Он слабо улыбнулся.
– Я умру ровно через семь минут четыре и две пятых секунды после одиннадцати часов утра 11 декабря 1928 года в отдельной палате больницы Бельвю, – сказал он. – Я получу травму в автокатастрофе в двадцать две минуты четырнадцать и одну пятую секунды после девяти часов вечера предыдущего дня. У меня будут сломаны обе ноги, а позвоночник поврежден настолько серьезно, что мое выздоровление будет практически невозможным. Я не потеряю сознание и буду терпеть невыносимые мучения с момента несчастного случая и до тех пор, пока смерть милостиво не освободит меня от них.
Я фыркнул, изображая отвращение, но внутренне был потрясен. Такая уверенность в отношении времени и места происшествия и такое обилие деталей, касающихся травм, были поразительными. Более того, в его голосе звучала абсолютная убежденность.
– Ты стал дельфийским оракулом, способным предсказывать будущее? – спросил я с притворным сарказмом.
– Я могу предсказывать будущее, – просто ответил он.
– Как ты это делаешь? – спросил я, и на этот раз сарказм был искренним. – Ты пользуешься хрустальным шаром, хиромантией или игральными картами? Или ты пользуешься более простым методом – чаинками в чашке?
Он снова улыбнулся.
– Я не сумасшедший и не жертва суеверий, – ответил он. – Я верю в магию не больше, чем ты, но в то же время я спокойно и абсолютно серьёзно говорю тебе, что могу предсказывать будущее.
Я рассмеялся. Это было невежливо с моей стороны, но я ничего не мог с собой поделать. Все это было слишком абсурдно. Хозяин дома, однако, не обиделся.
– Твой смех – это просто от незнания, – сказал он бесцветным голосом. – Все это – чисто прикладная математика. Мы с Джернингемом разобрались в этом, или, скорее, он разобрался в этом с моей небольшой помощью, опираясь на некоторые чисто математические принципы. Как, по-твоему, я заработал свои деньги?
Я признался в своем неведении относительно его методов работы, и он продолжил.
– Я сделал это на фондовом рынке. Поскольку я мог с математической точностью предсказывать движение цен на любые акции, все, что мне было нужно – это немного денег для начала. Я увеличил свой первоначальный капитал, составлявший менее тысячи долларов, до двадцати миллионов, лишь раз понеся убытки. Это произошло из-за моей небрежности при проведении расчетов.
Его заявление произвело на меня должное впечатление. Независимо от того, как он это сделал, любой человек, способный совершить подвиг, о котором он говорил, заслуживал уважения.
– Ты можешь предсказывать и другие вещи? – спросил я.
– Я могу предсказать все, о чём у меня есть или может быть собрана необходимая информация, – ответил он.
– Можешь ли ты сказать мне, когда я умру?
Он вздрогнул, как будто я его ударил.
– Могу, – ответил он, – но я не настолько жесток, чтобы сделать это, не убедившись в том, что ты понимаешь, о чем просишь.
– Почему жесток? – спросил я. – Я действительно хотел бы знать. Я бы и не подумал волноваться, если бы у меня была такая информация. Мы все когда-нибудь умрем, и я думаю, было бы полезно знать, когда именно.
– Это глупость невежества, – с горечью сказал он. – Впрочем, я тебя не виню. Я и сам когда-то думал так же. Задумайся на минутку, о чем ты просишь. Я признаю, что мы понимаем, что все мы когда-нибудь умрем, но не осознаем в полной мере этого. Каждый человек с невозмутимым видом ожидает того времени, когда умрут его друзья или даже близкие, но он не может осознать факт собственной быстро приближающейся смерти. Смерть для каждого из нас кажется чем-то отдельным от нас самих. Мы не говорим об этом даже в мыслях, но каждый в глубине своего сознания воображает себя бессмертным и не осознает, что смерть, которая, как он знает, неизбежна для других, неизбежна и для него самого. Именно эта мысль, или, скорее, внутреннее убеждение в бессмертии, заставляет нас двигаться вперед. Подумай, если бы ты знал, что умрешь через девять дней, какой бы у тебя был интерес к жизни? Что бы ты решил сделать за девять дней?
– Я не собираюсь умирать через девять дней, – ответил я.
– Ты подтверждаешь мою точку зрения, – продолжил он. – Тысячи людей умрут в ближайшие девять дней; почему бы тебе не быть одним из них? Нет причин, по которым ты не сможешь это сделать, но ты отказываешься даже рассмотреть такую возможность. Твой ответ ничем не отличается от ответа, какой дал бы каждый из тысяч людей, которым предстоит умереть, даже те, кто уже находится на смертном одре по причине смертельной болезни.
– Если бы у меня была твоя способность предсказывать будущее, я бы жил вечно, – парировал я. – Например, ты умрешь в больнице Белвью утром 11 декабря. Если бы я был на твоём месте, вместо того чтобы ждать здесь, как овца на заклание, я был бы в Китае уже 10 декабря.
– Я не говорю, что умру в больнице Бельвю, если буду там, – сказал он. – Я сказал, что умру там. Я сотни раз проверял свои цифры и расчеты, и в них нет ни единой ошибки. Это правда, и, как выяснил Джернингем, нет способа избежать судьбы.
