— Подлиза! За Липницкую выпить! А зачем?! Думаешь, она тебе приз даст! Не даст она тебе ничего! Соси! Co-си! Ха-ха-ха! — Марат обрадовался собственному незатейливому каламбуру. Так радуются приличненькие, затюканные мамочками отличники, когда впервые решаются вывести на стене подъезда слово «жопа». Их потом бывает трудно остановить. Марат так завёлся, что даже его тик изменил параметры; глаза то подолгу не моргали, то моргали часто и мелко, как изображение в барахлящем телевизоре. — Спонсоры денег пожалели на нас! Поигрались в меценатов и устали. Ты, Маринка, где хвост промочила? О, да у тебя фингал! Кто поставил? — Марат подскочил к Лисе. Она добросовестно припудрила следы Дим-киной пятки на скуле, но скрыть их целиком не смогла.
— А твоё какое дело? — огрызнулась Лиса. — Я тебе чё, жена, отчитываться?! Заведи себе какую-нибудь чернавку в парандже и води на шлейке, а от меня отвянь!
— Ба-а-а! Девчонки, пацаны! Санёк прав, пора накатить! — пригласил всех Армен, но было поздно.
— Чернавку в парандже?! — взвизгнул Марат. — Ты что-то имеешь против моей религии?!
— Марат, ладно тебе, расслабься, — улыбаясь как можно миролюбивее, предложил Димка.
— Вали на х#й в свой Израиль!
«Ну вот, приехали. Взял псевдоним на свою голову».
Марат разбушевался не на шутку:
— Ты мою религию не трожь, проститутка! Вы, христиане, все проститутки! Нашли кому молиться! Ха! Еврейской мамаше, которая залетела невесть от кого и впарила всему миру своего незаконнорожденного сынулю! А вы, идиоты, уже две тысячи лет плачете от умиления!
— Эй, братан, притормози… — возразил Армен. — Мы, армяне, первыми христианство приняли.
— Сосёшь всем подряд! — выкрикнул Марат.
— Это ты мне? — уточнил Армен.
— Не тебе, а ей! А ты что, тоже сосёшь?
— Щас ты у меня схлопочешь! — Армен встал со своего места.
— Чего вскочил?! Денег небось до хуя, армяш-ка! Первые они христианство приняли! Везде вы первые, и Шекспир армянин, и хуи у армян самые большие!
— Началось!
— Признайся, твой папаша тебя сюда засунул?! Ты же вообще писать не умеешь, чего ты лезешь?! У меня хлеб отбивать?! — обличал Марат, брызгая слюной и бешено крутя окулярами. Димка начал даже опасаться, как бы у Марата глаза из глазниц не выскочили и не покатились бы по натёртому паркету. — Мне очень нужны деньги! Очень нужны деньги мне-е-е!
— Ну, чего раскричался, и мне нужны!
— Мне нужны эти деньги!
— Типичный пгимег деггадации на почве общей гламугизации! — авторитетно прокартавил драматург-революционер. — Дом-два надо меньше смотгеть.
— Заткнись, почвенник хренов! — гаркнул на революционера Марат. — С голытьбой заигрываешь, с гопниками?! А сам с няньками да служанками рос, икру из министерских заказов жрал! Тебя ведь дедушка твой заслуженный икорочкой солёненькой кормил на ночь, чтобы ты не ссался, а?! А хочешь скажу, почему ты в народ подался?! Хочешь?! Ты же ботаником рос, задротом! Мамочка тебя от всего берегла, а пацаны во дворе чмарили. Вот ты и выслуживаешься теперь перед ними, чтобы они тебя в фугбол взяли погонять!
Революционер стал просовывать палец в пуговичную петельку своего чёрного кожаного пиджака. Зачем он это делал — непонятно.
— Деньги всем нужны, мне, например, очень нужны. Знаете, сколько я на кризисе потерял?! — надулся поэт с кастильской бородкой.
— А мне что, не нужны?! — будто из комы вышел Яша-Илья, лжеветеран, принявшийся по обыкновению загонять нож в паркет.
Скоро уже со всех сторон доносились вскрики и требования: «деньги, деньги». Кто кричал всерьёз, кто в шутку. Многие жестикулировали, объясняли, зачем и сколько им нужно. Другие просто нараспев повторяли «деньги, деньги», будто мантру или тост, и выпивали в промежутках. Началось рассуждение о деньгах, кто и как потратил бы миллион. С большим отрывом преобладала покупка квартиры, затем шли машина и отдых на море.
— Пготестую! Вся эта пгемия какой-то заговог пготив литегатугы! — возмутился революционер. — Если бы мне дали деньги, я бы огганизовал геволюционное движение пготив бандитской власти, пгивлёк бы внимание общества…
— Ты только и думаешь, как внимание к себе привлечь! — не дал ему договорить Марат. — Ты только ради этого и пишешь про революцию, а кость тебе кинут, в телик пустят, сразу заткнёшься!
— Чего?! Да я недавно в тюгьму хотел сесть! — вскочил революционер из-за стола.
— В «тюгьму»? — передразнил Марат. — И чего ж не сел?! Молодого гения посадили! Отличный пиар! Сможешь себе новую футболку заказать: «Я, великий, в тюрьме!»
Глаза драматурга-революционера сузились, в них забулькал кипящий гудрон. Ещё немножко, и можно будет зачерпывать и щели в асфальте замазывать. Он вскочил, рванулся к Марату.
— Стоп, стоп! Давайте просто договоримся, что победитель поделится с остальными! — предложил Димка. — Ведь все на эти деньги рассчитывали, будет справедливо, если победитель поделится!
«Дело… бред… идея… демагогия», — отреагировали молодые литераторы.
