Прикоснулся уверенней – все еще предельно деликатно, удерживая закипавшую страсть. Варя, сперва не отвечая, с робостью позволяла Валерию Валерьяновичу тревожить ее поцелуем.
Шевцов бережно прильнул губами к укрывшемуся в шелковых кудрявых прядях ушку:
– Ты позволишь остаться у тебя, Варя?
Варенька смутилась.
– Видишь ли… Никак нельзя, любимый.
Мужчина глянул с настороженным недоумением.
– Почему, Варенька? – с нотками ласковой вкрадчивости выдохнул он.
– Валерушка, я часто представляла, как у нас все будет… И мне не хотелось бы, чтобы это случилось… вот так…
– А как бы тебе хотелось, милая? – вдыхая запах курчавого пушка на виске, прошептал Валерий Валерьянович.
– Знаешь, если я в чем-то сомневаюсь, всегда задаю себе вопрос, как бы приняли это папа с мамой. А они бы точно сказали, что подобает к венцу, прежде чем… Ну, ты понимаешь…
Шевцов сдвинул брови от неожиданности.
– Разумеется, драгоценная моя девочка… Мы не промедлим с обручением, коль скоро ты этого желаешь, но сегодня… мы же не хотим невозвратно, непоправимо потерять эту волшебную ночь, ночь нашей нечаянной, радостной встречи? Или ты мне не доверяешь?
– Что ты! Кому же и верить, как не тебе! Я люблю тебя больше себя самой, и ты для меня все… но мне не хотелось бы огорчить нашего Господа.
– А разве Богу не угодно, чтобы люди любили друг друга? – лукавил Валерий Валерианович, уже настойчиво, беспорядочно зацеловывая Варино лицо.
Варенька неуверенно уворачивалась, Шевцов продолжал уговаривать, незаметно скользнув губами к шее. Он уже плавился от нетерпения. Внезапно подхватил девушку на руки и понес на кровать, целуя и не позволяя отстраниться. Варя заупрямилась.
– Ты не хочешь? – тихонько шепнул Шевцов, с едва уловимой властной ноткой. Действовать принуждением было не в его правилах.
Варвара была непреклонна, высвобождаясь из объятий:
– Полагаю, на сегодня нам лучше завершить свидание, Валерий Валерьянович.
Шевцов остро ощутил пропасть отторжения. Он выпрямился, невозмутимо застегнул и одернул гимнастерку, принял со стула шлем с шинелью и, коротко откланявшись, в ледяном молчании вышел из Вариной комнаты. Растрепанная Варя с ужасом глядела вслед.
Шевцов в сердцах толкнул парадную дверь.
Прошедшим вечером он, истосковавшийся по ласке, изменив обыкновенной сдержанности, раскрылся с неосмотрительным простодушием: «Девочка моя дорогая», «искал тебя», «мне было плохо без тебя». Мысленно он давно вознес ее на горний пьедестал своих грез и видений. Он не припоминал женщины, которая вызывала бы в нем такую горячую нежность. Досада, разочарование, боль переполняли его. Выдворен, как безусый юнец. Девчонка, легкомысленно отвергшая откровение его зрелой мужской любви! А он-то со своей трепетной лаской, священнодейственной деликатностью поцелуя, робких прикосновений!
Я уходил с душою оскорбленной
От моего земного алтаря;
Еще дымил он жертвой раскаленной,
Зловещими рубинами горя.
…
Я задыхался медленным угаром,
Отвергнутый с моим последним даром.[32]
Твердо печатая шаг по звонко клацающей, промерзшей мостовой, он силился подальше отогнать неприятное, досадливое, крепнущее ощущение неправоты.
Прибывший из Москвы по академическим делам профессор Лучковский с утра заехал с визитом к любимице и нашел Вареньку Чернышову в неутешной тоске:
– Голубушка, лица на вас нет. Случилось что?
Лучше бы не спрашивал: до сих пор Варваре удавалось крепиться. Вопрос отворил родник девичьих слез. Она все рассказала.
– Милый ты мой, радуйся. Устояла перед пропастью. Чистоту сохранила. Если это твое счастье – с лихвой к тебе вернется, а коль несчастье – и думы о нем гони. Ведь как все волшебно развернулось: сам Бог тебя хранит. Понимаю, что тяжко, что любишь… А куда как тяжелей, когда любовь растопчут. Так что утешься, сердечко.
Ободренная учителем, Варвара собрала силы для молитвы святой своей покровительнице – мученице Варваре. Горько. Как горько. Прости и вразуми раба Божьего Валерия.
Этой зимой из-за потемневших в оттепель остовов зданий и обнажившихся древесных стволов Петроград казался обугленным. Неясно было, как на этом пепелище еще может теплиться жизнь.
Кавалеристов с дребезжащей на конной тяге артиллерией провожали взглядами беспризорники с красными пупырчатыми руками да редкие прохожие в картузах и шалях, втягивавшие головы в воротники, – должно быть, от резкого ветра.
Шевцов, во главе идущей на переформирование колонны, замешкался на заветной улице, задержал взгляд на тихом окне третьего этажа: безжизненно задернутые шторы, никакого движения.
– Случилось что, товарищ комбриг? – притормозил раздражавший, точно желчный камень, комиссар Чадов, с затаенной грустью глядя на командира выразительными, коровьими глазами.
