«Каждый раз, себя приоткрывая…»
Каждый раз, себя приоткрывая,
Выдавая стих или мечту,
Я напрасно духов вызываю,
Тщетно заклинаю пустоту.
Между мной и, слушатели, вами
Есть река, но нет на ней моста.
Мнится вам звенящими словами
Песенная глухонемота.
Знаю всё. И всё же, и тем боле
К вам иду, без устали даря –
Оттого, что так на то изволит
Щедрость песнопевца и царя.
ОСТАЛАСЬ
Память Марии Александровны Меркурьевой
1. «Ночью поздно, утром рано…»
Ночью поздно, утром рано –
будто не спала.
Без молитвы, неубрана,
сядет у стола.
Черств хлеб ей, черный горек,
солона вода.
Стукнут в двери – не отворит:
подошла беда.
– Ты ль, подруга, ты ли это?
глянь-ка на меня.
Дождалась от бела света
черного ты дня.
Оскудела, обнищала
песенная стать.
А бывало, ты знавала
в голос причитать.
– Я засплю ли, я заем ли
горе до утра –
если спать в сырую землю
улеглась сестра?
Мне ли в мочи, мне ли в силе
бедовать одной –
если ждать меня в могиле
довелось родной?
Как же мне залиться песней,
как сложу я сказ?
Ведь она в могилке тесной
не услышит нас.
2. Цепь забот
Не спи хоть до утра,
жги ночью свет, кури да вдоволь.
Никто не спросит: ты здорова ль?
не скажет: спать пора.
До вечера не ешь,
броди весь день, бесцельно даже —
никто не скажет: так нельзя же,
не хватится: ты где ж?
Как лист сухой кружа,
пришла ненужная свобода –
жить для себя, других поодаль,
себе принадлежа.
О, знать бы, знать бы мне,
что цепь забот, с любовью смежных,
и раздражительных, и нежных,
нас держит в жизни сне.
Не сплю. Всё жду – а ну
как скажут голосом знакомым:
– Приляг, не бойся, я ведь дома, –
и я, вздохнув, усну.
3. Разлука
Тихо в доме. Гость не стукнет под окном.
Мы с тобой, сестра моя, вдвоем.
Жарко дышит печки круглое жерло,
нам с тобою наконец тепло.
Я тебе неспешно штопаю чулки –
я надену их с твоей ноги.
Ты легла за книжной полкой на кровать,
так – понежиться, так – подремать.
Вот ты встанешь, вот присядешь ты за стол,
скажешь: – что твой чайник, не ушел? –
И в твоих словах, простых как белый цвет,
я услышу, что разлуки нет,
что сквозь жизни слепоту, и боль, и злость
ближе мы, чем в теле кровь и кость.
Вскинусь я, вскричу – тоски не снесть:
– милая моя, разлука есть!
Я — одна, я — без тебя везде, всегда,
ты же мне – как воздух, как вода. –
И услышу где-то, где-то там, ответ:
– Милая, пойми, разлуки нет.
Что с того, что я в земле – и день, и ночь –
ты же на земле – день и ночь –
если взглядывают светлые, из-за
темных глаз твоих, мои глаза,
если другу, кто зайдет к тебе порой,
трону руку я твоей рукой,
если ты меня не можешь разлюбить
и ни на минуту позабыть.
Не крушись же ты по мне, ни по себе:
я – жива, я – с тобой, я – в тебе. –
Тихо дома. Разве звякнет угольком,
да котенок прыгнет за клубком.
И еще – тишайший звук, легчайший свет:
– Помни, милая, разлуки нет. –
4. Свидание
Села рядом, шубки не снимая,
куталась платком,
говорила: – «за тобой пришла я,
жить ко мне пойдем». –
Спрашиваю: – что с собою взять-то?
что мне уложить? –
отвечала: – «не бери ты платья,
нам не износить». –
Спрашиваю: – что захватим на дом?