– Все это – явный абсурд, – воскликнул я. – Предсказание будущего может быть, в лучшем случае, лишь догадкой. Точное предсказание, на которое ты претендуешь, невозможно.
– Ты не сможешь достать белого кролика из шелкового цилиндра, – ответил он, – но это может сделать любой третьесортный фокусник. Невозможно услышать музыку, исполняемую на расстоянии тысячи миль, но каждый школьник со своим самодельным радиоприемником ежедневно совершает этот подвиг. Открытие, сделанное Бобом и мной – это всего лишь небольшой шаг вперед, очень небольшой шаг вперед по сравнению с обычными математическими и механическими знаниями, и это открытие может быть повторено любым человеком с мозгами Джернингема. Если такой человек не появится, проблема будет решена с помощью серии небольших шагов, медленно и кропотливо предпринимаемыми людьми с меньшим уровнем интеллекта. Развитие может занять несколько сотен лет, но рано или поздно оно наступит. Два важных шага в этом процессе уже сделаны и используются в повседневной жизни. Однако, думаю, мне лучше вернуться к началу и описать тебе весь путь.
Он откинулся на спинку кресла, закурил сигару и задумчиво стал изучать клубы дыма.
– Во время твоего последнего курса в колледже мы с Бобом Джернингемом довольно близко сдружились, – начал он, – но по-настоящему сблизились только на следующий год. Я занимался довольно продвинутой работой по трансцендентальным функциям, и это привело нас к сотрудничеству, поскольку некоторые из его работ были довольно тесно связаны с моими. Чем дольше и ближе я его узнавал, тем больше ценил качества его ума. Он, несомненно, был самым выдающимся человеком своего поколения. Эйнштейн – школьник по сравнению с Джернингемом. В дополнение к своим огромным математическим способностям, он обладал практическими способностями в области механики, близкими к гениальности.
По прошествии года мы стали ещё более близкими друзьями, и когда я окончил университет, он настоял, чтобы я остался в университете еще как минимум на два года и занимался исследовательской работой в области математики по некоторым проблемам чистой математики, которые он хотел решить. Я почти исчерпал свои средства, но у Джернингема, казалось, было полно денег, и он предложил взять на себя все расходы и платить мне довольно хорошую зарплату, если я буду работать над его проблемами. Он был достаточно добр, чтобы сказать, что, по его мнению, мои способности будут стоить того, что он потратит на меня. Короче говоря, я остался.
Я не очень много узнал о конкретной проблеме, над которой он работал, но кое-что из того, что он дал мне для проработки, было весьма настораживающим. Он собирал и каталогизировал массу данных, на основе которых строил кривые и производил расчеты, обычно в полярных координатах, и предоставлял мне разбираться с ними. Иногда мне требовалось три месяца, чтобы получить нужную ему кривую. Когда я заканчивал работу, он проверял ее в течение нескольких минут и иногда указывал пальцем на ошибку, для исправления которой требовался ещё месяц тщательных проверок и пересчетов.
Я потратил два года на подобную математическую халтуру, прежде чем он счел нужным допустить меня к объекту своих исследований. Это был не что иное, как инструмент, позволявший ему вычислять и предсказывать будущие события.
– Такой идеи было бы достаточно, чтобы доказать мне, что он совсем рехнулся, – перебил я.
– Да? – сухо заметил Уоллес. – Ну, мне это не доказало ничего подобного. Это доказало мне просто величие и гениальность этого человека. Почему ты так уверен, что будущие события невозможно просчитать?
– Главным образом потому, что этого никогда не делалось.
– Это делалось очень много раз. Ты никогда не слышал о предсказании затмений?
– Затмения легко предсказать, – возразил я. – Все, что необходимо, – это рассчитать движения определенных небесных тел, следующих определенным и хорошо известным законам. К тому же их не делает машина.
– Всё подчиняется определенным законам, хотя многие из них не очень хорошо известны, – ответил он, – и единственная причина, по которой затмения не предсказываются машиной, заключается в том, что они так редки, что было бы неэкономично заставлять робота выполнять эту работу. Что касается механических вычислений, то ты, конечно, прекрасно знаком с арифмометрами и другими видами механических калькуляторов. Еще тогда, когда ты учился в колледже, была известна и широко использовалась гораздо более сложная машина, чем предсказатель затмений. Я имею в виду анализатор гармоник.
– Это совершенно другое, – возразил я. – Анализатор гармоник ничего не предсказывает, он просто берет сложную кривую и разбивает ее на множество простых гармонических кривых, которые, объединяясь, образуют исходную кривую, загруженную в него.
– И все же это робот, работающий на принципах, противоположных принципам предиктографа Джернингема, – ответил он. – Ты, конечно, понимаешь, что, когда есть возможность создать машину, способную анализировать или разбивать на составные части сложную кривую, должно быть, и на самом деле так и есть, легко сконструировать машину, обращающую процесс вспять и берущую несколько простых кривых и объединяющую их в одну сложную кривую. Такую машину сконструировал Джернингем. Именно на этом принципе построен прибор для предсказания приливов в гидрографическом управлении Вашингтона.