– В ночь с 16 на 17 июля сего 1918-го года, по постановлению президиума Областного Совета Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов Урала, расстрелян гражданин Николай Романов, бывший царь. Этим актом революционной кары Советская Россия торжественно предупреждает всех своих врагов, которые мечтают вернуть царский режим и даже смеют угрожать с оружием в руках.
Трамвай враждебно загомонил:
– Вот те и оплот Государства Рассейского. Рухнул.
– Долго волокли захребетника – а лопнула-то не наша шея!
– Не спасли немку ерманцы.
– Дармоедом меньше!
И только грустный старик с обрамленным пышной бородой просторным, крепким лицом, проронил как-то особенно горько:
– Грех-то… Хозяина Земли Русской и Помазанника – в расход, как преступника… Даже и бессудно… А настоящие разбойники и уголовники разны посты у нас позанимали… Не ждать добра…
На него непримиримо зашикали.
Шевцов молчал. Возгласы полосовали по его душе словно нагайками, оставляя кровавые рубцы на тонкой ткани сокровенного. Опороченный Самодержец Российский и поруганная семья Государя: супруга, дети… Он представлял ужас в детских зрачках, свидетелях расстрела родителей и сестер… Он никогда не узнает, что полуживых царевен добивали штыком. И что останки страстотерпцев тщательно уничтожили, опасаясь и мертвую монаршую семью.
– Как вы это видите, товарищи дорогие? Не только государственные устои, но и само государство разрушено.
– Большевики восстанавливают промышленность. Но какими мерами! Так называемого военного коммунизма. Жесточайшим насилием над своим же братом пролетарием. Слыхали про расстрел Ижевских рабочих в Колпине? Вот вам и социалистический вариант демократии!
– Тише, господа… Кто-то зашел? Гликерия Павловна, ты?
– Тут к вам по поводу Вари Чернышовой, Лука Львович.
– Ах, вот ведь неразумница, не велел ли я тебе вперед докладывать, а уж после пускать… Времена такие… Чему обязан?
– Валерий Валерьянович Шевцов. Я ищу Варвару Николаевну. Она у вас работала?
– Вы кем ей приходитесь, простите?
– Я, собственно, по поручению Марии Николаевны, сестры… Вот письмо от нее. Но, впрочем, и своим волеизъявлением. Варвара Николаевна мне знакома еще по русско-германской. Она в госпитале работала, где я лечился.
– Да-да, – бормотал большеносый доктор, не отвлекаясь от письма, – Варвару Николаевну почти все раненые помнят… Невозможно не помнить, – добавил он, не замечая поджатых в ревнивой враждебности губ Шевцова.
– Вам известно что-нибудь о ее нынешнем местонахождении? – суховато осведомился пришедший.
– Все, что я знаю, – выдвинулась в сопровождении лазарета к Царицыну. Хотя это, должно быть, и вам уже известно. С тех пор – никаких вестей.
Глава 3У каждого своя правда
– Усильте артиллерией правый фланг, Константин Назарыч; чешские легионеры высадятся у Казанских пристаней; это здесь, в 5 километрах от города, – наставлял генерал-лейтенант Гербер, поручая полковнику Панину командовать наступлением на Казань.
Потеря Прибалтики, Польши, Финляндии и Малороссии в результате подписанного большевиками Брестского мира бросила полковника Панина в ряды белогвардейцев. Разве мог предвидеть патриот Панин, что ему предстоит лицом к лицу противостоять патриоту Томшину, другу и куму, крестившему сына Мишутку?
– Что же ты, Афанасьевич, принял ее? После всего, что было? – взывал Валерий к заклятому оппоненту и давнему разлучнику, нежданно обретенному в жилище Томшиных.
Валерий желал было тотчас удалиться, но любопытство возобладало.
– Не считаю уместным ни вопрос ваш, ни форму обращения, товарищ Шевцов.
– Ну, добро. Товарищ… Емельянов. Вопрос, по сути, очень даже уместен, учитывая, что речь идет о моей жене.
– Только формально жене. Ну, хорошо: знать право имеете. Но сомневаюсь, что вам это понравится. Да, живем вместе, с тех пор как я разыскал ее, покинутую всеми – включая вас – в Москве. Генерал Ковалевский умер недавно от инфаркта миокарда, после известия о расстреле императорской семьи. Отвечаю, только памятуя ваше благородство, что не предали тогда огласке ваше физическое воздействие на меня. Иначе мне пришлось бы оставлять службу – либо стреляться с вами. Ни то ни другое не входило в мои планы.
– Борис, ты прелюбопытный фрукт-с. И практически лишенный тщеславия. Захар Анатольевич известил, что ты, тем не менее, вышел в крупные военные чины у большевичков. Не откажешь в ответе: каким калачом тебя заманили? – фамильярничал Шевцов, превозмогая неловкость обращения к противнику.
