От Дружного прибыло давнишнее письмецо:
«Ну, брат Валерьяныч, дела у нас кипят, право слово. Помещики перепугались давешних крестьянских восстаний. Скопом Крестьянскому Поземельному Банку земли на продажи сдают – до очередей дошло! Кто-то напрямую крестьянам землю продает. Отец мой от земель избавляется, правда, по хорошей цене. Беда, однако, в том, что арендная плата и есть наш основной финансовый кладезь. И что теперь? Военная служба у нас тут убыточна, сам знаешь, особенно в гвардии: на пиры сдай, да на августейшие смотры с подарками, да на амуницию, да… много еще чего. Не то что там у вас, пограничников, – жалованье стоящее, да столовые, да квартирные, да наградные.
Илона свет Батьковна, по-моему, в тебя влюблена, ей-богу. Помнишь ли дитя горькое с грязными ногтями и немытою шеей? Так вот – забудь про чуду-юду. Теперь статна, величава, лицом притягательна, волосы цвета вранова крыла вьются, очи янтарные смолисты, так и затягивают. Из дому выйдет – вслед смотрят, шеи набекрень. Хоть и одевается небрежно, все на ней смотрится и играет. Ну да про моду я ей подскажу, чтоб была тебе под стать. Голос бесподобный, умом быстра и пытлива, телом подвижна и гибка. Самородок. Видишь, и у меня поэтический слог прорезался, но иначе не скажешь. О тебе Илона отзывается с восторгом. Все про тебя выспрашивает, каков ты, что любишь, как чувствуешь. Повесила фотографическую карточку в девичьей светлице. Прикипи ко мне такая молодица – на сто тысяч красоток не разменял бы. Не мое, Шевцов, дело, но коли упустишь, дураком будешь».
Шевцов озадаченно смотрел на два последних письма – по его разумению, в них проскальзывало что-то несообразное и неподобающее Илоне. Она помнилась Валерию совершенным ребенком. Двусмысленные рассуждения о ней казались ему даже непристойными.
В Кашкадарьинском велаяте Бухарского протектората стали частым явлением грабежи торговых караванов. Главным образом нападали на купцов – русских подданных. Их забирали в плен, и люди пропадали без следа. Местный бек не давал разъяснений по поводу этих происшествий. Кавалерийские разъезды без толку метались по широким просторам полынных Каршинских степей, заглядывая в дремлющие, мирные с виду кишлаки. Но там были одни бедные незлобивые дехкане, которые только и делали, что надрывались на хлопковых полях, продавая русским купцам плоды своего тяжкого труда. «Никто ничего не видел и не слышал», – твердили шельмоватые переводчики. Со стороны казалось, что здесь царят тишь и благодать, а между тем караваны вместе с товарами, людьми и верблюдами исчезали, словно проваливаясь сквозь землю.
Недавно прибывший генерал-майор Кириллов, ответственный за сношения с Бухарским эмиратом, отдал распоряжение подготовить лазутчиков для разведки в Кашгарии. Задача представлялась едва ли выполнимой, учитывая языковой барьер. Кроме того, кабинетные «вояки» отличались трусоватостью, хоть и стыдились ее. А чтобы подыскать лазутчиков из местного населения, требовалось немалое время.
Господин генерал-майор метал молнии:
– Сколько лет в округе? Десять? А вы – семь с половиной? И до сих пор не озаботились овладеть языками?
Впрочем, и достойные Зевеса громы и молнии положения не меняли.
Наконец штабс-капитан Шевцов, тихо, без аффектации изъявил желание выполнить поставленную командованием задачу: он давно не терял времени даром, осваивая туземные диалекты.
Завернувшись в длиннополый ватный халат затасканного вида и замысловато, на манер бедуинов, накрутив на выбритое темя грязный платок, Шевцов пешим ходом отправился в Карши. С подозрением принятый завсегдатаями самой большой в городе чайной, предприимчивый смельчак разругал туркуманов, принимавших российское подданство, и клялся Аллахом, что полон неугасимого рвения вытеснять, по мере слабых своих сил, окаянную империю из пределов туркестанских. Бухарские купцы не поддерживали дерзкого новичка, но и не противоречили ему, оставаясь «при своих интересах». Владычество Российской Империи принесло им немало выгод: обуздание разбойничьих шаек диких кочевников, искоренение мятежных междоусобиц, упорядочивание таможенных и торговых правил, а главное, установление привилегированных пошлин в России. Приветствовало местное купеческое сословие и строительство железных дорог, облегчавших движение в глубь Государства Российского.
Между тем наемники бека зорко присматривались к пришлому человечку, высказывающему столь радикальные взгляды. Не прошло и пары часов чаепития на немыслимой жаре, как сердар туркменского наемного конного отряда повелел доставить пред свой светоносный лик ревнителя возврата к прежней кровавой сумятице. Шевцов поспешил повиноваться. Выказав надлежащее смирение и вознеся малому властителю медоточивые хвалы, штабс-капитан, по виду, искренне обеспокоился нерушимостью каршинской цитадели. Тронутый горячим усердием к успеху своей миссии, сердар приказал зачислить пришельца на «высочайшую должность смотрителя мулов и разгребателя навоза».