что у тебя есть? –
отвечала: – «ничего не надо,
нам не пить, не есть». –
А потом задумалась, вздохнула:
– «Нет, тебе нельзя», –
и в тумане белом затонула
млечная стезя.
Нашей печки горячо дыханье,
ровен огонек –
а в глазах расплывшийся в тумане
серенький платок.
Без тебя мне не носить цветного,
сладкого не есть.
Приходи скорей за мною снова,
чтоб к себе увесть.
5. Она пришла
– Ты готова? так со двора мы,
из чужого – к себе домой. –
– Погоди, есть малыш упрямый,
беспокойный и дорогой. —
– У своей здесь ребенок мамы,
а твоя – тебя ждет со мной. –
– Ты готова — не опечалясь,
от земного проснуться сна? –
– Погоди, кто со мной скитались –
будет им слеза солона. –
– У твоих и свои остались,
у меня – только ты одна. –
– Ты готова – от здешних, прежних
без оглядки за мной уйти? –
– Погоди до проталин вешних,
дай подснежнику зацвести. —
– Для чего тебе здесь подснежник?
на могилу мне принести? –
– Ты готова? очнись, воскресни,
ночь кончается, близок свет. –
– Погоди, в неволе, в болезни
мой последний стих не допет. –
– Ты такие там сложишь песни,
для которых и слов здесь нет. –
– Ты готова? – А наша кошка –
искалеченный пыткой зверь?
ей без нас в подполье дорожка,
на голодную смерть.
Не поймет до конца безножка,
почему не отворят дверь. –
И задумалась, и сказала,
легким вздохом грусть затая:
– Кто забудет о твари малой,
позабуду о том и я.
Оставайся, – она сказала
и ушла, неслышимая.
6. Второй прибор
Ушла. Давно ль? Уже четвертый год.
Вернется ли? Наверное, и скоро.
На стол я ставлю чайный обиход:
две чашки, две тарелки, два прибора.
За каждым, кто займет второй прибор,
слежу, как тень: похоже? непохоже?
и трехголосен всякий разговор:
она б не так, она бы так же, то же.
Воспоминаний цепь, кольцо к кольцу,
нижу в чужих улыбке, взгляде, жесте –
так зверь домашний к новому лицу
доверчиво идет на старом месте.
И поздним вечером, когда ни стук,
ни зов покоя не нарушит, знаю –
для запоздалых, для озябших рук
второй прибор я на ночь оставляю.
О память, память! в мира немоте
лишь ты внятна мне, требуя расплаты.
В твоих полях колосья зреют — те,
что сеяны любовью в час утраты.
Придет пора – и ляжет сноп под цеп,
и, камнем смолот, соли пьет раствор он.
И я на стол поставлю встречи хлеб
перед вторым – вновь занятым – прибором.
7. «Так посмотреть, чтоб ясно стало вдруг…»
Так посмотреть, чтоб ясно стало вдруг,
Что не жил до сих пор и вот – родился.
Так улыбнуться, чтобы ослезился
Проталинами вплынь остылый луг.
Так прошептать, чтобы внезапный гром
Ударил по сердцу блаженным страхом,
Июльским вновь опламенив шарлахом
Ноябрьского солнца блеклый хром.
И так вздохнуть, единый раз вздохнуть,
Что и разлука вечная отпрянет,
И бедная любовь из гроба встанет
И об руку пойдет в обратный путь.
«За часом час, за годом год уносит...»
За часом час, за годом год уносит
Разлуки неминучая река.
«Постой, постой» – тревожно сердце просит,
«За мной, за мной» – звучит издалека.
Всё меньше близких остается рядом.
Всё больше милых где-то впереди.
О. если бы увидеть зорким взглядом –
Кто на ближайшей стал очереди?
Чтоб знать, к кому прижаться на прощанье,
Кого в тоске не выпускать из рук –
Пока волна последнего молчанья
Не залила родного сердца стук.
Но край обрыва скрыт от нас цветами.
За ними – бег смывающей реки.
А мы идем и тратим, не считая,
Немногие останные деньки.