– Нет, ничего, – досадливо бросил Валерий Валерьянович, пришпоривая лошадь.
Глава 6Не опускать руки
Зимой 1920-го София Валериановна, надвинув поглубже меховой капор, каждый день ходила регистрироваться в комитет Петроградской биржи труда. Напрасные хлопоты: машинисток хоть отбавляй, а ничего другого она делать не умела. И вдобавок этот муторный холод и днем, и ночью – кажется, и во сне снится, что мерзнешь. Пока брат не спохватится привезти вязанку дров, да он теперь редко наезжает. Где он теперь? Упаси Бог от всякого зла.
Навстречу – не по сезону одетая соседка: босяки сняли с бедняжки шубу. Постояли, повздыхали. Жалуется, что муж пропал. Пошли каждая своей дорогой – София Валериановна в очередь за ржаными отрубями и бобами. Проходя по Сенной, жалостливо охватила взглядом тощую фигуру поэта, жалобной декламацией собиравшего в кепку гроши:
…Сумрак тает. Рассветает.
Пар встает от желтых льдин,
Желтый свет в окне мелькает.
Гражданина окликает
Гражданин:
– Что сегодня, гражданин,
На обед?
Прикреплялись, гражданин,
Или нет?
– Я сегодня, гражданин,
Плохо спал!
Душу я на керосин
Обменял.
От залива налетает резвый шквал,
Торопливо наметает снежный вал
Чтобы глуше еще было и темней,
Чтобы души не щемило у теней.[33]
Пока командующий армией Восточного фронта товарищ Томшин ждал вестей от связных, встречавшихся с красными повстанцами-партизанами Забайкалья, его жена занималась судьбой вернувшейся из Сибири Лии Валериановны.
Мария Николаевна поселила Илону с детьми у себя, в бревенчатом домике на Церковной улице, что близ Князь-Владимирского собора.
Тасик была болтушкой, Мишанька не отставал. Попробуй уложить спать таких говорунов в одной-то комнате. Пришлось отделить малыша Мишутку; мамочка спала с Таисией в бывшей супружеской постели Томшиных.
В эти дни Мария Николаевна писала супругу:
«Какое счастье, мой друг: нашлась Лиечка – измученная, но живая-здоровая; с нею Миша с Тасей. Представь: она не имеет никаких вестей о муже уже с полгода. Вернее, ей сообщали о том, что Константин якобы погиб. Но она не верит, не желает и слушать… Я делюсь с нею пайком, пока не поставили на довольствие. Теперь детям полагается молоко… как это кстати. И нам, конечно, помогает Варя. Вот же я беспамятная – самое главное едва не упустила: мы встретились с Варей! Представь, прямо на профилактическом приеме: привели малышей от оспы прививать. Перешла в гражданскую медицину и поступила в I Петроградский медицинский институт, тот что раньше Петербургским женским медицинским значился… Держится от политики подальше. Повзрослела и похорошела; знает себе цену и держит фасон, но, конечно, остается нашей прежнею, любимою Варюшей. Дети ее обожают – Тася стремится во всем подражать, примеряет платок с крестом. Мы теперь вместе, не беспокойся о нас».
Варвара Николаевна, старшая сестра 2-го хирургического отделения, опершись на подоконник, принимала отчет сдававшей дежурство смены.
– Ездокин ночью получил внеочередной укол морфия, около половины одиннадцатого. Ему не хватает обычной дозы, – отчитывалась палатная сестра Клавдия.
– Минуточку. А вы частоту дыхания проследили? Давеча снижалась до 10 в минуту, и не добудиться, сколько ни тормоши. Пришлось камфору впрыскивать и к кислородной подушке прибегать. Каждую ночь требует, а рана уже зажила.
– Да ведь это не значит, что ему не больно!
– Разумеется, нет. Но именно у него обнаружена под матрасом склянка кокаину, и именно он курит коноплю, покупая ее у проезжих казахов. Подытожим: сводим постепенно на нет схему морфия, расчет доз получите нынче же от Терентия Степаныча. Это я беру на себя. Дополнительных доз не давать.
– Скандал выйдет!
– Ссылайтесь на меня. Побеседуем в случае надобности, отчего же. В присутствии санитаров, разумеется.
Приняв отчеты, Варвара Николаевна подтвердила распределение операционных и палатных сестер на день – пришлось срочно замещать заболевшую сестру – и отправилась к кладовщику со списком необходимых перевязочных материалов и подлежащих замене инструментов.
Она понуждала себя к работе: дел было много. К особо тяжелым и умирающим случалось приезжать по ночам на подмогу ночной смене и дежурному врачу, как оно и случилось прошлой ночью. После тяжелых смен, Варвара Николаевна стремилась, чтоб не изнурить себя окончательно, поощрить себя прогулкою и хорошим отдыхом в кровати с занимательной книжкой и чашкой чаю. Но на этой неделе ее заместительница выбыла из строя, заразившись возвратным тифом, так что товарищу Чернышовой пришлось собирать последние крупицы сил. Понимая, что случись ей полностью обессилеть, пострадают раненые и общая работа, она собралась – по разрешении наиболее неотложных дел – отлучиться из госпиталя и пройтись в уединенной молитве по полю, завершив день чашкой чая с сухариками, крепким, хоть и коротким сном и, наконец, посещением литературного вечера. Не тут-то было. В коридоре ее перехватил главный хирург, Терентий Степанович: