— Я очень устала.
— И тем не менее… — улыбнулся он. Впервые ей захотелось воспротивиться обаянию его улыбки, ласкающим, обволакивающим ноткам в голосе. Усталость возникла в душе, а не в теле, тем труднее от нее было избавиться. С минуту она колебалась, затем повернулась и направилась к лестнице. Нельзя же спорить в вестибюле, когда рядом Гриффин. Но если Руперт заявится к ней в спальню, она прогонит его прочь.
— Принеси мне коньяк, Гриффин. — И Руперт прошел в библиотеку.
Через несколько минут туда с подносом проследовал слуга.
— Это все, милорд?
— Спасибо. Можешь запирать дом. — Руперт пригубил коньяк. Вечер выдался длинным и утомительным. Коньяк опалил горло и вызвал внутри жгучий, но успокаивающий вихрь.
Октавия, должно быть, снова оказавшись в объятиях Филиппа, обнаружила спрятанное на его теле кольцо. А скоро близнец познает ее великолепное тело во всем потаенном богатстве — станет ласкать снаружи, проникнет внутрь.
Фейерверком хрустальных осколков и коньячных брызг бокал разлетелся в камине.
Нет, он не сделает из нее проститутку. А ведь именно это он и собирался сделать. Для этого лишил девственности. И нечего притворяться, что все обстоит иначе.
Не имеет значения, что Октавия согласилась сыграть в его игру добровольно. Девушка не представляла, на что идет.
Признав то, что так старательно пытался скрыть от себя в течение нескольких недель, Руперт почувствовал величайшее спокойствие. Придется придумать другой план. Может быть, грабеж?
Он усмехнулся, но план не показался ему невыполнимым. Руперт не полагался целиком и полностью на Морриса и в поисках возможной жертвы сам держал ухо востро. В светских салонах Лондона он прислушивался, не пожелает ли какой-нибудь богатый глупец прогуляться по пустоши, где Руперт готов был его с радостью встретить. Может быть, так пересекутся их дорожки с братом?
Вместо того чтобы отправиться к Филиппу в постель, Октавия послужит наживкой, чтобы выманить его в пустошь А там уж будет ждать его Руперт.
Мысль блестящая! Теперь оставалось все как следует обдумать и составить план А сейчас наверху его встретит Октавия Жена стояла у кровати и с отвращением смотрела на ее изголовье.
— Взгляни, что сюда положила Нелл! — Октавия указала на лежащую на подушке выдолбленную в середине доску. — Она уверяет, что, если аккуратно на ней спать, прическа не испортится и парикмахера не придется приглашать целых три недели Целых три недели этого безобразия на голове 1 — Но, миледи, там, где я до вас служила, госпожа всегда спала на деревянной подушке, — со знанием дела заявила Нелл. — Ночной колпак предохранял голову, и утром она выглядела точно от парикмахера. — Служанку разочаровало, что ее предусмотрительность не была по достоинству оценена.
Октавия посмотрела на нее с раздражением. Она понимала, что Нелл непросто с новой госпожой — необычная внешность леди бросала тень на служанку — ведь та должна отправлять хозяйку в свет прилично одетой и причесанной. А восторг Нелл, который она открыто проявляла во время процедуры изготовления и напомаживания прически, только усилил досаду Октавии.
— Ты должна знать, что я не намерена сохранять волосы в подобном виде ни минутой дольше, чем это нужно Утром ты мне их вымоешь, а сейчас вытащи прокладки и заколки и тщательно расчеши. Надо поскорее избавиться от этого ужаса.
Служанка неодобрительно поджала губы, но возражать не решилась и достала из туалетного столика расческу с серебряной ручкой.
— Подожди-ка, Нелл. Дай сюда. — Руперт протянул руку к расческе. — Можешь отправляться спать.
Горничная удалилась, всем своим видом показывая, что оскорблена в лучших чувствах.
— А я рассчитывал, что ты отпустишь ее, как только она тебя расшнурует. — Руперт устроился в кресле у окна.
— Я очень устала. — Октавия непроизвольно поглаживала себя по шее. Но вдруг прикосновение собственных пальцев напомнило, как ее горло сжимали руки Филиппа. И она замерла.
— Ты не возражаешь, если мы не будем… В общем, знаешь, мне очень хочется спать, — смутилась она. Еще ни разу Октавия не выставляла из постели Руперта и даже не представляла, что может этого захотеть.
— Конечно, нет, — спокойно ответил он. — Пододвинь сюда пуфик. Я расчешу тебе волосы. — Руперт указал место на ковре у своих ног.
Он чувствовал в Октавии нечто такое, что сильно его беспокоило: безразличное, усталое сопротивление, скорее даже отталкивание, которое, казалось, шло из самых глубин ее существа.
Пробивший себе дорогу в жизни исключительно благодаря силе собственной натуры, Руперт не представлял иного способа преодолеть странное настроение жены, как подчинить ее своей воле.
Октавия неохотно послушалась, через всю комнату перекатила ногами пуф и села рядом с мужем.
В комнате повисло молчание. Руки Руперта разбирали пряди волос, вынимали заколки и прокладки, и наконец напомаженная и напудренная масса рассыпалась по плечам.
— Сколько ты заплатила парикмахеру? — словно бы невзначай спросил он, погружая расческу в слипшиеся кудри.
— Пять гиней. А что?
