Бо любил свою сестру, так что да, если бы это сделало ее счастливой, он бы он поддержал ее.
– Он хотел, чтобы ты была счастлива, – соглашаюсь я.
Джоанна закусывает губу.
– Ты знала, что Бо на самом деле не хотел идти в профессиональный спорт? Когда команда проигрывала в прошлом году, у него были предложения перейти в другую школу и, может, выиграть в других чемпионатах. Это повысило бы его шансы на отбор в профессиональный спорт, но он любил свою команду, и его не интересовала игра на высшем уровне. Бо знал толк в том, чтобы быть счастливым. – Ее голос прерывается, и я молюсь о том, чтобы она не заплакала, потому что тогда я тоже начну рыдать.
Беременность превратила меня в сентиментальную, эмоциональную сучку.
– Тогда ты должна сделать это, – твердо говорю я.
– Да, знаю.
Она вытирает лицо рукавом, и я лезу в сумочку в поисках бумажных платочков. Нахожу один – он смятый, но чистый, и Джоанна с благодарностью его принимает.
– Ты ему очень нравилась, – мягко говорит она. – Вы, ребята, могли бы стать отличной парой, но, может, оно и к лучшему, что ты в него не влюбилась. – Ее губы дрожат, когда она вновь вспоминает о горе, постигшем их семью. – Тогда была бы так же несчастна, как я.
Не говоря ни слова, я подвожу ее к столу, ставлю свободный стул рядом со своим и сижу с ней, пока она плачет. Несколько других посетителей удивленно смотрят на нас. Я отвечаю на их любопытство убийственным взглядом.
К счастью, Джоанна быстро берет себя в руки. Спустя минуту она уже сморкается и бросает на меня огорченный взгляд.
– Черт. Я весь день не плакала, – бормочет она. – Это был новый рекорд.
– На твоем месте я бы даже не поднялась с кровати.
– Первую пару недель так и было, а потом я проснулась и подумала, что Бо надрал бы мне задницу, увидев, как я спускаю свою жизнь в унитаз. И вот я тут, пытаюсь сделать что-то глупое и новое.
– Не думаю, что это глупо. – И я действительно согласна с ней: Джоанна молода. Если ее мечта – музыкальная карьера, лучше начать сейчас.
– Ты правда в это веришь?
– Конечно.
Она кладет платочек в карман пальто.
– Бо всегда говорил, что ты очень целеустремленная. Мне казалось, ты презираешь тех, у кого нет целей.
Я хмурюсь.
– По твоим словам выходит, что я – бездушная засранка.
– Нет, я не то хотела сказать. Это был комплимент. – Она делает паузу. – Я была такой же. Вся моя жизнь была распланирована: сначала степень в сценическом мастерстве, затем фантастическая роль в бродвейской постановке и звездный путь к вершинам знаменитостей. После смерти Бо все это теперь кажется неважным, понимаешь?
Думаю, я могу ее понять.
– Ладно, мне пора идти. – Она склоняется и вновь обнимает меня, на этот раз на удивление крепко. – Береги себя, Сабрина. Надеюсь, ты проживешь жизнь так, чтобы быть счастливой.
Да. Если бы я только знала, какой путь ведет к счастью.
На следующий день я уже стою перед офисом куратора. Профессор Гибсон склонилась над письменным столом, разбирая бумаги. Я тихо стучу, чтоб не напугать ее.
– Сабрина, входи. – Она машет мне с приветливой улыбкой. – Как проходит твой последний семестр?
– Легко. Теперь я знаю, как сдавать тесты.
– Или ты научилась мыслить более критично и анализировать горы информации, чтобы находить простые принципы, лежащие в основе всех теорий?
– Или так, – улыбаюсь я и сажусь напротив.
– Ты волнуешься о начале учебы в Гарварде этой осенью или с нетерпением ждешь летних каникул?
– Гарвард. Мне будет не хватать этого места. – Я оглядываю уютный офис профессора Гибсон с большими мягкими креслами, которые она обновляет каждых четыре года, с возвышающейся стопкой книг на столе, которые каждую секунду грозят упасть, но никогда не падают. Везде расставлены фотографии: со студентами, с мужем.
И это ранит меня. Причина, по которой я никогда не думала о детях, состоит в том, что в тот момент, когда я встретила профессора Гибсон, мне захотелось стать ею. Она умная, успешная, добрая и уважаемая. Куда бы она ни шла, люди смотрят на нее. А для девушки вроде меня, из трущоб Южного Бостона, такого рода восхищение – мечта, которую я неотступно преследовала тут, в Брайаре.
Но я не знаю ни одной женщины с ребенком, которая была бы так же успешна, как профессор Гибсон. Хотя умом понимаю: есть тысячи матерей, ставших докторами, юристами, банкирами, учеными. Даже Хоуп и Карин говорят о том, что однажды у них будут дети. Но «однажды» для них – отдаленное будущее, а у меня оно уже наступило и находится прямо сейчас в моем животе.
– Вы бы хотели иметь детей? – вырывается у меня, когда я разглядываю ее фото с мужем, где они стоят на фоне какого-то древнего замка.
Профессор Гибсон прищуривается и, кажется, все понимает. Я вижу это по ее лицу.
– О, Сабрина… – В ее вздохе скрыт вопрос.
Я киваю.
