Димка вернулся к себе. В комнате никого. Пора. Стянул футболку, подошёл к раковине. Поплескал горячей воды на лицо. Встряхнул баллон с пеной, пшикнул в руку и размазал снежок по щекам. Вытягивая шею и поджимая губы, побрился. Смазав кожу кремом, ощутил мятную прохладу. Помазал под мышками ароматным стиком, достал из сумки свежую белую рубашку, подготовленную для торжественного ужина. Надел. Застегнулся на все пуговицы до самого верха. Последний раз посмотрелся в зеркало, пригладил полосы влажной ладонью, покорчил рожи — размять мышцы лица. Повертел в руках трофейный брелок-медвежонка. Улыбнулся сам себе той улыбкой, какой в его фантазии улыбался Цезарь перед выходом к ликующим легионам. Улыбнулся и растёр ногой по полу воображаемого таракана. Теперь готов.
Димка сложил конверты с компроматом в пакет. Взялся за ручку двери и тут услышал стук костыля и шарканье одной туфли. Эти звуки Димка не перепутал бы ни с чем. Он замер, не в силах даже руки от дверной ручки отнять. Стук и шарканье приближались. Другие звуки исчезли. Одноногий призрак подошёл к Димкиной двери и остановился. Димку обдало ледяными, прожигающими мурашками, будто он возле фантастической ледяной электросварки оказался. Жуть сковала его…
Димка отмер и одним прыжком оказался у окна. Старые, заклинившие, склеившиеся от краски шпингалеты. Не помня себя, отогнул какой-то гвоздь. Рывком распахнул рамы. На золотой ножке люстры дрогнула паутина…
Внизу крыша пристройки. Димка нащупал ногой лепной дубово-фруктово-овощной венок, перекладины звезды. Если бы фашисты захватили этот дом, то звёзды заменили бы свастиками, а венки бы оставили. Дубовые венки вполне в их концепции. Дыни, репы и баклажаны, правда, фашистам как собаке пятая нога. Репы для колхозников ВДНХ сгодятся, а фашистам репы на что? Им пивные кружки и капусту с сосисками подавай. На свастику ногу было бы удобнее ставить, если вот так из окна лезешь… Хотя какие фашисты? «Полянку» в пятьдесят пятом построили. Фашистов уже десять лет как извели…
Димка спрыгнул на крышу пристройки. Оцинкованный лист промялся под ним, издав характерный звук. Димка поскользнулся. Съехал с крыши, удачно приземлился. Оцинкованный лист выпрямился. Снова со звуком. Димка, не оглядываясь, бросился через парк.
Казалось, что сосновые корни ставят подножки, берёзы хлещут ветками по лицу, а упругий ковёр слежавшейся хвои и листьев коварно маскирует опасные ямы и провалы. Димка проскочил через калитку, замеченную им ещё накануне, и побежал к железнодорожной станции.
Метров через двести начало жечь горло и внутренности. Давно не бегал. Димка стал часто сплёвывать тягучей слюной. Под мышками, на спине, на груди стало мокро и липко. Перешёл на шаг. Присел отдохнуть на поваленное дерево. На станции купил билет на последний поезд и стал ждать, прохаживаясь по платформе. «Паспорт и деньги в кармане, а вещи попрошу передать в Москву. Скажу, дедушка при смерти, срочно пришлось уехать»…Тут у него тренькнул телефон. Звонил я.
— Хай! Как дела?
— Нормально, — ответил Димка, всё ещё тяжело дыша.
— Что слышно в кулуарах, шансы есть?
— Непонятно пока.
— Как с девчонками?
— Непонятно пока…
— Всё у тебя непонятно. Ты определись. Что с девчонками может быть непонятного?
— Определюсь.
— Ты бежишь, что ли?
— Нет, запыхался просто на лестнице.
— Вижу, на долгую беседу ты не настроен. Два дня осталось. Держись. Мы с тобой. От Поросёнка привет. В любом случае ты крутой!