ПОПУТЧИК
Брызги ветра и дождевая пыль.
Сверху мгла, а снизу непролазно.
И попутчик сбоку неотвязно
Невегласит диковинную быль.
– Ты зачем же пошатилась с людьми,
Выходица из земного лона?
Древнее исчадие дракона,
Имя грозное у туч перейми. –
Что ворчит он? некстати, ни к чему…
Что уж там… да где уж там… куда там…
– Слышишь, как тебе гремит раскатом
Рык призыва в заоблачном дому? –
Мне сюда, на трамвай, в универмаг –
Деньги, ключ, пропуск в распределитель,
Сгинь ты, бес-говорун-соблазнитель,
На погибель не толкай меня, враг.
– Где погибель? посмотри, как бела,
Встав до неба, снежная морщина,
Зелен замуруд – хребта горбина.
Ты ведь тоже там сначала была.
Вот он двинет, вот он вздыбит чешую,
Рухнет мир в обвал каменоломни. –
– Не толкайтеся, гражданка! –
Вспомни, Вспомни, вспомни днесь отчину свою. —
Да не дамся я лиху-ворожбе,
Я бегом домой, я на лежанку.
Так с попутчиком веду побранку,
Дожидая трамвая буква Бе.
Ох, боюсь, лукав, силен хитрый враг –
Выманит меня он беззаконно,
Кинет в пасть зубчатую дракона –
Да и посвистом взвеет снежный прах.
«В келье у ели позатынной…»
В келье у ели позатынной
Памяти богата сума.
Сказом полуночи пустынной
Прошлая выстанет зима.
Рыскали пагубы-метели,
Волки-морозы грызли грудь.
Глазки мои бы не глядели
На чужую жуткую муть.
День, истомив, измяв, измаяв,
В сутемь падет белесых туч.
Стукот еще не слышим – а я
В скважину лажу скользкий ключ.
Входит он – прошеный да званый
Выкормыш песен и кручин,
Голосом – баюн притоманный,
Волосом – заезжий немчин.
Мыши попрятались по норкам,
А по застрехам воробьи.
Гостя усаживай к скатерткам,
Чай-сахар вынь из коробьи.
В переговоре, в пересуде
Бисер мелкоцветный вяжи:
– Очень на свете злые люди –
– Нету к нам дороги-межи. –
– Снег вьюжит вывертами трясы –
– Топлена печь, закрыт заслон –
– Волк точит зубы, люди лясы –
– Гусли в перебор, в перезвон. –
Зыблется, струится наплывом,
Сеткою дрожит дождевой,
Хлынет и отхлынет приливом,
Кипенью зальет волновой.
Облачное белое пламя –
Горенки тесной берега.
Звезд самоцветами-слезами
Искр семицветна дуга.
Юн, и разымчив, и захватчив,
Нем над перекатами струн,
Недоразумен, безоглядчив
Вешний хмель – захожий баюн.
Гусли – самогуд самочинный,
Песни – самоспев без ума.
В келье у ели позатынной
Памяти богата сума.
МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО ПОЭТА
Принят прах – не крематорием,
Не Ваганьковым, безвестно чей,
Без надписи in memoriam,
Без венков, но и без речей.
На степи еле виден горбик –
Рытвина, а пожалуй, межа.
И прохожему не до скорби,
Как споткнется, на отдых спеша.
Он пришел на исходе века,
Угодил на этот самый стык,
Выкарабкался – хоть калека –
И ничего, почти что привык.
Раздиралось земное чрево,
Иссяк, задыхаясь, воздух –
Пел он, что небесное древо
В ночь распустится купами звезд.
Пел, что ветер звездные хлопья
Сронит, завязь не тронув, а нет,
Что лучами землю затопит,
Утром созрев, Золотой Ранет.
Всё сметающим ураганом
Неотвратимая шла гроза –
Пел он: за морем-океаном
Светят зори – девичьи глаза.
