– Варвара Николаевна! Сегодня предстоит сложная полостная операция…
– Петров с огнестрельным проникающим?
– Нет, его оперирует Давид Соломонович. В нашей операционной – Гулибин с прободной язвой, вы мне о нем ночью докладывали. Мне нужно, чтобы вы сегодня ассистировали.
– Терентий Степанович, я третьи сутки на ногах. На пределе возможностей.
– Мы все работаем на износ. Я тоже не отдыхал, знаете ли.
– Я останусь, но при условии: после операции вы мне предоставите сутки отдыха. Клавдия Владимировна – опытная сестра и вполне справится со всем в мое отсутствие.
– Ей придется работать вдвойне: никто ее в палате не заменит!
– Действительно, придется. Но в противном случае она должна будет выполнять двойную работу все то время, что я буду выздоравливать после окончательного срыва. Обещаю: дам ей сутки на отдых после этой смены. Заранее благодарна. Я иду переодеться перед операцией.
– Да вы не спрашиваете меня, а ставите в известность! Забыли про субординацию?
– Ничуть. Терентий Степанович, чрезвычайно ценю вас за золотые руки и прекрасное руководство: мы – самое эффективное отделение госпиталя. И каждый раз в операционной любуюсь вашим мастерством.
– Вы откровенно и грубо льстите. Не стыдно?
– Простите, на тонкую лесть не осталось сил. Спасибо, что понимаете вашу преданную сотрудницу и ученицу.
– Прекратите паясничать.
– Терентий Степаныч! От чистого сердца! Преклоняюсь! – и Варвара Николаевна с широко распахнутыми искренними глазами и плутовской улыбкой, бойко поднявшись на цыпочки, метко чмокнула коллегу в нос.
– Черт знает что такое! – возмутился хирург, с затаенным обожанием глядя на удаляющуюся стройную, в хрустящем от крахмала платье, фигуру.
Глава 7Не в ладах с собой
Дружной бодро заключил Шевцова в объятья:
– Жив-цел, дружище?!
– Твоими молитвами. А ты?
– Как видишь, чертяка! Где сейчас?
– Пока в Питере на переформировании. Застряли на месяц.
– Потрепали изрядно?
– Ну, вроде того. Как ты?
– Доверили командование полком. Самой собой, комиссара в довесок дали. Направляемся на Урал добивать колчаковских хвастунов. Планы грандиозные! Своих видел? Живы?
– Одна сестрица в Москве… С ее семьей все в порядке: зять на обеспечении фронта подвизается. Этот пристроится при любом режиме! Вторая сестра в Питере. Я прибыл как раз вовремя – замерзала и падала в голодные обмороки, все старые запасы подъела и семейные реликвии распродала. Подставить плечо некому: мужа перемололо в гражданской. Анна Сони избегала, проведав, что свояк был корниловцем.
– Вот так штука… Развела нас война. А я, дружище, женился! Верочка, чаровница! Из Ростова ее увез, дочь тамошнего купца. Теперь на сословную принадлежность не озираются, сам знаешь.
– Ну и слава Богу. Я всегда считал преимущества по праву рождения надуманными привилегиями. Поздравляю!
– А что твоя Варенька-душа? Ты ведь нашел ее? Счастлив?
– Мы расстались.
– Ты шутишь!
– Отчего же. Девушка полагает себя царицей Савской, недосягаемой и недоступной. Внешние условности для нее превыше моей любви.
– То есть ты хочешь сказать, что твоя возлюбленная, прежде чем позволить близкие отношения, намекнула, что неплохо бы их узаконить?
– Ну… По сути так.
– Так в чем же оскорбление? Если ты, конечно, всерьез…
– В том, как это было преподано. Выставила ночью вон, как нашкодившего мальчишку, причем после любезнейших излияний и в самый интимный момент.
– Интимный для тебя или для нее?
– На что ты намекаешь?
– На то, что коль скоро любишь женщину, изволь принимать во внимание ее ценности, а не руководствоваться только собственным эгоизмом. И не драматизируй ситуацию: попросту поезжай – попроси прощения и помирись.
– Мне нужно просить прощения?
– Кто мудрее, тот и протянет руку. А вообще-то, тобою управляет чудовищно, непомерно раздутая гордыня. Ты и за правое дело ратуешь, главным образом, из честолюбия: каков он я, поборник справедливости! Необходимо совершенствовать себя, возделывать личность, так сказать.
– Поди к черту.
– Ну кто еще тебе правдой-маткой в рыло врежет, как не верный друг! Подумай об этом для своей же пользы.
На госпитальном литературном вечере любители современной поэзии по очереди декламировали выбранные стихи. По негласному правилу вечеров, вне зависимости от выбранного литературного течения, и поклонники символистов, и адепты акмеистов, и убежденные сторонники прямолинейных кубо-футуристов, и обожатели вычурных имажинистов – избегали затрагивать мучительную, тяжкую тему фронта и лазарета: слишком болезненна и насущна была она для госпитальных обитателей. И только Варвара Николаевна осмелилась высказать наболевшее:
Прочь, манящие счастья обманы!
Прочь, миражи чарующих снов!