Раздавая корм малорослой прожорливой скотине, находчивый офицер беспрепятственно бродил между кострами, не упуская ни слова из цветистой восточной речи. Воины похвалялись разной добычей, а главное – количеством захваченных пленных, которых по большей части переправляли на невольничьи рынки Персии и Афганистана.
Как успел разузнать новый смотритель, каршинский бек, наживаясь сам, вознаграждал и свою охрану, делясь с ней пленными и товаром, какой поплоше. Пленных продавали и в отдаленные кишлаки, где их держали в грязных норах, извлекая оттуда лишь для исполнения полевых и домашних работ. Попытки побега карались с не знающей предела азиатской жестокостью. Ссохшиеся черепа на палках, торчащих поверх дувала, вселяли в невольников леденящий ужас.
Собрав сведения относительно разбоя, захвата и распределения пленных, штабс-капитан поспешил вернуться к своим. В крепости стал свидетелем разговора с местным населением. Перебрасываясь друг с другом словами, из которых явствовало сожаление, что из-за частых рейдов русской кавалерии они не могут свободно использовать рабов на хлопчатниках, аксакалы врали офицерам прямо в глаза.
Стоящий в двух шагах от Шевцова переводчик важно разгладил неопрятную бороду и заговорил внушительным тоном:
– Достойные служители высокочтимого русского императора! Мы – смиренные работники полей и не вникаем в дела нашей знати. Но если бы мы только прослышали о русских рабах, сразу донесли бы вашему начальству.
Разговор продолжался уже более часа. Шевцов, опасаясь раньше времени потревожить пройдоху-толмача, после беседы потихоньку доложил начальству об истинном положении дел. Среди прочего, он со скорбью упомянул, что когда дошли слухи о приближения российской розыскной экспедиции, русские пленные в Карши были жестоко обезглавлены, азиатские же поселенцы российского подданства – ограблены и изгнаны из пределов оазиса.
Начальник военной экспедиции генерал-майор Тигран Аматуни, потемнев ликом, распорядился расчехлять орудия конно-тягловой артиллерии.
– Тигран-Паша! – бухнулся в ноги ему переводчик, – пощади! Там наши женщины и дети.
– Уберите халатника, – не отрываясь от бинокля, бросил генерал-майор – готовить боевыми по городу.
За беспримерную храбрость и сноровку при выполнении боевого задания господин штабс-капитан Шевцов досрочно получил звание капитана и был пожалован крестом святого Георгия Победоноcца IV степени, с правом ношения личного Георгиевского оружия. На рукоятке клинка красовалась надпись «за личный подвиг». Капитану Шевцову было предоставлено право перевода в Европейскую часть Российской Империи, коим он, впрочем, не воспользовался: не поспевая за аграрными реформами, отец разорялся, и Валерий не хотел обременять его оплатой своих столичных нужд.
Особым распоряжением командующего штабом корпуса Туркестанской области господина генерал-майора Лилиенталя должен был состояться перевод Шевцова в Самарканд, чему немало способствовало владение им тюркскими языками. Ждали только прибытия в Кушкинский гарнизон замещающего обер-офицера.
Между тем военно-полевой суд Закаспийского округа постановил разжаловать генерал-майора Аматуни в прапорщики и перевести на службу в Туруханский край. С тяжелым сердцем приняли эту весть его сослуживцы.
– Русские потерянные жизни никто не считает. За злодеяния разбойников никто ответственности не понесет: каршинский бек и духовенство вышли сухими из воды, а бухарского эмира Государь задобрил новыми чинами и наградами, – сокрушался капитан Илья Арнольдович Ворохов.
Шевцов тем временем усиленно изучал тюркские наречия, приготовляясь к секретному контролю за донесениями наемных лазутчиков и местным шариатским судопроизводством.
Видно, разжалование и ссылка известного в Туркестане героя Российской армии и кавалера многих орденов Аматуни, вкупе с переживанием жестоких впечатлений и накопившейся усталостью, неблагоприятно повлияли на состояние духа Шевцова – он захандрил. Запустил бритье, не следил за свежестью исподнего, вяло исполнял служебные обязанности, понуждая себя к работе через силу, сделался рассеянным и забывчивым. Иссох плотью, дурно спал; ничего не хотелось, ничего не шло на ум. Порою пугался проносящейся птицы; внезапно будто наяву заново переживал кровавые казни; по ночам грезились пытки. Захворал «воинской» болезнью.
Шевцов привык уединяться. Он надолго уходил в сопки, нарушая запреты командования. Бесцельно шатаясь по каменистым склонам, не беспокоился ни о своей безопасности, ни о служебных последствиях ослушания и дурном впечатлении, производимом на подчиненных.
Валерий обратился к полковому священнику: утерял возможность молиться. Отец Георгий сделал ему строгое внушение и, попеняв за редкую исповедь, велел для духовного выздоровления ежедневно прочитывать по главе Святого Евангелия да ежемесячно прибегать к Святому Причастию. Валерий Валерьянович послушался и с Божьей помощью постепенно начал приходить в себя. Начальство, всегда благоволившее к офицеру, поразмыслило и почти насильственно отправило его в четырехмесячный отпуск, с сохранением казенного содержания.