— У нас ведь пять номинаций. В каждой номинации народ бросит жребий и выберет, таким образом, победителя. А тот, кому достанется премия, поделит её с этими победителями.
— А ты бы сам поделился? — язвительно спросил революционер.
— Ну, если мы все примем решение, то я бы поделился, — неожиданно для самого себя легко и просто ответил Димка. Внутри же он сразу заругал на чём свет стоит свою инициативу. Стоило столько рваться к призу, чтобы предложить разделить его с другими ни с того ни с сего. Кто его за язык тянул!..
— Ты бы поделился?! Ты?! — завопил Марат.
— Поделился бы, — буркнул Димка, как бы пытаясь отбросить Марата. Так отбрасывают липкую наклейку, защищающую экран нового мобильника.
— А откуда ты знаешь, что премия достанется тебе???!!!
— Да не знаю я ничего! Я говорю, что поделился бы в случае выигрыша. В слу-ча-е!
— Ты блатной, я сразу просёк! Он блатной, пацаны! Видели, как он с Гелером сюсюкал?! Подлизывался!
Димка понял, что влез в трясину, которая вполне может засосать его с головой. Тем временем дискуссия вихрем закрутилась вокруг возможного раздела премии. Одни доказывали, что это предложение разумное и справедливое, другие, считавшие себя фаворитами, спорили, заявляя, что не собираются делиться с людьми бесталанными. «С какой стати я должна делиться с какими-то графоманами!» — возмущалась поэтесса из Читы. «Кого ты считаешь графоманом?!» — маниакально повторял поэт с кастильской бородкой.
— Да вы что, с ума все посходили?! — вдруг крикнул кто-то. — Позор какой! Вы же… вы же… — Это был сказочник. Он весь клокотал, руки тряслись.
— Ну, скажи, скажи, что мы писатели! Про вдохновение расскажи!
— А что?.. Разве не так?.. — Сказочника всего колотило. — …Писатели… вам денег мало?! — В его голосе послышались всхлипывания.
— Мало! Мало!
— Тебе мало? — крикнул сказочник мужеподобной Наташке.
— Не помешали бы! Я бы домик в деревне купила и устроила там коммуну для поэтесс. У нас, в Ивановской области, знаешь, сколько домик стоит? Тысячу долларов всего. Но нет этой тысячи, хоть ты тресни.
— А я бы, я бы… — перебил Саша-поэт. — Я бы адвоката нанял, а то меня сельсовет засудит и посадит за оскорбление власти!
— Стишки-то у тебя хреновые, обидно небось за них садиться! — съязвил поэт с бородкой.
— Ну, хреновые, и что?! При чём тут это?! — Саша опять некрасиво покраснел.
— А мне на опегацию надо, — задумчиво произнёс драматург-революционер.
— Аппендицит?
— Не у меня, у собаки.
— Слышали, нашему Ленину на собачью операцию не хватает. Совсем с дуба рухнул!
— Вы не понимаете, мне Линду отец подагил, ещё в школе.
— Ничего, новую Линду подарит.
— Не подагит, умег… а тепегь вот и у Линды опухоль…
— А мне тоже нужно! — выскочил вперёд Марат. — У меня проклятие!
— Дайте ему уже валерьянки кто-нибудь!
— Меня мать прокляла, когда я в мусульманство ушёл! Она у меня верующая, православная! Сказала, пока я новый иконостас в церкви, где она свечками торгует, не поставлю, проклятье на мне будет. А где я денег на иконостас соберу, а?!
«Ты ж мусульманин, тебе не плевать на православное проклятие»? — удивились одни. «Материнское проклятие страшная вещь», — покачивали головами другие.
— Страшно… так страшно… — глядя в пустоту, произнёс Ктарат, но никто его особо не слушал.
«По всему выходит, у меня вообще нет никакой серьёзной причины получать приз… — подумал Димка. — Спасти собаку от рака, а себя от проклятия — это причина»… Димке стало жаль Марата. Так жаль, что даже слёзы на глаза навернулись. Ужасно жаль этого неказистого моргалыцика. Жаль и стыдно за собственную ненависть к нему. Стыдно за презрение к его внешности и убеждениям, к его диссертации и литературному кружку «Поплавок». И остальных стало жаль. И собравшихся молодых литераторов и вообще всех. Ларечника, Людмилу Степановну, беспризорных мальчишек околачивающихся на станции. Всех людей. Захотелось тут же сделать Марату что-нибудь хорошее. Ерунду какую-нибудь. Слово доброе сказать, рюмку налить. И всем людям тоже.
Тем временем сказочник разговаривал сам с собой:
— Что же делать… деньги всем нужны… что же делать… Я дам! — вдруг воскликнул он, додумавшись до чего-то. — Возьмите! — вытащил из кармана несколько смятых десяток. — Возьмите! Возьмите! — Сказочник почти плакал. Он вытащил ещё какую-то купюру и протянул всё молодым литераторам. Сказочник не хотел никого обидеть, не хотел что-то продемонстрировать, ему просто стало очень грустно и тоскливо от страданий, которые испытывали люди вокруг. Он захотел помочь, ну хоть как-то… Сказочник протягивал деньги каждому, все отказывались, дошло до Марата.
— Не нужны мне твои подачки! — измученно заголосил Марат и вдруг вцепился зубами в дающую руку. Свалка началась невообразимая. Несколько молодых литераторов пытались разжать Маратовы челюсти, другие — высвободить руку сказочника. Читинская поэтесса бухнулась в обморок, а романистка из Тёплого Стана просто улизнула за дверь. Сказочник врезал Марату по лицу. Тщетно, Марат вцепился, к