— Видимо, поэтому дамы стараются сохранить прическу как можно дольше, — усмехнулся Руперт.
— Ты обвиняешь меня в транжирстве? — Октавия попыталась обернуться и посмотреть, не шутит ли он, но Руперт положил ей ладонь на макушку и удержал голову.
— Нет, просто размышляю.
Расческа пошла сквозь волосы свободнее, и Октавия незаметно стала расслабляться; а белая пудра все сыпалась и сыпалась на ковер у ног. Руперт всегда получал удовольствие, расчесывая волосы жены, и превратил этот процесс в настоящий чувственный ритуал.
Руперт не прекращал своего занятия до тех пор, пока волосы не заблестели. Тогда он отбросил расческу, и сильные руки прошлись по шее, размяли мускулы на плечах и спине.
— Сквозь пеньюар как следует не получится. — Голос Руперта прозвучал неестественно громко. — Сними и ложись на кровать.
Октавия очнулась. Она по-прежнему хотела заснуть одна. Не желала, чтобы к ней прикасались, ласкали, принуждали к страсти. Только не сейчас, когда все мысли устремлялись в завтрашний день. Ведь именно завтра ей предстояло совершить то, что ждал от нее Руперт — лечь в постель с другим человеком.
— Я устала, — только и сумела выговорить она, но слова прозвучали вовсе не так твердо, как ей бы хотелось.
— Я знаю. Поэтому делай, что я говорю. От его холодной властности, которую Октавия так хорошо изучила, сопротивление вспыхнуло и разгорелось с новой силой.
— Послушай, Руперт, я не хочу сегодня любви.
— А разве я говорю о любви? — Он поставил ее на ноги. — Не хочешь любви — не надо. Один, без тебя, я ею наслаждаться не могу. Я думал, это ты уже поняла.
Руперт журил ее, как непослушного ребенка, а сам между тем одним ловким движением стянул через голову пеньюар.
— Я знаю, ты устала и напряжена, точно пружина. Я хочу тебе помочь. Так что будь хорошей девочкой и исполняй все, что я говорю.
Октавия негодующе посмотрела на него, но Руперт только рассмеялся. В такой ситуации он чувствовал себя, как рыба в воде.
— Пойдем, — покровительственным шлепком подтолкнул он ее к кровати. Октавия упрямо выпрямилась.
— Ты не хочешь меня слушать. Я же тебе сказала, что хочу побыть одна.
— У тебя есть что-нибудь вроде мази или масла? — Руперт направился к туалетному столику. — Мне нужно смягчить руки.
— Это еще зачем?! — не веря собственным ушам, воскликнула девушка. — Потрескались или еще что-нибудь?
— Да нет, глупышка… А, вот это подойдет. — Руперт взял алебастровый сосуд, в котором хранилось благовонное масло для ванны.
— Что ты собираешься делать? — Октавия по-прежнему упрямо сидела на постели. На ней ничего не было, лишь роскошные волосы прикрывали голые плечи, а из карих глаз исчезли безразличие и скука.
— Сварю тебя в масле, если не будешь слушаться, — усмехнулся Руперт и поставил алебастровый сосуд рядом с кроватью.
Октавия в раздраженном недоумении взглянула на него, а он принялся не спеша раздеваться, аккуратно складывая одежду на стуле. А когда повернулся к кровати, Октавия заметила, что он вовсе не возбужден.
— Не хочу испачкать маслом костюм, — весело объяснил он, затем повелительно сказал:
— На живот!
— Нет… А зачем?
— Затем, что ты хочешь уснуть, и я помогу тебе уснуть, — объяснил Руперт с подчеркнутым терпением. — Так что во имя мира и согласия в нашей семье не заставляй меня повторять одно и то же дважды.
— Чума на твою голову, Руперт Уорвик! Ты… ты — настоящий вандал! — заключила Октавия и с необыкновенной грациозностью перевернулась на живот.
— О, я бы так не сказал, — возразил муж, усаживаясь ей на зад. — Только и думаю, как бы сделать тебе лучше. Разве это можно назвать вандализмом?
— Можно, — пробурчала она в подушку и при этом, стараясь его сбросить с себя, энергично взбрыкнула. Руперт только рассмеялся и смазал маслом руки.
— Посмотрим, что ты запоешь через несколько минут. Руки мужа принялись кружить по плечам; казалось, его пальцы проникают в самые мышцы, до позвоночника — от поясницы до шеи. Октавия утонула в пуховой постели, глаза сонно закрылись, строптивые мысли улетучились из головы.
Ощутив в жене перемену, Руперт про себя улыбнулся. Сколько раз во время странствий он то же самое проделывал для своего наставника. Полная скитаний жизнь, пьянки и драки, ночи в сырости на чердаках превратили в последние годы тело старого Уорвика в сосуд страданий и боли. Артрит и подагра его совсем одолели. Руперт научился приносить другу облегчение, но заниматься атласным телом Октавии оказалось делом совсем иным.
Пальцы спустились ниже и задержались в ложбинках поясницы. Октавия тихо заворчала, но Руперт не ощутил никакого сопротивления. Тогда он передвинулся так, чтобы сидеть верхом на бедрах, и круговыми движениями ладоней принялся массировать упругие округлости.
Он старался, чтобы прикосновения получались чувственными, но не любовными, и избегал двух впадин внизу, у начала ног. Подобная жертва, однако, требовала к ним особого внимания, и кровь Руперта забурлила.