– Эх, Костя, хотел бы я дать точный ответ, только я его не знаю. Одно, как мне думается, сказать можно. Помнишь почившего отца Иоанна, к которому со всей державы за помощью ехали?
– Тот, что из Кронштадта?
– Да. Была у него идея спасения в приближении к невозвратной пагубе.
– И?
– Рецепт ниневитян, искренне раскаявшихся в грехе – изобретать не нужно. Когда бы все россияне хоть единожды встали перед Богом на колени и ударили в грудь – мол, грешен, помилуй! Тотчас российский народ был бы спасен. Государственной верхушке – каяться за гордыню с надменностью, разврат, корысть и предательство в Божием Таинстве помазанного Государя; населению – за зависть и злобу, воровство и пьянство.
– Ну что ж, здравое зерно, пожалуй… Впрочем, нет. Извини, мне трудно принять. Я слишком далек от всего этого.
– Вот в том-то и дело. И так большинство из нас скажет. Оттого-то наш крах и неизбежен. Духовные законы никто не отменял. Они не видны глазу, как незримы токи электричества, но это не отменяет неизбежности их действия.
Валерий Валерьянович искал забвения: слишком резко все навалилось. Ночные потные кошмары страшных видений: ружейная трескотня, пушечный рокот, взрывающий мозг, покинувшие этот мир товарищи с восковым взглядом, вопящие с распоротым животом, человеческие ошметки в остатках замызганного тряпья; растерзанные горем семьи; вытряхивающее душу одиночество; беспомощность перед ошибками Ставки; потрясение от встречи с беспечной и блудливой столицей; нелады в семье. Не вполне ясно, каким образом так сложилось, что путь его обратился в сторону от Божией помощи. Валерий строго судил безумцев за поведение, в условиях войны приравненное в его глазах к предательству. И, как водится, вслед за осуждением других и сам впал в тот же грех.
Пьяный вдребезги, Шевцов выбрался на ресторанную террасу: звездный дождь роился в глазах растревоженным ульем, впрочем, можно ли доверять органам восприятия, когда и пол под тобой пляшет неукрощенной лошадью?
Представленная ему накануне узкозубая, сивоглазая дама, сосредоточенная всей своей сущностью в глубоком пикантном декольте, вышла следом, запинаясь от кокаинового восторга, и задышала сведенными от желания губами в бритый затылок:
– Лерчик… Не пора ли отдохнуть?
Шевцов развернулся и принялся терзать ее поцелуями. Потом поднял на руки и снес к тарантасу:
– К тебе сейчас… Двигай, милейший.
Наутро выбрался в дремотный дворовый переулок. Удовольствия не было: остались лишь смутные воспоминания и трескучая головная боль. Какое-то неприкаянное, сиротливое состояние.
В этакое непотребство угораздило. Вспомнилась целомудренная Илона. Вот бы ему такую чистую и верную супругу. Что о несбыточном мечтать: его крест всегда с ним. Счастье – не для него.
Как человека образованного и благонадежного, Бориса Афанасьевича Емельянова, поручика в отставке, бывшего любовника Лерочки Шевцовой, с распростертыми объятиями приняли в Отделение по охранению общественной безопасности департамента полиции Санкт-Петербурга.
Попасть филером в охранку, ведающую политическим сыском, в сущности, и было его настоящей партийной задачей. По замыслу террористов, Борису Афанасьичу следовало выдавать знакомых ему агентов охранки и информаторов, оповещать об облавах, докладывать о запланированных перемещениях жандармской полиции, нацеленных на срыв политических выступлений. К сведениям о внедрении новых агентов он, увы, доступа не имел. Выручало то, что предостаточно информаторов не гнушались получать вознаграждение с обеих сторон.
В феврале 1916-го было совершено покушение на чиновника Российских железных дорог Филимона Александровича Ивашина. Исполнителем приговора террористической организации выступил агент охранки, господин Емельянов. Вполне успешно. Парадоксальным образом, Борису Афанасьевичу объявили благодарность в жандармерии – за личный риск, проявленный при внедрении в подпольную группу эсеров-отзовистов.
Министр внутренних дел господин Хвостов учинил в корпусе жандармерии настоящий допрос:
– Как же ваш агент так вляпался?
– Задание выполнял.
– Что за задание – расстрел чиновника?
– Для верности внедрения. Откажись он, разве бы ему поверили?
– А не слишком ли глубоко он у вас «внедрился»?
– Иначе никак, ваше…ство.
– Смотрите же, комиссию пришлю для расследования.
– Как прикажете, ваше…ство.
Министр развернулся к выходу и явственно услышал, как ему в спину буркнули: «Скоро и тебя сместят». Господин Хвостов поразмыслил и предпочел никак на это не реагировать.
А на очереди в его кресло уже был господин Штюрмер. Министерская чехарда казалась бестолковой шахматной партией на чемпионате абсурда.
