скоро ужин подадут. Покажу, как нужно за столом сидеть. Не робей, девочка.
Томным лиловым августовским вечером, одним из последних в остывающем Петербурге, Шевцов запросил аудиенции у Шаляпина: Большой театр давал на сцене Мариинского «Фауста». Ему отказали – певец устал и занят был чрезвычайно.
Тогда Шевцов, потеревшись среди артистов труппы и разведав, каковы вкусы и предпочтения певца, отправил Шаляпину невообразимых размеров корзину его любимых махровых сиреневых роз, с сопровождающим письмом: «Глубокоуважаемый Федор Иванович! Ваше искусство призвано пробуждать человеколюбивые движения души ценителей Вашего таланта. Позвольте выразить уверенность в том, что Вы, как самобытный выходец из крестьянской семьи, выпестованный щедростью благодетелей, разглядевших Ваш творческий гений, не преминете признать природные способности обездоленной, но несомненно одаренной молодой особы. Во имя Ваших учителей и радетелей прибегаю к Вашему покровительству и великодушию. Все, о чем смею просить, – уделите полчаса Вашего драгоценного времени, чтобы распознать Богом посланный талант. Закапывать оный возбранено и Создателем».
Шевцов ждал недолго: в фойе вбежал суматошный, встрепанный человек в поношенном фраке:
– Господин Шевцов? Поднимитесь, вас ожидают.
Шевцов подал знак предупрежденному и задобренному швейцару, и в фойе пожаловал благопристойного вида господин Дружной, под руку с маленькой оробелой смуглянкой, наряженной небогато, по-мещански.
Крупнотелый Федор Иванович приветливо подал руку Шевцову, осведомившись об имени и звании. Шевцов коротко представился и рассказал предысторию визита.
– Удивительно. Подлинно удивительно. Ну что ж… Попробуем…
Шевцов дал знак Илоне приблизиться к инструменту. Догадливая девушка скоро сообразила, что от нее требовалось. Шевцов и Дружной, переговариваясь, спустились в фойе. Против ожидания, прослушивание продолжалось более часа. Шевцов уже стал беспокоиться, когда господин Шаляпин сам изволил подойти к молодым людям:
– Валерий Валерьянович, миленький. Голос, конечно, исключительный, да ведь она неграмотная. И по-русски – ни-ни.
– Федор Иванович, хоть сейчас выйдите на улицу: там сплошь все дамы, которые говорят по-русски и грамотой превосходно владеют. А подойдет хоть одна по дарованию русской сцене? Вот то-то. Возьметесь обучать?
– Исключено. Я не учитель, я артист. Опять же, вы представляете, сколько это может стоить?
– Несомненно. Вы можете порекомендовать кого-нибудь в столице? Денежную сторону дела беру на себя.
– Ну, ладно, добрейший Валерий Валерьянович. Уважаю ваши доводы и великодушие. Я действительно приму участие в вашей подопечной. Приезжайте ко мне домой в следующий вторник. К трем пополудни. Мы найдем возможность пристроить барышню на обучение.
Валерий прочитал от корки до корки большевистскую газету, следуя принципу «узнай врага досконально». Зиновий Андреевич, застав родственника за этим занятием, обрадовался:
– Ты приближаешься к истине!
– Какой истине?
– Большевиков не одобряю… Но вот программа крыла меньшевиков мне вполне по душе.
Шевцов потерял дар речи:
– Не хочешь ли ты сказать, что записался в революционеры?
– Определим это как «сочувствующий». Я жертвую на нужды партии.
– Однако… не доведет нас это безумие до добра.
И, не слушая возражений, скомкал перед камином пачкающие руки листы.
Погостивши у отца еще с неделю, Шевцов рассудил перебраться поближе к Туркестану. Нужно было пристроить Илону. В конце концов, решив оставить девушку на попечение отца, поручик пришел с ней попрощаться:
– Илоночка, здесь тебя не обидят. Будешь у Валерьяна Валериевича за дочь. А мне служить надо – понимаешь? На службу ехать. Далеко.
Господин Орос перевел.
Цыганка разразилась загадочной возбужденной тирадою, в которой часто повторялось «Шевцов».
– Господин поручик, она будет ждать вас, сколько надо.