— Спасибо.
— Не за что. Обнимаю.
Димка стрельнул у мужика сигарету, прикурил. Он не курит, а тут захотелось. Сделал две затяжки и пошёл обратно через турникет. Раздумал уезжать.
Проходя мимо мусорного бака, Димка бросил туда конверты.
Ночью приснился кошмар. Будто он смотрит страничку с рейтингом своей несуществующей книжки и цифры скачут. 470, 326, 141 и тут сразу б! Увидев свою книжку в первой десятке, Димка затаил дыхание, боясь спугнуть цифру. Пускай подольше там остаётся. Но шестёрка подразнила его и превратилась в двадцатку. Тут на экране появились Мамадаков с Гелером. Похабно улыбаясь, они хорошенько облапали двадцаточку, позволив себе такое, что не каждый себе позволяет даже в тайском борделе, и утащили её за пределы экрана. Вместо двадцаточки мелькнула какая-то незапо-минающаяся цифра из седьмой сотни, которая тут же сменилась четырёхзначной в районе второй тысячи и полетела дальше, бесконечно далеко от списка лидеров продаж. Димка вскочил с криком.
Накануне пятого дня организаторы устроили торжественный обед.
— Всё будет очень вкусно и красиво. Антикризисное меню! — модно пошутил маршал-попечитель.
Собрались в столовой в шесть. Столы были расставлены буквой «П» и накрыты белой клеёнкой. Морговое освещение осталось прежним, официантки в мини-юбочках и полупрозрачных блузках подавали яства: тонко нарезанную колбасу, варёную свёклу, рубленую кубиками, и шинкованную сырую капусту. Затем гостей обнесли котлетами, влажными снаружи и сухими внутри. Из напитков предлагалась водка. Десерт — шоколадные конфеты. Перед Липницкой стояла единственная бутылка коньяку неизвестной, видимо, новой, молдавской марки. Выпятив живот, маршал-попечитель взял слово:
— Ну вот, друзья, и подошло к концу наше пребывание в святом для русского писателя месте «Полянка». Завтра у нас аудиенция, а послезавтра состоится вручение премии. Не важно, кто из вас её получит, главное, помните — вы уже писатели. Молодые писатели. Ура!
Во время спича присутствующие шушукались: «У тебя налито… вам налить… ой-ой, хватит… мне чуть-чуть… пусть мужчины коньяк откроют…» К моменту попечительского «ура» все с грехом пополам обзавелись порцией выпивки и потянулись своими пластиковыми стаканчиками к маршальскому. Стаканчики потыкались друг в друга и опрокинулись в рты молодых и не очень литераторов. Ничто не нарушило праздничной атмосферы, кроме одной детали в словах попечителя. Она пролезла в сердца молодых литераторов, как плесень, и начала подтачивать их изнутри. «Вручение премии», — сказал попечитель. Он упомянул премию в единственном числе! Но ведь премий много, а точнее, целых пять! Оставаться раздираемыми сомнениями молодым литераторам, к счастью, пришлось недолго, ситуация разъяснилась. Маршал-попечитель снова взял слово:
— Друзья, надеюсь на ваше полное понимание. В стране, да и в мире, вы знаете, непростая экономическая ситуация. Финансовый кризис коснулся всех: и богатых, и не очень, и наших спонсоров тоже. Они понимали, какое трудное решение принимают, но, поверьте, оно было единственно возможным… — Маршал глотнул воды, молодые писатели превратились в натянутые струны. — Все победители получат дипломы и статуэтки… Денежный гонорар достанется только одному… да… денежные премии с пяти урезаны до одной… Финансовый кризис, друзья… Денежная премия переименовывается в Гран-при… Ура! — Последнее слово маршал-попечитель сам произнёс не очень уверенно, а из молодых литераторов его поддержали лишь немногие. Поэт Саша крикнул «ура» громче всех, понял, что оплошал, покраснел, хлопнул стопку водки и поперхнулся.