Она закрывает глаза, а когда открывает, на ее лице больше нет осуждения. Но я успела заметить вспышку разочарования, и это больно.
– Иногда хочу, – отвечает она, – а иногда рада, что у нас их нет. У меня есть три племянника, и это удовлетворяет большую часть моих материнских инстинктов. Есть студенты, и это приносит мне невероятную радость. Но я не хочу врать: это не то же самое, что иметь собственных детей.
– Как вы думаете, я смогу родить ребенка и отучиться в Гарварде?
Она издает тихий, печальный стон.
– Не знаю. Первый год будет невероятно трудным, но ты очень умна, Сабрина. Если кто-то и сможет сделать подобное, то только ты. Но, вполне возможно, придется пойти на жертвы. И не факт, что ты закончишь учебу с отличием…
Я морщусь, поскольку совершенно точно не ставлю себе цели стать лучшей в юридической школе.
– И получишь судебную практику…
Я подавляю стон.
– Но ты все же будешь выпускницей Гарварда, в этом я не сомневаюсь. – Она делает паузу. – Что говорит отец?
– Все зависит от меня. Он поддержит любое мое решение.
На ее лице появляется искренняя улыбка.
– Что ж, тогда тебе повезло.
Это правда. Такер очень хорошо ко мне относится, и это – часть проблемы. Если я сохраню ребенка, то повлияю на его жизнь. Он узнает меня с разных сторон… и не все из них будут хорошими.
– Уверена, ты примешь правильное решение, каким бы оно ни было.
– Спасибо. – Я поднимаюсь. – Знаю, что решение прийти к вам было странным, но моя мама…
– Рада, что ты пришла ко мне, – твердо говорит профессор Гибсон.
Я снова благодарю ее и покидаю офис. Знаю, что нужно поговорить с подругами, но, уверена, они скажут мне то же, что и профессор Гибсон. На самом деле я пришла к своему куратору потому, что думала: она наверняка посоветует сделать аборт.
Через пять минут я уже сижу в своей машине, уставившись на приборную панель. Сейчас мне очень не хватает мамы. Ее никогда не было рядом, и едва ли мы были близки, но все же она – моя мать, и я хотела бы, чтобы она была тут. Чтобы узнать, почему она сохранила меня, если очевидно, что не хотела иметь в своей жизни.
Когда я приезжаю домой, достаю лист бумаги и записываю все «за» и «против». Составив половину списка «против», рву лист и выбрасываю его.
Мой ответ уже давно готов. Для этого не нужно было видеться с Джоанной и профессором Гибсон или общаться с моей отсутствующей матерью. Факт в том, что я не назначила аборт потому, что не хочу его. И лучшим объяснением моего решения является то, что я сама провела всю жизнь, чувствуя себя нежеланной.
Я кладу руку и глажу пока еще плоский живот. Более умная девушка сделала бы аборт, но я не настолько умна. Не сегодня.
Сегодня я его сохраню.
Я поджидаю Такера за дверью его класса с утра. Вместо того чтобы спросить, когда мы сможем встретиться, я выследила его онлайн и нашла пост на доске объявлений Брайара с расписанием хоккеистов. Это было несложно.
Когда студенты выходят из увитого плющом здания, я узнаю, может быть, одного из тридцати. Мое обучение в Брайаре подходит к концу, и за это время я мало кого узнала. Некоторые заканчивают учебу с кучей друзей, отношения с которыми поддерживают и после. Я? У меня есть Карин и Хоуп. А теперь и ребенок. Полагаю, он даже важнее дружбы.
Такер выходит с Гарретом Грэхемом. Оба выглядят великолепно, но мое внимание обращено к Таку. Не то чтобы Грэхем был непривлекательным, но сейчас для меня существует только он. И он сбрил свою бороду. Не знаю, как к этому относиться: она мне нравилась, но не могу отрицать, что гладко выбритое лицо смотрится так же эффектно. У него ямочка на подбородке, которой раньше не было видно. Боже, как же хочется исследовать ее языком.
И все остальное в нем такое же манящее. Он одет в плотный вязаный свитер, заправленный с одного бока в джинсы. Солнцезащитные очки подняты наверх его каштановой головы, которая запрокидывается, когда он смеется над чем-то, что уголком рта шепчет ему Грэхем. За ними тянется цепочка голодных девушек, которые отчаянно хотят внимания этих парней. Но их больше интересует обмен колкостями, чем поиск женщин.
Меня накрывает волна облегчения. С той ночи в отеле мы не спали. Тогда обнаружилась моя беременность, потом была смерть Бо, церемония и затем… ничего. С Нового года между нами не было ничего хорошего.
Я закусываю губу. Не хотела тащить его за собой вниз, но именно это у нас и получается.
Его смех обрывается, когда он видит меня. Губы Такера шевелятся – кажется, он говорит что-то вроде: «Увидимся позже, чувак. Есть дела».
Гаррет переводит взгляд на меня, и, вероятно, отвечает: «Она высосет твою душу. Держись от нее подальше».
Такер кривится. То ли он отвечает, что не может меня удержать, то ли что ему нравится, как я сосу, а может даже, что слишком поздно. В любом случае, когда он направляется ко мне, взгляд Гаррета скользит по моему лицу.
Я широко улыбаюсь, показывая зубки.