Я ничего не мог для него сделать, и я занялся другим делом. Все, что я мог предпринять – это поискать корабли, отправляющиеся в Гонолулу, и выяснить, на какой из них могла бы сесть Мэйбл. Я полагал, что она выберет первый вариант, поэтому отправил ей сообщение, призывающее остаться в Нью-Йорке. Я рассказал ей о судьбе Боба и посоветовал прочитать его последнее письмо. Он уговаривал ее остаться в городе на некоторое время, и я подумал, что это был правильный курс действий. Оглядываясь назад, я сожалею, что отправил то сообщение.
В свое время я получил от нее ответ. Мэйбл оказалась такой же глупой, как я и думал. Она написала в ответ что-то вроде того, что она знала, что я хотел бы разорвать ее отношения с Бобом, но что она знала, что Боб в Гонолулу и что она собиралась туда, и что моя телеграмма ее нисколько не обманула. Тогда я понял, что пытаться остановить ее бесполезно, тем более что она подождала и отправила телеграмму как раз перед отплытием судна.
Боб неделю не приходил в сознание, а когда пришел, то был слишком слаб, чтобы выдержать удар, поэтому я не стал рассказывать ему о Мэйбл. Он спрашивал о ней, но я сказал ему, что, по моему мнению, лучше не тревожить ее, и позволил ему думать, что в Нью-Йорке она в безопасности.
Он очень медленно набирался сил. По мере приближения дня смерти Мэйбл он начинал сильно нервничать, но когда день прошел без каких-либо происшествий, он почувствовал облегчение, а на следующий день снова был весел.
– Я думаю, мы все-таки обманули судьбу, Том, – сказал он. – На самом деле нет причин, по которым Мэйбл не могла бы приехать в Чикаго, и я бы хотел ее увидеть. Телеграфируй ей, чтобы она приехала, хорошо?
Я отговорил его, и он, казалось, успокоился. Мне и в голову не приходило подвергать цензуре или даже просто просматривать ежедневную газету до того, как он ее увидит, и, как оказалось, в той, которую я прочитал, ничего такого не было. Медсестра принесла ему другую, и там, на первой полосе, в заголовке сообщалось о смерти Мэйбл. Во время путешествия она много болтала, и репортеры уловили романтическую сторону этого дела, и поэтому ее смерть от пищевого отравления стала новостью. Час и минута ее смерти в точности совпали со временем, предсказанным нами, учитывая разницу во времени между Гонолулу и Нью-Йорком.
От шока у Боба начался рецидив, и он пролежал без сознания еще два дня. Когда он пришел в себя, за ним уже охотилась полиция.
– Полиция? – удивленно спросил я.
– Так и было, – сказал Том. – Полиция Гонолулу расследовала ее смерть и просмотрела ее вещи, и среди прочего они нашли письмо Боба, в котором говорилось, что она умрет от отравления в тот день, если не выполнит его указания. Он не сказал ей, где она умрет, но сказал, что уезжает в Гонолулу, и попросил ее последовать за ним через десять дней после его отъезда. Он приложил ей чек на расходы. То ли девушка неправильно поняла его, то ли не обратила внимания на ту часть письма, в которой говорилось, когда ей следует приехать, никто этого никогда не узнает, но факты таковы, что она поспешила в Гонолулу на самых быстрых поездах и пароходах, до которых только могла добраться.
Полиция нашла письмо Боба, а также телеграмму, отправленную мной ей в Сан-Франциско, и они телеграфировали в Вашингтон о своих подозрениях и попросили выдать федеральные ордера на арест нас обоих. Вскоре Министерство Юстиции обнаружило нас, ордера были отправлены в Чикаго, и мы оба были арестованы.
К счастью, моя телеграмма была составлена таким образом, что на самом деле меня не за что было задерживать, разве что в качестве важного свидетеля, и я был отпущен под залог и смог вернуться в больницу, присматривать за Бобом.
Он выздоравливал медленно, а я хотел, чтобы он выздоравливал еще медленнее, потому что его признали годным к перевозке слишком рано, чтобы это меня устраивало. Я полагал, что в больнице он в безопасности, и я бы продержал его там подольше. Хирург сказал, что его можно выписывать, за два дня до выясненного нами срока его смерти в Огайо. Поскольку Гавайи являются территорией[1], он был арестован по федеральному ордеру, и процедура экстрадиции не требовалась. Представители Министерства Юстиции объявили нам, что нас обоих доставят в Вашингтон для предварительного слушания, а затем отправят на Гавайи для суда. Мы узнали об этом плане отправить его на восток только в тот день, когда он был признан годным к перевозке.
Я все еще оставался выпущенным на свободу под залог, и можешь не сомневаться, что я не сидел сложа руки. Я нанял лучшего юриста в Чикаго, занимающегося местными делами, и связался с Нью-Йорком, чтобы и там лучший юрист приступил к работе. Я велел нью-йоркским юристам отправляться в Вашингтон и заняться делом. Я отдал всем юристам приказ: что бы ни случилось и чего бы это ни стоило, они должны были не допустить отправки Боба на восток в течение семидесяти двух часов. По истечении этого времени ничто уже не имело значения.
