Семья расположилась за столом, обсуждая планы будущего праздника: решено было к юбилею разослать приглашения старинным товарищам и оставшимся в живых однополчанам Валерьяна Валерьевича. Порфирий Осипович посоветовал арендовать залу в каком-нибудь из ресторанов Петербурга. Зиновий Андреич, прикинув расходы, предложил ограничиться Гатчиной.
Отец вышел из столовой, тотчас же старшие начали переглядываться и несмело делать друг другу намеки – не стоит ли часть расходов переложить на самого юбиляра. Младший Шевцов пресек их пререкания. Ему был противен этот скопидомный семейный торг. Родственники, пристыженные и недовольные, примолкли.
– А что, – возобновляя приличествующую совместному обеду беседу, произнесла миловидная София Валериановна, – припоминаете ли наводнение Москвы прошлого года?
– На 9 метров вода поднималась – пятую часть Москвы затопило, – с мрачноватым удовольствием прекрасно знающего предмет человека сообщил Порфирий Осипович.
– Софи, вообрази картину залитых водой улиц, которые вместо подвод и бричек пересекают всевозможные лодочки и суденышки! Залило несколько электрических станций, поэтому нам пришлось целых два дня сидеть без света. В страстную-то пятницу, когда самое время украшать куличи для освящения! Вот ведь ужас-то.
– Да ведь куличи в Чистый Четверг готовят – это благочестиво и пристойно, – заметила София Валериановна.
Шевцов, нервы которого в последние дни расшатались, не выдержал и вспылил:
– Вот уж повод поминать ваши горькие горести, когда бедные кварталы так затопило, что люди все имущество теряли, а случалось, и сами тонули.
– Экий ты, Валерий… Всех в неловкое положение поставишь, – досадливо бросил Зиновий Андреич.
Шевцов ответил таким взглядом, что зять, почуяв грозу, предпочел отвести глаза от раздражительного, едва ли не больного душой офицера. Когда же разговор зашел на тему политики, Анна Валериановна поспешила ограничить родственников предупреждением в отношении Илоны: Attention: il y a parmi nous une femme poissarde[14]. Валерий молча поднялся, так резко отодвинув стул, что все вздрогнули и прикусили языки. Взяв за руку Илону, Шевцов ушел с ней без объяснений – и более к общему застолью не возвращался. Честному собранию сделалось чрезвычайно неуютно. Они объяснили поведение Валерия дурным влиянием цыганки.
В полутьме скучной комнаты с намертво сомкнутыми шторами, склонившись, так что кудри едва не касались бумаги, Илона переписывала:
Дней сползающие слизни,
…Строк подённая швея..
Что до собственной мне жизни?
Не моя, раз не твоя.
И до бед мне мало дела
Собственных… – Еда? Спаньё?
Что до смертного мне тела?
Не моё, раз не твоё.[15]
Девушку встревожил неожиданный стук в дверь – она вздрогнула, почти подскочила. Не дождавшись ответа, в ней в комнату заглянул Шевцов:
– Ляля, можно к тебе? Попрощаться.
Илона, вытянув из-под себя подвернутую ногу, проворно поднялась:
– Отчего же вдруг прощаться?! Разве так надо?
– Меня в полк вызывают, в Самарканд. Неспокойно там.
– Там… опасно?
– Что ты, Ляля, быстренько прослежу, как там наводят порядок – и обратно. К Крещенскому Сочельнику поспею.
– Когда б следить только надо, так срочно не вызывали… Валерий Валерьяныч, миленький! Не оставляй меня, голубчик. Возьми туда!
Она торопливо обхватила его за шею:
– Я тебя от бед уберегу… И сама спасаюсь… Ох, не могу жить, миленький!
Валерий Валерьянович забеспокоился:
– Не вздумай! Вот дуреха. Еще рада будешь, что за подлеца не вышла.
– Не смей так его называть!
– Говорю, что есть. Но ради тебя помолчу. Однако взять с собою не могу. Война там, понимаешь?
– А вот теперь ты правду сказал, куда едешь!
– Сказал, за тебя переживая, чтоб ожидала и молилась за меня. В Бога верила. И глупости выкинула из головы.
– Я каждый день за тебя молиться буду. Ты будешь живой.
– Твои б слова да Богу в уши. До встречи, Лялечка. Помни обещанное.
Шевцов взял ее голову в руки и, приклонив к себе, поцеловал в лоб. Тяжелые косы, свесившиеся со склоненной головы задели его по груди.
Глава 12О чрезвычайном происшествии в Бухаре
Отпраздновать в 1910-м Крещение Христово с близкими Валерий не сумел.
9 января в Российское императорское политическое агентство в Бухарском эмирате поступило тревожное донесение: на улицах столицы эмирата вспыхнула кровавая бойня между суннитами – таджиками и узбеками, и крупной иранской шиитской диаспорой.