Я иду перевязывать раны
У слабеющих жизни бойцов.
Я иду облегчить их мученье,
Язвы гнойные их исцелить
И предсмертной минуты томленье
Лаской нужной для них осветить.
Если скажут мне: – «Раны кровавой
Страшен вид. Жизнь на радость дана!»,
Я отвечу на голос лукавый:
«Отойди от меня, сатана!»[34]
Общество тактично промолчало – это было все, что они могли сделать для многоуважаемой Варвары Николаевны, которая, тем не менее, нарушила негласный запрет. И только Терентий Степанович с благоговением внимал – и тайком протер глаза, сделав вид, что всему виною не ко времени запотевшие очки. Он, мягко говоря, не вполне разбирался в стихах, но ему нравилось внимать бархатному и глубокому голосу Вареньки Чернышовой.
– Варвара Николаевна, задержитесь! – окликнул он подчиненную, выбираясь следом на воздух, где вовсю царствовала метель.
– Слушаю, Терентий Степанович, – обернулась Варвара, в сумерках раннего зимнего вечера с симпатией вглядываясь в возбужденное, мужественное лицо хирурга.
– Вы… проверили перед уходом температуру у Николаева? Ему недавно прооперировали перитонит.
– Вы наверное знаете, что проверила и что все прекрасно, иначе бы я доложила, – парировала старшая сестра, – Вы точно это намеревались спросить?
Терентий Степанович замялся.
– Э-э-э… Я, собственно… Вы позволите вас проводить, Варвара Николаевна? – Хирург осмелился поддержать поскользнувшуюся коллегу.
– Пожалуй. При условии, что мы не будем говорить о стихах, о работе и о звездах.
– А… о чем же мы тогда будем говорить?
Варя рассмеялась.
– О вас, Терентий Степанович! Вам же решительно не с кем поделиться мыслями. Ни чувством. Вы все один да один. Так нельзя, это вредно для моральной составляющей и душевного равновесия.
Терентий Степанович с облегчением хохотнул – ему стало легко разговаривать с Варварой Николаевной. И он действительно принялся повествовать о своей одинокой жизни, изливать Варе душу. Та слушала почти с благоговением: очень уважала гениального хирурга и ученого. Но руководителя… Если бы не умелое начальствование Варвары Николаевны, отделение быстро бы стало вовсе бесполезным. Варвара Николаевна всегда утаивала этот факт как от самого начальника, так и от персонала, при каждой возможности публично подчеркивая его непререкаемый авторитет.
– А вы, Варвара Николаевна… – робко произнес доктор, – когда-нибудь любили?
– Отчего такой вопрос, Терентий Степаныч? – вкрадчиво спросила Варя.
– Дело в том, что, мне кажется… что я не совсем индифферентен к вам… Да что я говорю… Вы мне мнитесь повсюду. Позвольте быть откровенным.
Варя с ласковым сожалением мягко осветила его взглядом:
– Терентий Степанович… Увы… Я не могу ответить на ваши чувства. Мое сердце принадлежит другому.
– Вы… замужем? Простите, не знал. Иначе не решился бы вас тревожить.
– Нет, не замужем. И даже не невеста. Но это ничего не меняет. Еще раз простите. Поверьте: мне очень жаль.
Шевцова в муку перемалывала тяга к Вареньке. Настроившись на примирение, он выследил барышню и поджидал у подъезда дома, где проходил литературный вечер.
Непозволительно долго тянулось время. Валерий Валерьянович, притопывая, переминался с ноги на ногу во дворе.
Дверь подъезда наконец отворилась, свет из коридора упал на выходящих. К невысокой фигурке девушки в приталенном полушубке присоединилась еще одна – высокая, в черном суконном пальто и меховом треухе.
«Вы проверили перед уходом температуру у Николаева?» – произнесла высокая.
«…проверила…» – донеслось до Шевцова.
«Позвольте проводить?»
«Пожалуйста…»
Невысокая зашаталась на скользкой дорожке – мужчина поддержал и предложил ей руку. Девушка взяла спутника под руку.
Шевцов яростно топнул и ушел, не оглядываясь.
Глава 8Дальневосточная республика
Борис Афанасьевич Емельянов разминал затекшие члены в купе состава, идущего по Транссибирской магистрали. Он с пятью товарищами был командирован в Дальневосточное бюро РКП(б) и добирался до Верхнеудинска.
В Забайкалье предстояло созвать Учредительный съезд левого толка, с целью провозглашения подконтрольной Центральному Комитету РКП(б) Дальневосточной республики в границах Забайкальской, Амурской, Приморской, Сахалинской, Камчатской областей и полосы отчуждения Китайско-Восточной железной дороги.
В уме он прокручивал наставление товарища Ленина:
«Дальний Восток, Камчатка и кусок Сибири фактически сейчас находятся в обладании Японии, поскольку ее военные силы там распоряжаются… Как вы знаете, обстоятельства принудили к созданию буферного государства – в виде Дальневосточной республики, и мы прекрасно знаем, какие неимоверные бедствия терпят сибирские крестьяне от японского империализма, какое неслыханное количество зверств совершили японцы… Но тем не менее вести войну с Японией мы не можем и должны все сделать для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но,