Как он пел – никто не услышал,
Ни одна придомовая мышь –
Разве еж, когда в поле вышел,
Или разве прибрежный камыш.
Как он умер – никто не видел,
Верно – шел, покачнулся и лег.
Смерть его не обидела –
Прервала безболезненно вздох.
А неслышимые те песни
Ручейками лесными дрожат,
Ветерками пьют поднебесье,
Светляками ночными кружат.
Хорошо, что не ждать ответа,
И что на небе и на траве
Сон неведомого поэта –
Звук и отзвук, отсвет и свет.
«Хорошо тому, кого зима…»
Хорошо тому, кого зима захватит
у топлёной печки, за двойными рамами:
что там снеговая кутерьма! – не платит
ей ночными лихорадками упрямыми.
Хорошо тому, кого конец застанет
на постели, приготовленной заранее, –
ждет спокойно: как люто й гонец нагрянет –
есть кому принять последнее дыхание.
А тебе, застигнутой врасплох, что делать
в хватке зимнего ли, смертного ли холода?
Уходить за край земных дорог — как пела –
не жалея голоса.
РЕДАНТ [4]
Крещенский вечер. Облачная мгла.
Пуховый снег просыплется прахово,
Застелет, будто скатертию новой,
Накат земного круглого стола.
Ты что ж, моя душа, не весела?
Что не изгонишь золотое слово?
Смотри – к вечерней песне всё готово:
И мел, и хмель у красного угла.
И отвечает глубина: – Молчи
И не мешай мне слушать, как в ночи,
Переговариваючись с ветрами,
Укрытые заботливо горами,
Со дна земли вскипают пузырями
Бессонные крещенские ключи. –
Не машина – лимонад,
На себе вези назад.
А в Настюши набок рот –
Прокатиться не берет.
На утоптанной тропинке
Не вырастут цветики.
Куплю лаковые ботинки,
Фильдеперсовые чулки.
Инженеры приезжали,
Очень долго рассуждали:
Госкредит, хозрасчет –
Будет вам водопровод.
– В неволю нас от солнца заберут,
От наших гор – людские руки грубы –
И заточат в удушливые трубы,
И в каменные стены проведут.
Но не до веку нам томиться тут,
Расшатывать, подтачивая, срубы –
Нас изопьют обветренные губы,
В тугие жилы скупо изольют.
И если в кабинете лаборанта
Поставит вольный ветер на своем
И чертежи забросит в водоем –
Так это мы, бормотуны Реданта,
Так это мы тоскою арестанта
В крови тягучей бродим и поем.
НЕ ВЧЕРА ЛИ
Не вчера ли ты шел, откинув
Свой упрямый хохол на темя?
А сейчас – протраву морщинок
Навело на висок твой время.
Не поймать и на киноленте
Что настало, а что минуло,
Как в таком шагистом студенте
Прорастает замзав сутуло.
Не вчера ли тебе шептали,
Что ты – солнце, месяц и ветер?
А сейчас уже – та не та ли,
Ты не тот ли – но свет не светел.
А посмей-ка, посмеешь если,
Стать, где ветер, месяц и солнце,
Не за стенкой, в удобном кресле,
Их ловить на чернильном донце –
И покажется зрелый опыт,
Как шальная молодость, весел,
И послышится милый шепот,
Что ты – ветер, солнце и месяц.
НЕПОЛУЧЕННЫЕ
1. «Дождь ли, вёдро ли утро начали…»
Дождь ли, вёдро ли утро начали –
С чем послали, куда назначили –
Стукнет палкою за углом –
В доме слышится смех ли, плач ли –
Колокольчиком резко звякнет –
Ключ уроненный о пол брякнет –
Руки тянутся за письмом.
В этот час, у окошка морщася,
Глаз не свесть с бесконечной площади,
Ждать разносчика незадач.
Пышет зной – иди, льет дождь – иди.
Вон маячит – взаправду? мнимо?
Показался, подходит – мимо.
Оборвался смех или плач.
2. От маленького
… И хоть слабенькою и хилой,
А оказывалась ты тверда.