Глава 10Дорогой ратною
Потрепанный и потерявший большую часть батальонов, полк Шевцова в его отсутствие расформировали – нежданный удар. Помимо того, разнеслись вести про взятие крепости Эрзурум и занятие Трапезунда. Шевцов досадливо потирал шею: «Эх, не в Турции я сейчас. Везде не у дел оказался».
Полковник Шевцов подал рапорт на перевод в дивизию, где нес службу Дружной.
Только теперь в армию начали в достаточном количестве поставлять патроны и винтовки, пулеметы и артиллерию, снаряды и мины. Но возникли перебои с продовольствием. Дисциплина падала. Оголодавшие солдаты роптали и дезертировали; армия разваливалась на глазах. Офицеры бранили правительство в целом и министров в частности.
В связи с мобилизацией наиболее трудоспособного, молодого и более старшего мужского населения – в основном из деревень – и реквизицией крестьянских лошадей, посевные площади сокращались, градус недовольства крестьянских жителей катастрофически рос, хлеба сдавали все меньше, цены на продовольствие неуклонно повышались. Закончилось все введением в 31 губернии продразверстки на нужды городов и армии, как раз в сезон сбора урожая 1916-го. Это было невиданным посягательством на крестьянскую частную собственность. Волнения в деревнях вспыхнули с новой силой. И все это на фоне увеличения доходов российской буржуазии, наживавшейся на военных заказах для армии и дравших втридорога.
Шевцова – многими пересылками – догнало письмо Варвары Чернышовой. Полное тоски по нему и признательности Богу за сам факт существования Валерия Валерьяновича.
– Берегись же, чтобы юная нимфа окончательно не прельстилась тобою, бравый вояка, – подтрунивал Дружной, услышав историю Вари.
– Что за чепуху ты несешь. Право, напрасно я тебе рассказал.
– Полюбуйтесь на это воплощение непорочности. Ну, разумеется. Девицы сами к тебе слетаются, как мухи на мед.
– Что за манера все опошлять?
– И новый сногсшибательный успех!
– Достаточно. Если не прекратишь плеваться желчью – пеняй на себя.
– Вульгарен ты и зловещ! Посмеешь ли посягнуть на старого товарища? Прямое безрассудство.
– Зачем напраслину возводить. Тебе не постичь, старый циник, родственности душ.
– Что же тут такого непостижимого для моего грешного ума?
– То, что забывать добро – не в моих правилах. Кроме шуток.
– «Намеренно причиненное» добро?
– Оставь, в конце концов.
Беззлобно препираясь, мужчины добрались до полкового штаба.
В январе 1916-го года главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт умолял Верховного главнокомандующего предпринять упредительную и отвлекающую операцию, останавливая немцев, коль скоро те начнут наступление на союзническую Францию. Он даже счел нужным составить письменный меморандум:
«Признаю крайне желательным наступление, если таковое будет решено, произвести оное до наступления весны, когда озёра, реки и болота скованы льдом».
Генерал Алексеев не дал этой записке должного хода. Только когда французы, терпящие губительное поражение под Верденом, прислали отчаянное посольство Государю, было принято решение о срочной операции.
Время подошло к мартовской распутице, превратившей поля чуть ли не в зыбкие болота. Кавалерия оказалась беспомощна. Перемещение артиллерии крайне затруднено. Да и без того тяжелой артиллерии практически предоставлено не было; пушечных снарядов для каждодневного расхода выделили не более 50. Значит, должной артиллерийской подготовки для подавления обороны противника произведено быть не могло. Как водится, компенсировали людским ресурсом, с потерями мало считались.
Дивизия Шевцова и Дружного в составе левофланговой группы 2-ой армии под командованием генерала от инфантерии Балуева наступала по южному краю озера Нарочь.
Рекрутировали проводников из местных селян, сверялись с картами. Прокладывали жердяные гати, артиллерию везли с помощью тяглового скота – под уздцы по настилам; на привалах жгли едва разгоравшиеся костры: рыхлый мартовский снег валил пьяными мокрыми хлопьями. Свыклись с волглым бельем. Согревались движением. Не всегда было время поставить и шалаши. Вкапывались в жижу, понизу еще скованную морозом, растапливали лед кострищами.
Несмотря на препятствия, группа Балуева на удивление точно выполняла свою задачу, следуя изначальному плану. Ведя тяжелые бои, русские продвинулись на девять километров в глубь территории, занимаемой противником. Но, к сожалению, это был едва ли не единственный результат операции. Начальник штаба верховного Главнокомандующего генерал-адъютант Алексеев приказал:
«…приостановить выполнение операции в намеченных ранее размерах до улучшения местных условий».
Наступление было остановлено.
Глава 11Силы тяготения
Разжалованный в прапорщики хворый Захар Томшин пожаловал в петроградскую аптеку «Доктора Пеля и сыновей» за упаковкой кокаина: мучили старые раны.
Ассистент провизора удивленно вскинула на него глаза: Захар Анатольевич, подтянутый военный, со взглядом, выдающим умудренного жизнью человека, не походил на закоренелого наркомана. Расспросила и дала пару дельных советов по мышечной растяжке. Поддержав военного приветливой улыбкой, порекомендовала согревающие мази.