Елизавета Владиславовна была совершенством, существом поразительной красоты и грации. Эрудированная и красноречивая умница, обаятельная ласковая женщина, она покорилась только ему – Шевцову. Поручик совсем потерял голову и уже не таился, проходя с любимой по городу, не опасаясь ни осуждения, ни сплетен.
Он отправил письмо папеньке, извещая, что нашел свое счастье и собирается подать на развод с Лерой. Что он отдает себе отчет в своих поступках. Понимает, что решение его несомненно коснется карьеры, но Лиза ему дороже.
– Давай уедем, милая, – шептал он в любовном неистовстве, жарко приникая к ароматному, сводящему с ума белому округлому плечу.
– Но тебя уволят со службы, – беспокоилась чувственная Лиза, с наслаждением подставляя тело под его поцелуи и дыша в крепкую шею.
– Не знаю насчет увольнения… но по службе точно не продвинут… Но я на все готов ради тебя. Ну, черт с ним, поступлю, скажем, на гражданскую службу, стану канцелярскою мышью или секретарем у какого-нибудь дурака церемониймейстера или советника… Зато мы будем вместе… Навсегда. Я буду носить тебя на руках и стремиться к тебе всякую ночь… Наплевать на предрассудки. Мы будем свободны и счастливы.
Лизонька мягко уходила от разговора.
Наконец Шевцов решился. Прибыл в парадном мундире с цветами и настойчиво потребовал определенности. Ответом послужил затяжной поцелуй с неистовыми объятиями. На время Шевцов позабыл для чего пришел, да и самого себя. Отдышавшись после свершившегося безумства, он вернулся к недавнему разговору и более не позволял уклоняться от объяснения. Лизонька тихонько вздохнула.
– Милый, – пропела она, – к чему нам перемены? Разве мы уже не счастливы? Нынче, а не в радужном несбыточном грядущем. Подумай сам, средства моего мужа позволяют не думать о презренной прозе. Не говоря уже о том, что княжеский титул, который я ношу, унаследуют и наши дети… Иначе им грозит плачевное положение внебрачных.
Шевцов стиснул зубы так, что их заломило. Он принялся одеваться.
– Ты сегодня рано уходишь. Придешь завтра? Я с нетерпением буду ждать тебя, голубчик.
– Я не приду больше, Лиза, – произнес он сдержанно, застегивая верхние пуговки гимнастерки.
Обескураженная женщина притихла.
– Валь, я что-то не так сказала? – подняв голову, спросила она.
Шевцов, не отводя глаз, отрешенно глядел ей в лицо.
– Мы что-то не так сделали, – выговорил он с горечью, обращаясь к самому себе.
Шевцов тяжело переживал катастрофу своего падения и разлуки с Лизой.
Возвратившись в часть, он прошел положенные этапы страдания, от мучительной, изводящей тяги к любимой женщине до полного отторжения самого чувства любви. В то время печаль, разъедавшая его душу, оставила после себя рубец, ставший неподатливой для Эрота броней.
Глава 10Служба государева
Хороши кушкинские сопки ранней туркменской весной. Собрав воды на северных горных склонах, река Кушка победоносным шумом утверждает окончание мертвящей зимы.
Повылезала из спячки всякая Божия тварь. Берегись, путник, гляди под ноги: и звери, и птицы, а также прочие твари ползучие и летающие – всякое дыхание блаженствует на раннем припеке.
Помолодели покрытые малахитовой зеленью склоны, украсившись неистово цветущими огненными тюльпанами; размашистым, всепоглощающим пламенем маков; нарядными свечами густо-лиловых эремурусов.
Повеселели и доблестные обитатели крепости, уставшие от длительного пребывания взаперти. Возрождение природы вселяло в них новые надежды, определяло новые пути.
Оглядывая с вершины сопки неистово ликующую весеннюю природу, Шевцов готов был приветствовать ее восторженными строками:
Ленивым золотом текло
Весь день и капало светило,
Как будто влаги не вместило
Небес прозрачное стекло.[12]
Текинский лазутчик Туркменского дивизиона принес сведения о массовых контрабандных доставках опия с афганских маковых полей, идущих в направлении Амударьинского округа под дипломатическим прикрытием британских советников и с британским же огнестрельным оружием.
Туркменская милиция, набранная из местных джигитов, как-то ненароком утратила зрение, слух и разучилась распознавать следы.
И только текинцы, бывшие прежде злейшими врагами, то и дело нападавшими на российские аванпосты, сохранили, не в пример племенам-предателям, верность России и неотступно выслеживали поставщиков зловредных грузов.
Заблаговременно оповещенный, ротный командир поручик Шевцов еще затемно выступил из крепости и к утру расположил людей в складках горного склона, ожидая, когда по дну ущелья двинется караван с контрабандным грузом. Солдаты заняли позиции и затаились. Союзные ополченцы держали «мосинки» наготове.
Показалась вереница верблюдов – зоркий текинский разведчик толкнул Шевцова под локоть еще до того, как тот разглядел что-либо в бинокль. Поручик дал знак солдатам приготовиться и быть настороже.