Только волей брала, не силой.
Никого помочь не просила
И не жаловалась никогда.
Вижу я сквозь стекло разлуки,
Как пружинятся жилки тонких рук,
Как темнеет лицо от муки,
Как роняют старые руки
Не по ним отяжелевший вьюк.
Потерпи же еще немного –
И не будешь ты одною в дому:
Я к тебе соберусь в дорогу.
Твою ношу – больше не трогай –
С плеч твоих на свои я приму.
Помнишь, маленькому, в кроватке,
Ты рассказывала наперечет
Все, что знала, сказки да складки
Про волка и лисы повадки,
Про ковер-самолет.
А тогда будешь слушать, в кресле,
Как летал на самолете я сам —
По-над облаком, через лес ли –
Как, дивуясь, из тины лезли
Аллигатор и гиппопотам.
3. От него
… Меж нами десять лет простерлися,
Даль чужих дорог.
Из прошлого почти стерлися
Твой взгляд, и взмах, и вздох.
Меня другие кружат замети,
Мчит иной поток.
Ты для меня в блокноте памяти
Оторванный листок.
И дни мои – в морях затерянный
Бег волны к волне.
Они от берега до берега
Подвластны – только мне.
Лишь временами: ветром ношенный
Дух земли вдохни –
И станут, как замрут подкошены,
Шаги мои и дни.
И это сводит зубы скрежетом,
Волос шевеля:
Так пахнут там, у нас — да где же там?
После дождя поля.
И десять лет приволья брошены,
Как с руки кольцо,
Чтоб только раз, один, непрошеный,
Взглянуть тебе в лицо.
4. От них
Сольются в море капельки всех рек,
Спадут в долину камешки всех гор.
Ты слышишь век, свой дивный горький век,
Тревоги ропот – говор – разговор:
– Так много нас, так много, много нас.
А ты одна, а ты одна, одна.
Но в легкий час, и в наш тяжелый час
Тебе за нас сказать – власть дана.
Всю нашу жизнь, скорбь, боль, гнев –
Что день, что ночь, с зари и до зари –
Ты переплавь и охлади в напев,
Скажи за нас, скажи – иль умри.
А мы потом прочтем, прочтем твой том
И скажем: да! – пожалуй что – почти…
Как будто бы – но, так сказать – притом –
И так – итак – тик-так, тик-так, тик-тик.
И жизнь – век, и год, и день, и час,
Как маятник, в сердца стихом стучи,
И говори, и говори за нас,
А за себя, а за себя молчи.
Зато – когда из самых шахт недр
Выходим мы, кружась от слепоты,
И ширит дух свободой с гор ветр,
Вспоенный светом ветр – это ты.
Зато – когда рассветный луч-меч
Разрежет душный полог темноты,
И выйдет счастье – солнцем жизнь жечь,
Наш голос, наше сердце – это ты.
5. «Скрипнет дверь ли, ставня ль, ступеньки ли…»
Скрипнет дверь ли, ставня ль, ступеньки ли –
То письмо ль, посылка ли, деньги ли?
Что в подарок судьба нам шлет?
Даром, даром вы, струны, тенькали –
Выпадает из сумки веской
На собранье кружка повестка.
Да из лавки из книжной счет.
И, глазами жадными встреченный.
Под шумок воркотней отмеченный,
На другой уходит конец
Жажды вечной обманщик вечный –
День погожий с утра испортив,
Как угорь, из-под рук увертлив,
Почтовой, роковой гонец.
«Железная машина…»
Железная машина,
дубовая скамья.
– Дорожная кручина,
ползучая змея. –
Песочки рудо-желты,
сыпучие пески.
– Дружок, зачем пошел ты
окрай чужой реки? –
Пролито на болоте
багряное вино.
– Не по своей охоте
плескаться суждено. –
Всё нет конца чужому,
постылому пути.
– Всё поворота к дому
бродяжке не найти.
Дремучая чащоба,
откуда – никуда.