– Вот и чудно. Значит, не убежит.
Валерьян Валерьевич, однако, побаивался оставлять в доме цыганку:
– Я, конечно, сочувствую ее положению… Но племя-то невразумительное… А ну как мне дом расхитят?
– Отец, полно тебе. Илона не из таких.
– А все-таки негоже благодетельствовать за чужой счет. И как ты хочешь устроить ее будущее? Не собираешься же, упаси Господь, приспособить ее наложницей?
– Отец, вот и ты… Не ожидал, что ты можешь так обо мне подумать. Не повторяй бабьих сплетен. Убежден, что с ее одаренностью она выучится, достигнет творческих успехов, и начнется у девочки новая жизнь. Вырастет – выдадим замуж. И без публичного предъявления девственной крови.
– Ну, это еще вилами по воде… По крайней мере, покамест варварка только тебе и доверяет, а при оформлении паспорта выбрала фамилию «Шевцова». Других вариаций и знать не хотела.
– Ну, пусть ее. Фамилии не жалко.
– Это дворянская фамилия.
– Отец, где же твои демократические убеждения?
Хозяин растерялся и замял разговор.
– Еженедельно отправляй ее в Петербург на занятия – адрес я оставил. Еще я нанял гувернера для обучения грамоте и сопровождения по городу. Средств оставил в избытке. А если что, из Туркестана дошлю.
– Обнимемся, Валюша. Дай расцелую.
Глава 9Любовная хворь
У Шевцова оставалось еще полтора месяца отпуска. Он провел их на Каспийском море. Прибыв в Красноводск, дешево снял домик на побережье. Не ища сближения с местной интеллигенцией, ранним утром в одиночку бродил по побережью, уходил вдаль на лодке, валялся на песке, купался, читал и размышлял.
К одиннадцати, убегая от жары, шел домой. Под стремительно холодеющий вечер выбирался в город поужинать, неизменно заказывая и стопку водочки.
– Господин офицер, не позволите составить компанию? – возле столика появилась круглолицая высокая брюнетка с пышной прической, в шенилевой шляпке и дорогом светлом туалете, сверху расшитым кружевами шантильи цвета маренго.
Шевцов молча откинулся на стуле, не поднявшись для приветствия. Он не любил набивавшихся в общество дам.
Словно уловив его мысли, молодая женщина поспешно добавила:
– Только не подумайте, что я навязываюсь мужчинам… Никоим образом. Просто мне сегодня понадобилась помощь. Вообразите: я подвернула и сломала каблук и решительно не знаю, к кому обратиться. А ваше лицо мне показалось… чутким. Но если я ошиблась – простите ради Бога. Я немедленно удалюсь.
Шевцов с улыбкой посмотрел на покалеченную туфлю.
– Прошу прощения за суровость. С удовольствием отвезу вас домой. Позвольте представиться: Валерий Валерьянович Шевцов. Я поручиком в Кушке.
– Добрый вечер, господин поручик. Елизавета Владиславовна Михайлова. Мой муж – генерал-губернатор в Ташкенте. Слышали? А я отдыхаю на море. Здесь сейчас бархатный сезон.
Шевцов задержался у дома Елизаветы Владиславовны. Они болтали, прислонившись к терпкому маслянистому стволу ядреной южной сосны. Отбросив застенчивость, женщина освободила из тесного плена маленькие ножки и стояла босою. Общались молодые люди непринужденно. Пряные запахи влажной ночи располагали к задушевности. В конце концов, озябнув, Елизавета Владиславовна засобиралась в комнаты – Шевцов с сожалением полюбовался уплывающим в ночь женственным силуэтом.
С тех пор он начал регулярно бывать на даче Михайловых. Они гуляли по пляжу, посиживали в оранжерее, обедали в ресторане, устраивали в степи гонки на поджарых, холеных ахалтекинских скакунах. Елизавета Владиславовна недолго скрывала свою увлеченность Шевцовым. После скорого взаимного объяснения отношения их изменились. Принятая в обществе беспечность одурманила добропорядочную, цельную натуру Валерия Валерьяновича. Да и предательство Леры словно дало отмашку внутреннему человеку – и тот с головою бросился во все тяжкие, утопая в смертном грехе.