ается радужной, похожей на бензиновую, пленкой. Таких бабок стоит! И чего в него только добавляют?!
Юлькин нетронутый стакан ополоснула тоже, зачем-то потерла влажной губкой абсолютно чистую клеенку, «розочки» накрыла салфеткой, открыла шкаф, посмотрела внутрь, забыла, зачем открывала, закрыла. За спиной восемь раз пропела кукушка.
Не думала ни о чем конкретно, обрывки мыслей пытались пойти во все стороны сразу, но сворачивались, не успевая окончательно оформиться. Потом принесла второй плейер (он был постарше и не такой навороченный, но еще работал) и попыталась закончить прослушивание.
Безрезультатно. В начале второго куплета никак не могла вспомнить, о чем поется в первом. Отмотала кассету на начало песни, запустила снова — та же история. Включила телевизор, пропустила мимо ушей хвост программы новостей канала РТР, выключила. Новости были самые что ни на есть обыкновенные: террористы угнали очередной самолет, на Ближнем Востоке ситуация в очередной раз вышла из-под контроля, очередной актер справил очередной юбилей… Все — как всегда.
Позвонила двоюродная сестра, опять попросила денег, после кратковременного торга сошлись на семи сотнях баксов; сразу после этого раздался звонок шеф-редактора Анечки, она ждала меня завтра к двенадцати в первой студии — на запись программы. Я поговорила, повесила трубку, пошла в библиотеку. Там взяла с первой попавшейся полки первую попавшуюся книгу: это оказалась «Незабвенная» Ивлина Во. Нет, подумала, слишком мрачно. Протянула руку на другую полку, в ладонь лег сборничек стихов Саши Черного. Открыла, нашла свое любимое: «Ревет сынок, побит за двойку с плюсом», с удовольствием пробежала глазами и почувствовала себя немножечко лучше. Поставила Черного на место и отправилась в свою комнату с твердым намерением все-таки прослушать две эти молодые группы, иначе не избежать было завтра шумных разборок с Анечкой.
Гостем в студии предполагался бывший солист одной старой рок-группы — уже изрядно постаревший и безвозвратно утративший часть своих длинных волос, но еще довольно бодрый мужчина. А посему и конкурсанты были подобраны соответствующие. Одни прозывались громко и загадочно — «Крейзер Авроры» (вроде бы по псевдониму их автора), другие попроще — «Железняк». Но матрос Железняк был тут совершенно ни при чем, просто трое из четырех членов группы проживали в подмосковном городе Железнодорожном.
Первой мне под руку попалась кассета «Крейзеров». Мальчики, а им всего-то было года по двадцать два, пели весьма неплохо, да только слишком уж громко и в таком темпе, что тексты их проступали сквозь окружающий грохот с мучительным усилием и понять, о чем они, было непросто. Пришлось тормозить музыкальный центр почти на каждой фразе. В результате отобрала для передачи пару песен: «Собачий кайф» и «Бабочку снов».
У «Железняка» солист был послабее, но сами песни оказались не в пример мелодичнее, и я отметила пять для Анечки: на выбор.
Этих ребят приглашали «с улицы», они выжили после трех отборочных этапов. Недостатки их работы были очевидны, но по слухам, которые ходили у меня в бригаде, остальные конкурсанты, поборники этого уже пятнадцатый год вымирающего стиля, были гораздо хуже.
Теперь дело можно было считать более или менее сделанным. Кукушка на кухне за стеной объявила полночь. За другой стеной все еще слышались одиночные Юлькины всхлипы. Пора было ложиться спать.
Я вышла на балкон и с удовольствием закурила. Была чуть прохладная майская ночь, на том берегу Сетуни щелкали соловьи, кто-то громким пьяным хором тянул: «Ой мороз, мороз…»; в гаражах под окнами бухали железом по железу в блюзовом ритме: раз, два, три, четыре; соседи снизу снова шумно скандалили, слышался звяк бьющейся посуды и смачный перемат на два голоса.
Я вспомнила, как один из моих многочисленных сотрудников — Сашка, совсем юный администратор, — рассуждая как-то о делах сердечных, озвучил одну очень, к несчастью, правильную мысль: серьезные отношения обычно заканчиваются большим скандалом.
Да, если судить, например, по нашим соседям снизу, то так оно и есть… Давно ли они прикатили из ЗАГСа на двух «линкольнах», оба в снежно-белом, и он вносил ее по лестнице на руках на третий этаж? Но прошло каких-нибудь два года — и теперь недели не проходит без драки…
Снова стало неуютно, грустно как-то. Выкуренная наполовину сигарета полетела на газон, сомкнулись за спиной тяжелые серые шторы; я ступила в густые, мягкие заросли коврового ворса и потеряла одну тапку.
Пора было ложиться спать.
Лежала на кровати недвижимо, как мумия, между снежно-белой простыней и почти невесомым верблюжьим одеялом. Потушенная люстра над головой ловила всеми пятью рожками отблески уличного фонаря, по потолку скользили тени, ветер шумно бился в полуоткрытую форточку. Часы монотонно постукивали. Спать не хотелось.