Все без исключения молодые литераторы прекрасно поняли, в какую ситуацию угодили. Некоторые, самые впечатлительные, уставились в одну точку, потеряв интерес к колбасе, водке и рубленной кубиками свёкле. Другие вдруг сделались особенно весёлыми и говорливыми. Впрочем, показная весёлость одних в совокупности с мрачностью других давала весьма грустный эффект. Застольная беседа рассыпалась, как плохо склеенная сахарница. Все думали о мечтах, которые существенно отдалились, о надеждах, которым, возможно, не суждено сбыться.
Члены жюри, наоборот, разомлели, расслабились и стали более открытыми. У них будто камень с души сняли. Зотов провозгласил тост: «Слава богу, что коммуняк проклятых нет». Авторша сериалов и пьес Окунькова в летящем платье с декольте, из которого, того и гляди, вывалится одна из неоправленных в лифчик грудей, решила спеть под гитару. Смесь комсомольских гимнов с провинциальным рок-н-роллом. Кто-то теребил вилку, кто-то пристально изучал водочную этикетку, кто-то шептался с соседкой. Липницкая тепло улыбалась, глядя на мигающую по неизвестной причине люстру. В конце все коротко аплодировали. Окунькову сменил магнитофон, обнаружились желающие потанцевать. Димка пригубил на брудершафт с Наташкой. Закусили конфетами. Водка не лезла. Подошла раскрасневшаяся Лиса. На её блузке было расстёгнуто на одну пуговку больше, чем принято в это время суток.
— Пушкер!
— Да, дорогая. — Димка уже научился откликаться на псевдоним, не моргнув глазом.
— Гран-при дадут тебе, Пушкер! — Лиса покачнулась и уперлась ладонью в Димкину грудь.
— С чего ты взяла?
— Я конъю… конъюнктуру чувствую!
— Конъюнктура ты моя, — ласково сказал Димка, касаясь Лисьиных волос.
— Не трогать! Я в этом сраном… извините, — Лиса прикрыла рот ладошкой и оглянулась, — я в этом замечательном конкурсе четвёртый раз участвую. Понятно? И когда мне двадцать семь было, и когда двадцать восемь…
— Тихо, тихо, тихо. — Димка ни с того ни с сего поцеловал Лису, не найдя лучшего способа прекратить её неуместные откровения. Волновался ли он в этот момент о ней или всё ещё тревожился за своё эксклюзивное право на Лисьины секреты? Кто знает. Думаю, и сам Димка не смог бы ответить с уверенностью. Лиса даже протрезвела. Вокруг зашушукались.
— А может, геволюционегу или татарину дадут… — Лиса с удовольствием причмокнула губами, как бы смакуя вкус поцелуя, — у нас мужики всегда выигрывают… — Тут мигающая люстра, приковавшая взгляд Липницкой, мигнула особенно надрывно и погасла. А вместе с ней погасли и другие люстры. Надо сказать, что, судя по воцарившемуся мраку, в ту секунду погасли вообще все люстры в святом для русского писателя доме отдыха «Полянка».
— У-у-у-у! — раздался вой молодых литераторов. Игра в привидений — первая реакция представителей поколения на темноту. «Нормально!» — едко высказался Гелеранский. «Надо электрика вызвать», — посоветовала Липницкая. Принесли свечи. «Романтика! Темнота — друг молодёжи!» — воодушевлённо воскликнул неизвестно кем приглашённый к столу лысый пожилой поэт, назвавшийся собутыльником приятеля одного из членов жюри. Какого именно — все сразу забыли. Лысый поэт, ныне проживающий в Германии и приехавший подышать родным воздухом, оказался на соседнем с Димкой стуле. Воспользовавшись темнотой, лысый прочёл стих собственного сочинения. О смерти, пришедшей за Поэтом, и о том, как о