Верховный кушбеги Бухары[16], будучи шиитом, невольно спровоцировал конфликт, впервые разрешив шиитскому населению открыто проводить на улицах города обряд «шахсей-вахсей»[17]. Протестуя, студенты-сунниты устроили демонстрацию, сорвавшую траурный ритуал ирани. Между приверженцами разных исламских течений возникла свара, которая переросла в кровопролитные стычки. Более многочисленные сунниты убивали ирани, те не оставались в долгу. С обеих сторон погибло свыше тысячи человек. Ситуация вышла из-под контроля, и власти эмирата отправили российскому императору посольство с отчаянным зовом о помощи.
Резня продолжалась три дня, вплоть до прибытия в Бухару российских войск. 11 января по Среднеазиатской железной дороге были доставлены из Самарканда пехотная стрелковая рота с пулеметами и три казачьих сотни. Мятежники встретили их ожесточенным сопротивлением. Командир усиленной роты полковник Панин распорядился установить на крепостной стене пулеметы. Подстрекаемые джадидами[18]и британскими шпионами, обезумевшие бухарцы готовы были приступом брать крепостные стены. Но несколько вразумляющих очередей рассеяли смутьянов.
Наутро командующий штабом корпуса туркестанской армии генерал-майор Лилиенталь принимал у себя наследника эмирского престола. Шевцов присутствовал в качестве переводчика.
Сеид Алим-хан долго с восточным красноречием приветствовал спасителей от имени правящего эмира, побоявшегося, однако, самому явиться в бунтующую столицу. Он обвинял возмутителей порядка в злоумышленном посягательстве на нынешнее государственное устройство, со свойственной ему восточной хитростью намекая, что мятежники выступали и против российского протектората.
Позже генерал-майор встретился с делегацией протестующих. Вопреки ожиданиям вместо шумной неграмотной толпы в зал вошла чинная группа студентов-суннитов, вручивших ему тщательно составленную петицию с требованием сместить с должности верховного кушбеги Бухары и несколько высокопоставленных чиновников-шиитов, включая и самого господина Алим-хана.
С позволения командующего, Шевцов снабжал перевод своими комментариями, делая паузы, в которых переспрашивал делегатов и тщательно доискивался до подлинных причин из слов и поступков. Уверенный, что многие из присутствующих студентов понимают русский язык, а заводилы беспорядков и английский, особо важные, конфиденциальные сведения излагал он по-французски.
Штаб корпуса счел нужным встретиться с суннитским духовенством и чтецами манкабатов[19]в шиитских мечетях. И те и другие жаловались на клановое местничество, несправедливое правление, излишнюю жестокость по отношению к недовольным – и жаждали реформ.
Оценив ситуацию и послав докладную записку министру внутренних дел господину Столыпину, генерал-майор заключил, что надо удовлетворить требования большей части населения и сместить нерадивых правителей. Уже 15 января противоборствующие народы удалось примирить; публично был совершен совместный намаз. Закончив наведение порядка, рота убыла в Самарканд.
Встревоженные опасным «брожением умов» в мусульманской среде и подогреваемой извне тенденцией к религиозному фанатизму, Столыпин и военный министр Сухомлинов озаботились усилением разведки и увеличением числа агентов в среде местного населения. Отважному капитану Шевцову значительно прибавилось работы.
Валерий Валерьянович скоро прикипел душой к этому солнечному многонациональному оазису, к благодатному краю с шумными базарами и тихими, обожженными солнцем полуденными улочками; тенистыми духанами с резким запахом пряного, сочного жареного мяса. Он привык к лукавым зазывалам у изобильных лавок с пышными коврами, халатами, дивными специями и редкой утварью; к восточному гостеприимству, побуждающему распахиваться любые двери. Город отвечал Шевцову взаимностью. Тот же с сожалением расставался с многоликой и яркой Бухарой, когда пришла пора уезжать. Так он записывал в своем дневнике, которому доверял основные события своей жизни. Также он исправно помечал даты, когда семье рабочего Чернышова должен был прийти очередной его денежный перевод. Впрочем, это делалось вслепую: об их судьбе ему было мало известно.
Глава 13Судьба детей убитого путиловца
Летом 1910-го Василий Николаевич Чернышов, сын погибшего в «кровавое воскресенье» рабочего-путиловца, уехал на золотые прииски в Сибирь. Завербовали его агенты «Лензото» – Ленского золотопромышленного товарищества.
Жалование обещали щедрое, рабочий день не более 11 часов в сутки, после смены дозволялось самостоятельно намывать золотой песок. Говорили, жилье там приличное. Сразу выплачивали 135 рублей авансом – деньги немалые. Знающий себе цену толковый работник, Василий Николаевич объявил вербовщику, что без жены не поедет. Охватив взглядом крепкую фигуру молодого, здорового парня с копной русых волос, и немного подумав, агент, сделал отметку в блокноте. Вскоре пришло уведомление, что управляющий разрешил Василию взять с собой супругу. Для молодой семьи предназначалась отдельная комната.