– Трясучая хвороба,
дорожная беда. –
«Из тусклой створки голос пел протяжный…»
Из тусклой створки голос пел протяжный,
Как говор волн в раковине влажной.
И были в нем созвучия слиянны,
Как над водой встающие туманы.
Он тосковал разлуки ожиданьем,
Он укорял несбыточным свиданьем,
Он заклинал обетом непреложным,
Он искушал ответом невозможным.
И заклинанию – сердцебиенье,
Сжимая горло, застилая зренье,
Отозвалось – беззвучней, бестелесней –
Неслышным отголоском, вздохом, песней,
Клянясь тоской ночного расставанья
Не знать забвенья на путях скитанья,
Пока иного утра совершенство
Не озарит бессонное блаженство.
«Отчего под кожею белой…»
Отчего под кожею белой
Чернота у твоей руки?
– Это кровь моя почернела
От моей сердечной тоски.
Отчего белизной отронут
Срез потемных твоих волос?
– Это гребень волны соленой
От моих непролитых слез.
Отчего же всё не темнеют,
Отгорая, глаза твои?
– Это угли в них пламенеют
От моей горячей любви
«Не бурный гром, не ярая гроза…»
Не бурный гром, не ярая гроза
Зной разорвут неистово и жадно –
А скатная бурмицкая слеза
Прольется благосклонно и прохладно.
Как бусы влаги плавит гладь земли,
Вбирая вглубь неспешно, беззавистно!
Ветра на травах свежих прилегли,
И дышит клен широкий полнолистно.
Вот так бы нам – свое отбушевав,
Отпировав, отплакав и откинув,
Не отклонять туманно-млечный сплав
Мимотекущих мигов и поминов
И, утоленным всею полнотой
Измеренных тропин и перепутий,
Помедлить успокоенно на той
Скользящей бусе — отдыха минуте.
«Мы загородимся резьбой кустарных полочек…»
Мы загородимся резьбой кустарных полочек,
Мы ухоронимся за переплеты с книжками,
Мы занавесимся от солнечных иголочек,
Мы приукроемся от сквозняков задвижками.
А за преддвериями шалый ветер носится,
Полощет ало багрецовыми разливами,
А за оконницами тысячеголосица
Располыхалася ракетными разрывами.
Мы отдадимся милых рук прикосновению,
Мы заглядимся на прелестных глаз мерцание,
Заслушаемся нежных слов, подобных пению,
Забудемся, забудем – затаим дыхание.
А по-за окнами – там смотрят звезды зоркие,
Сполохи бродят неусыпными дозорами,
На нас дивуясь, как перебираем корки и
Воспоминания – обуглины раззора – мы.
На воздух! вон из этих душных, тесных створочек,
Туда, где полоумный ветер дико мечется,
Где, убежав из загородочек и норочек,
Зверь прирученный наконец очеловечится.
«Я пришла к поэтам со стихами…»
Я пришла к поэтам со стихами –
Но они стихи слагали сами,
Было им не до моих, конечно,
И, спеша, они сказали: вечно.
Я к друзьям, кто так меня читали –
Но друзья продукты покупали,
А купить так дорого и трудно,
И, грустя, они сказали: чудно.
Я к чужим: примите и прочтите,
И поверьте вы, и полюбите.
Но чужие вежливы фатально,
И, шутя, сказали: гениально.
Где же быть вам, где вам быть уместней,
Бедные, бездомные вы песни?
Что ж у вас по целому по свету
Своего родного дома нету?
Спрячьтесь в землю, станьте там магнитом –
Но земля сокрыта под гранитом.
Сгиньте в небе молний мятежами –
Но закрыто небо этажами.
Я в окно вас, я вас ветру кину,
Вашему отцу и господину.
Внук Стрибожий веет, песни носит –
В чье-нибудь он сердце их забросит.
Отзовется чье-то сердце эхом,
Отольется чьей-то песне смехом.
А не знает, с кем смеется вместе,
Как и мне о нем не чаять вести.