Дождавшись прохода каравана в середину ущелья, Шевцов обернулся к своим. И обнаружил внезапное исчезновение салгуров, да еще и вместе с оружием. Поморщившись, дал команду пехоте открыть по каравану огонь. Текинская группа с противоположного склона, видимо, тоже не промахивалась: караванщики прекратили ответный огонь. Все было кончено.
Спустившись в ущелье, Шевцов крикнул старшему унтер-офицеру:
– Ну и кто здесь выдающийся стрелок? Зачем двух верблюдов свалили, на мясо что ли? Стрельцов, если не сознаются, кто скотину поубивал, всей роте вкачу неделю внеочередных стрельбищ! Собирайте тюки с «товаром».
После данного маневра господин поручик Шевцов был пожалован внеочередным присвоением звания штабс-капитана и поощрен денежным вознаграждением. Служба продолжалась.
Из города наконец прибыла долгожданная почта. Присевши на лафет, Шевцов, обдуваемый свежим ветерком, с упоением внимал родному почерку отца: прямые и четкие буквы почти без канцелярских завитушек.
«Валюша, грех Бога гневить, живем мы мирно и благополучно, не в пример вам, усердные труженики, взвалившие на себя ношу сторожевой службы. Ноги мои старые, правда, разнылись, устали мерить шагами вселенную, но и Бог с ними. Всему свое время. Видно, тянет земля к себе Святогорову ношу.
Илоночка наша, утешение мне, старику, освоилась. Ласкова со мною и почтительна, скуку мою развеивает. Точно дочкою мне, даром что иноплеменная. С Валерией Леонидовной не сравнить, не в осуждение будь сказано. Только как писем от тебя долго не приходит, закручинится, головой поникнет. А как услышит, что поклон ей передаешь, – так и подскочит от радости, вьется юлой и глазами сверкает, даже страшно от такой неистовой привязанности. Вот ведь благодарное и преданное сердце. Прилежно занимается с учителем и дома все распевает и на фортепиано упражняется. Говорит, Валерий мною гордиться будет. Голос Илоночкин чародейной гармонии и услады. Поцелованная Богом наша девочка. Уж ей и про концерты нынче намекают, но Илоне, должно быть, только один слушатель надобен. Приезжай в отпуск. То-то нам радости будет!
Про усердие к государевой службе и мужество при встрече с противником и поминать не стану – крепко я уверен в твоей храбрости, разумении и старании. Молю Господа Бога, чтобы даровал тебе командирской мудрости. Прошу Матерь Божию принять сына моего под Ее честнейший и милостивый омофор. Горжусь тобой, будь ты и впредь достоин звания офицера российского. С крепким объятием и родительским благословением, твой отец Валериан Валерьевич».
Получил Шевцов письмо и от зятя:
«Валерий, такие дела затеваются, что голова кругом идет. Вообрази: наша Государственная Дума второго созыва продержалась всего 102 дня! А на 103-ий – наш наиусерднейший реакционер господин Столыпин соизволил обвинить думовцев в сговоре с „военной организацией РСДРП”! Каков скандал! И вот, представь себе, уже 3 июня сего 1907-го года Таврический дворец окружен вооруженной пехотой, которая не допускает депутатов на службу. Каково? Ты все еще остаешься приверженцем монархии? Уверен, нынче же одумаешься.
А теперь: с 1 ноября уж и третьего созыва Дума приняла полномочия. Ах, чехарда… Чуть только царизм не удовлетворен составом Думы – так сразу и распускать. Даром что и так Государственным Советом регулируется – те же самодержавные рачители. Хороши ж либеральные реформы, нечего сказать. И мало того: в период думского междувластия господин Столыпин умудрился протолкнуть свои пустопорожние аграрные реформы, под прикрытием 87 закона. О, шаткая, но изворотливая власть. Однако же не избежать им радикальных перемен. Поздно спохватились! Примыкай и ты к нашему конституционно-демократическому течению, хоть и тайком, поелику вашему брату офицеру запрещено вступать в политические организации. Потом еще гордиться будешь, что стал участником величайших исторических свершений в истории Государства Российского!
Как там служба продвигается? Слыхал про твои боевые успехи – с повышением тебя! А все же как зять советую тебе не высовываться особо, без тебя герои найдутся, а сестрицам твоим и батюшке ты еще живым сгодишься. Про Соню писать не стану – все благополучно, да и слава Богу, хоть и случился у нас некоторый разлад. Она сама тебе напишет.
Как там в Туркестане твоя альковная сторона бытия? Нашел себе хорошенькую туземочку? Уж я бы на твоем месте не растерялся – только не передавай сестрице, мужской солидарности ради.
Подопечная твоя, дикарка, ополоумела – от людей прячется, из дому не выходит, разве куда со стариком и на занятия. Набожна до безобразия. Что за грехи потайные она там замаливает, бог весть, да, видно, есть что. Худое семя, может, воровала когда или по рукам ходила. Намучаешься ты еще с этой хворобою, пристала к дому, как репейник, а батюшка твой тому и рад – простодушен да податлив на незатейливую ласку. Может, на виду представляется смиренницей, а сама по ночам куда бегает… Нечистая кровь, ждать добра с ней не в пору».