– Валерий Валерьянович, при всех наших былых разногласиях, не могу не признать: вы – честный человек. Вам всегда были присущи цельность натуры и чувство справедливости, еще с юнкерского за это вас уважали. Оттого верю, что сказанное сейчас не оставит вас равнодушным. Не приходил ли вам в голову вопрос о несправедливости устройства Государства Российского? Заслуженно ли узурпировали власть высшие слои общества, и справедливо ли, что сословные барьеры трудно преодолимы для самородков из простонародья? Да вот – извольте-ка ознакомиться с копией статьи товарища Ленина «Как организовать соревнование». Она показательна и многое вам разъяснит.
Шевцов встряхнул рукописные листы, взъерошивая волосы искромсанной клешней:
«…Во что бы то ни стало надо разбить старый, нелепый, дикий, гнусный и мерзкий предрассудок, будто управлять государством, будто ведать организационным строительством социалистического общества могут только так называемые „высшие классы“, только богатые или прошедшие школу богатых классов. Это предрассудок. Поддерживается он гнилой рутиной, заскорузлостью, рабьей привычкой, а еще больше грязной корыстью капиталистов, заинтересованных в том, чтобы управлять грабя и грабить управляя. Нет. Ни на минуту не забудут рабочие, что им нужна сила знания. Необыкновенное рвение, которое проявляют рабочие в деле образования, проявляют как раз сейчас, доказывает, что на этот счет заблуждений в среде пролетариата нет и быть не может…
„Они“ думают, что „простой народ“… не сладит с великой, поистине героической в всемирно-историческом смысле слова, задачей организационного характера, которую возложила на плечи трудящихся социалистическая революция. „Без нас не обойтись“ – утешают себя привыкшие служить капиталистам и капиталистическому государству интеллигенты. Их наглый расчет не оправдается: образованные люди уже теперь выделяются, переходя на сторону народа… помогая ломать сопротивление слуг капитала. А организационных талантов в крестьянстве и рабочем классе много, и эти таланты только-только начинают сознавать себя, просыпаться, тянуться к живой, творческой, великой работе, браться самостоятельно за строительство социалистического общества.
Надо, чтобы Советы смелее, инициативнее брались за дело. Надо, чтобы каждая „коммуна“ – любая фабрика, любая деревня, любое потребительное общество, любой комитет снабжения – выступили, соревнуя друг с другом, как практические организаторы учета и контроля за трудом и за распределением продуктов. Программа этого учета и контроля проста, ясна, понятна всякому: чтобы хлеб был у каждого, чтобы все ходили в крепкой обуви и недраной одежде, имели теплое жилье, работали добросовестно, чтобы ни один жулик (в том числе и отлынивающий от работы) не гулял на свободе, а сидел в тюрьме или отбывал наказание на принудительных работах тягчайшего вида, чтобы ни один богатый, отступающий от правил и законов социализма, не мог уклониться от участи жулика… „Кто не работает, тот пусть не ест“ – вот практическая заповедь социализма.
Богатые и жулики, это – две стороны одной медали, это два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это – главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения…»
– Это утопия, – резюмировал Валерий, передавая статью ленинскому приверженцу, – да притом еще и восторженная, драматическая; а реальная жизнь – не спектакль. Дурные качества – суть врожденные свойства поврежденной грехом человеческой натуры, а не результат «гнета капитализма». Постулаты вашей земной «религии» неверны, стало быть, эксперимент по улучшению человечества, вытекающий из неверных предпосылок и совершаемый предложенными методами, обречен на провал.
Но, тем не менее, он крепко задумался.
Вокзальная охрана рабочих дружинников выудила из толпы неопределенного вида гражданина, прячущего дерзкие глаза. Осанистый сухопарый комотряда ополченцев прихватил задержанного парня за рукав грязной шинели:
– Дружной, раздери тебя Зевс!
– Валерий? Тебя-то какой судьбой сюда занесло?
– Долго рассказывать. Откуда следуешь?
– От отца пробираюсь, из Омска. Шевцов, ты у красных?
– Не причитай, не на похоронах. По мобилизации. Позже узнаешь.
– Да ведь и я – когда немцы на Питер лезли…
– Где?
– Во 2-ой Запасной Армии Западного.
– Вот и славно. Тогда – столкуемся.
– Так ты рабочими нынче командуешь?
– Ну что же. Да, дружище. Служу в охранном Петрограда. Комиссован из регулярной армии по увечью. Пока вот такой расклад. Дальше – посмотрим. Так что отец?
– Мы с ним вдрызг разругались. Он – беляк до мозга костей.
Размашистым шагом Шевцов достиг Литейного и направился к поблекшему, давно не обновляемому фасаду когда-то хорошо знакомого дома. Он нашел парадное заколоченным широкими досками, часть которых, впрочем, тайком была отодрана и употреблена на дрова. Шевцов зашел во двор, разыскивая черный вход. Он надеялся застать живым бывшего свекра, Леонида Дмитриевича Колесникова. Грязные отсыревшие стены, заплеванная лестница, окурки на подоконниках, вонь мочи в пролетах. «Мерзость запустения».
Господин Колесников был оттеснен домкомом в отдаленную угловую комнату бывшей своей квартиры. При затухающем свете свечи, закутанный в одеяло, согбенный Леонид Дмитриевич настойчиво протягивал озябшие руки к зыбкому огоньку железной печки-«буржуйки», тщетно пытаясь вобрать хоть немного тепла.