Юристы сделали все, что могли. Первое распоряжение, пришедшее из Вашингтона, гласило, что Боба следует отправить немедленно, но как раз перед отправлением поезда пришла еще одна телеграмма, в которой предписывалось задержать его на семьдесят два часа. Когда мы увидели вторую телеграмму, мы пожали друг другу руки и сказали, что выиграли битву.
Теперь у нас была отсрочка на некоторое время, но на следующее утро из Генеральной Прокуратуры пришло еще одно сообщение, в котором говорилось, что отсрочка отменена и что он должен быть доставлен немедленно. Я спросил, на каком поезде мы должны ехать, и, конечно же, это был тот самый поезд, что должен был доставить его в Лиму как раз вовремя, чтобы с ним произошла катастроф, предсказанная нами.
Наши чикагские юристы пытались что-то сделать, но они ничего не добились, хотя и выставили нам огромные счета. Выбранный нами поезд был не самого лучшего качества, и в качестве последнего средства я предложил покрыть дополнительные расходы для Боба и двух его сопровождающих, если они сядут на другой поезд, отправляющийся из Чикаго на три часа раньше и проходящий через Лиму за четыре часа до того, как должна была произойти авария. Выбор поезда был в большей или меньшей степени делом рук сотрудников Министерства Юстиции, которые должны были охранять его, и когда я в некотором роде подкупил их, предложив предоставить гостиную и бесплатное питание для всех заинтересованных лиц, они согласились, что не будет нарушением служебных обязанностей с их стороны сесть на более ранний поезд.
Мы сели на более ранний поезд, и все шло хорошо, пока мы не покинули Форт-Уэйн, штат Индиана. Мы ехали точно по расписанию и вновь поздравляли друг друга с победой. Примерно в пяти милях от Форт-Уэйна наш поезд со скрежетом остановился. Мы простояли некоторое время, и когда подошел кондуктор, я спросил его, в чем проблема.
– В нашем двигателе сгорел подшипник, – сказал он. – Мы послали за другим и скоро отправимся в путь.
– На сколько мы задержимся? – спросил его я.
– Не больше чем на три часа, – сказал он мне.
Боб посмотрел на меня со странной улыбкой. Я ничего не мог ему сказать.
Три часа прошли, а потом еще и еще. Прошло почти четыре часа, прежде чем был подключен вспомогательный двигатель и мы тронулись в путь. Мы все еще немного опережали время аварии, но вскоре стало очевидно, что вспомогательный двигатель не такой мощный, как тот, что обычно используется на экспрессах, и что мы теряем время. Боб посмотрел на часы, когда мы приближались к Лиме.
– Думаю, у меня осталось около двенадцати минут, – сказал он с какой-то болезненной усмешкой.
Я пытался рассмешить его, но у меня ничего не вышло. На самом деле, я начал думать, что он прав. Внезапно его осенила идея.
– У меня достаточно времени, чтобы составить завещание, – сказал он. – Дай мне ручку и немного бумаги.
Я протянул ему свою ручку, и он начал составлять завещание, в котором оставлял мне все, что у него было в этом мире. Сотрудники Министерства Юстиции были готовы пойти ему навстречу и расписались в качестве свидетелей. Когда засвидетельствование было завершено, Боб вручил завещание мне.
– Прощай, старик, – сказал он. – Ты прекрасно переживешь крушение, а это гарантирует, что ты получишь все, что мы собрали. Не беспокойся обо мне. С тех пор как Мэйбл умерла, я не могу сказать, что смерть меня так уж сильно пугает.
Он отвернулся и посмотрел в окно. У меня в горле застрял большой ком, и мне захотелось врезать детективам, воспринявшим все это как шутку. Мы свернули за поворот.
– Должно быть, это то самое время и место, – отметил Боб, взглянув на часы. – Надеюсь, никто из вас…
Завизжали тормоза, и нас внезапно бросило вперед. Я попытался восстановить равновесие, а затем раздался страшный грохот, когда наш поезд лоб в лоб врезался в товарный состав, который должен был уйти в сторону. Я пришел в сознание два часа спустя в больнице в Лиме. Мой первый вопрос был о Бобе. Его нашли мертвым на месте крушения.
Голос Тома затих, и я некоторое время сидел молча.
– Любопытная история, – сказал я наконец. – Это было удивительное совпадение.
– Смерть Мэйбл могла быть совпадением, – ответил он, – и сначала у меня было искушение так и подумать, но смерть Боба – нет. Я твердо убежден, что ни та, ни другая смерть не является совпадением. Просто наш предсказатель сказал правду. Вот почему я сказал тебе, что меня мало интересует жизнь, потому что у меня нет будущего.
– Ты сказал, что послал бы за мной, если бы не получил мое письмо, в котором говорилось, что я направляюсь в Нью-Йорк, – напомнил я ему. – Почему?
– По одной причине, – сказал он. – Как я уже говорил, мне осталось жить меньше года, и никто ничего не знает о предиктографе. Я волк-одиночка, и у меня никого нет. Я завещаю тебе все свое состояние, составляющее более двадцати миллионов, при одном условии.
– И что же это за условие? – поинтересовался я.