Думала о том, что мне в запарке высказала сегодня Юлька, вспоминала, как она кричит, все повышая голос, как ее бледные щеки постепенно становятся пунцовыми, как между неправдоподобно длинными ресницами копятся злые соленые слезы.
Юлька, оказывается, тоже считает меня карьеристкой… Впрочем, как и все многочисленные родственники и знакомые… Что ж… Значит, и она принимает меня за некий бесчувственный чурбан с кассовым аппаратом вместо глаз. Ненавидит мою работу и мои песни. Мне и самой, по правде говоря, некоторые из них кажутся как минимум глупыми, не спорю… Но все же, все же…
Поздравляю, Надежда Александровна, доработалась! Собственная дочь твою работу не переносит! Что ж, ты получила по заслугам! Ну признайся, ты же чувствовала, как она отдаляется, как ты теряешь ее доверие… Упустила… Да, наверное, со стороны все так и выглядит — властная самодура с мертвой хваткой, бесконечные корреспонденты вокруг, солидные гонорары и так далее… Все выше и выше по общественной лесенке… Что еще она может обо мне подумать? Последнее время мы с ней так мало общаемся и не говорим почти. Да-с… «Богатые тоже плачут», часть вторая… Конечно, не так уж и богата, не так уж и знаменита: всего-то и есть, что авторская музыкальная программа по пятницам, в 22.00, получасовка. Да песни на мои тексты в головах эстрадных хит-парадов. У обиды большие глаза, даже больше, чем у зависти.
И ведь она права… Она и сама не знает, насколько она права, когда говорит мне, что я прожила жизнь ради Славы!..
ЧАСТЬ ПЕРВАЯГлава 1
А началось все с того, что я благополучно завалила экзамены в институт, в МЭИ. В неполных восемнадцать лет мне почему-то казалось, что моим истинным призванием является не что иное, как математика. В то время самая модная профессия была — программист. О персоналках люди знали только понаслышке. Это сейчас легче найти хорошего программиста, чем хорошую секретаршу, а раньше под машины типа М-5000 отводилась комната размером со средний актовый зал, и человек по десять толпились вокруг, устанавливая бобины и заправляя перфоленты. Чтобы сказать что-нибудь и быть при этом услышанным, сотрудникам приходилось подходить друг к другу на расстояние не меньше метра, но и на этом расстоянии только с большим трудом удавалось перекричать работающий перфоратор. В одном из таких машинных залов работала моя мама. Она приводила меня к себе, сажала за допотопную скрипучую клавиатуру, и я стучала одним пальцем по клавишам, стучала изо всех сил, иначе вдавить их до конца было никак невозможно.
Мне там нравилось. Там было всегда душно, там всегда стоял громкий гул работающей аппаратуры, там серые шарики пыли повисали на проводах, но мне там нравилось. И я решила в конце концов, что тоже хочу там работать. Поэтому я и подала документы в МЭИ, на самый популярный в то время факультет автоматики и вычислительной техники. Конкурс был по тем временам жуткий — девять человек на место, и проходной балл с двух экзаменов, по физике и математике, был тоже девять. Сочинение, как и в любом другом техническом вузе, писалось на «зачет-незачет».
Вступительные экзамены нужно было сдавать в середине июля, а июнь стоял знойный, солнечный; озеро за рощей, тогда совсем еще чистое, прогрелось до двадцати двух градусов. Последний звонок отзвенел для нас двадцать пятого мая, и накатившая свобода казалась неправдоподобно огромной.
В общем, пары баллов до проходного мне не хватило. Я приехала домой в подавленном состоянии, забросила сумку на кресло в коридоре, выпила стакан леденющей воды из-под крана, взяла гитару и вышла на балкон. Над серым уголком озера собирались иссиня-черные грозовые тучи, и уже едва слышно гремело где-то вдалеке. Потом по верхушкам берез волнами пошел ветер, по шоссе потянулись пыльные водовороты песка. А через полчаса ко мне на балкон шумно вошел ливень, залил многочисленные банки и старые лыжи в углу; легкий тюль расправил крыло и воспарил параллельно потолку. Молния впервые за это лето ударила в пожарную вышку. На кафель мгновенно натекли лужи. Гитару пришлось срочно эвакуировать в комнату.
В двери завозился ключ, вошла сияющая мама с громким; «Надеюсь, ты поступила!» Это было, безусловно, утверждение, а не вопрос. Я не ответила.
— Надя, ты дома? — спросила мама чуть тише.
— Да.
— Ты поступила? — Тон стал тревожным.,
— Нет.
— Почему?
— Баллов недобрала.
— А… — разочарованно протянула мама. Повисло неловкое молчание. Она замерла посреди коридора, с зонта текло на ковровую дорожку. Потом, минуты через три, добавила утешительное: «Ну, не расстраивайся» — и вышла из оцепенения в направлении ванной комнаты.
А примерно через неделю она прибежала с работы — оживленная, шумно-радостная — и прямо с порога крикнула:
— Хочешь в вечерний институт без экзаменов?!
— Ну, не знаю… А в какой? — отозвалась я без особого энтузиазма.
— В МИРЭА!
— В како-ой?
— Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Это на Юго-Западе. Факультет — радиотехника.