– Дайте мне… – начинаю я, но замолкаю, понимая, что не в настроении пить, – кофе.
Он подмигивает.
– Живешь на пределе, сынок?
Хохотнув, я сажусь на высокий виниловый табурет и кладу руки на стойку. О, черт, трогать ее было плохой идеей. Дерево такое старое, что, почти уверен, посадил занозу.
Я рассеянно выковыриваю ее из пальца, пока жду, когда бармен сделает кофе. Когда он ставит чашку передо мной, я с благодарностью принимаю ее и окидываю взглядом комнату.
– Плохой вечер? – спрашиваю я.
Он криво усмехается.
– Плохие десять лет.
– О. Печально слышать.
Тем не менее я понимаю, почему так вышло: все в этом баре старое. Музыкальный автомат – тот, который все еще требует четвертаков, – кто сейчас вообще пользуется монетами? Доски для игры в дартс все испещрены дырами, настолько большими, что мне кажется, если кинуть дротик, он просто не воткнется в доску. Столы и декоративные перегородки между ними поизносились. Пол выглядит так, будто может в любую минуту провалиться.
И нет ни одного телевизора. В каком сейчас баре нет телевизоров?
Тем не менее, несмотря на все очевидные недостатки, я вижу потенциал в этом месте. Отличное местоположение, высокие потолки с отличными деревянными балками и панелями на стенах. Небольшой ремонт, некоторая модернизация, и все может кардинально поменяться.
Я делаю глоток кофе, изучая бармена.
– Вы владелец?
– Именно так.
С минуту я неуверенно молчу, а затем опускаю чашку и спрашиваю:
– Не думали продать это место?
– Вообще-то, я…
Мой телефон звонит, не давая ему закончить.
– Прошу прощения, – спешно говорю я, потянувшись в карман. Когда вижу имя Сабрины, начинаю волноваться. – Я должен ответить. Это моя девушка.
Старик понимающе улыбается и отходит.
– Понял.
Я нажимаю на трубку и прикладываю телефон к уху.
– Привет, дорогая. Все в порядке?
– Нет! Все не в порядке!
Ее крик едва не разрывает барабанные перепонки. Боль в нем заставляет мой пульс мгновенно ускориться.
– Что случилось? С тобой все нормально? – Если только этот сукин сын Рэй ударил ее…
– Нет, – стонет она, задыхаясь от боли, – не нормально! У меня только что отошли воды!
Нет в мире хуже ощущения, чем видеть любимую женщину в муках и быть не в состоянии что-то сделать.
Последних восемь часов я был примерно так же полезен, как рыба, вытащенная из воды. Или рыба в воде, потому как, что, мать его, она вообще может предложить обществу?
Каждый раз, как я пытаюсь убедиь Сабрину дышать правильно, она смотрит на меня так, будто я убил ее любимого домашнего питомца. Когда советую ей погрызть льда, она предлагает мне засунуть его себе в задницу. Когда я один раз заглянул через плечо доктора Лауры на женские прелести своей девушки, она пообещала, что сломает мою хоккейную клюшку и проткнет меня ею насквозь.
И это мать моего ребенка.
– Расширилось на четыре сантиметра, – докладывает доктор Лаура во время своего последнего осмотра. – До конца еще далеко, но все продвигается хорошо.
– Почему так долго? – с тревогой спрашиваю я. – Ее воды отошли много часов назад. – Восемь часов и шесть минут, если быть точнее.
– Некоторые женщины рожают через пару часов после того, как отойдут воды. У других схватки могут не начинаться еще сорок восемь часов после этого. Каждые роды индивидуальны. – Она похлопывает меня по плечу. – Не беспокойтесь. Все будет в порядке. Сабрина даст сестре знать, если боль станет слишком сильной, и та позаботится об анестезии. Но не ждите слишком долго. Если ребенок продвинется достаточно далеко, особого смысла в анестезии не будет. Я скоро вернусь, проверить, как идут дела.
– Спасибо, док, – голос Сабрины сладок, как сахар, вероятно, потому, что доктор Лаура – тот, кто решает, нужна ли анестезия.
Как только врач уходит, улыбка моей женщины исчезает, и она смотрит на меня с оскалом.
– Ты сделал это со мной, – рычит она. – Ты!
Я борюсь со смехом.
– Для зачатия нужны двое, дорогая. По крайней мере, согласно науке.
– Не смей приплетать сюда науку! Тебе вообще все равно, что сейчас происходит с моим телом? Я… – Стон вырывается из ее горла. – Не-е-ет! О, Так, новая схватка.
Я тут же начинаю действовать, потирая поясницу, как показывала хиппи Стейси. Приказываю Сабрине дышать и считаю каждый вздох, при этом старательно слежу за подсоединенным к ней монитором, который замеряет время схваток.
Схватка проходит быстро, но следующая не начинается, что обескураживает меня. Я читал о процессе родов, и похоже, что Сабрина все еще на начальной стадии. Активные схватки еще не начались, и я молю Бога, чтобы роды не заняли несколько дней.
– Больно, – стонет она, когда все заканчивается. Ее лицо покрыто каплями пота, а губы настолько сухие, что побелели.
Я протираю ее губы льдом, а потом склоняюсь поцеловать в лоб.
– Знаю, дорогая. Но все скоро кончится.
Это ложь. Проходит еще четыре часа, прежде чем она раскрывается на пять сантиметров, а потом еще через три – на шесть. Что в совокупности дает пятнадцать часов, и я вижу, что Сабрина слабеет. Боль становится сильнее. Последние схватки заставили ее стиснуть мою руку так сильно, что я, кажется, почувствовал, как смещаются кости.
Когда они заканчиваются, она, мокрая от пота, падает на постель и заявляет:
– Хочу анестезию. Твою мать, я согласна даже на щипцы. Только вытащите из меня ребенка!
– Окей. – Я убираю со лба ее влажные волосы. – Мы скажем доктору Лауре, когда она вернется, чтобы…
– Сейчас! – кричит Сабрина. – Иди и скажи ей сейчас.
– Она придет в любую минуту, детка. А перерывы между схватками – по три минуты. У нас еще есть время до следующей…
Прежде чем я успеваю закончить, маленькая рука убийственно сильной хваткой впивается в мою рубашку. Сабрина шипит, как загнанная в угол дикая кошка, едва не испепеляя меня взглядом:
– Богом клянусь, Такер, если ты не пойдешь и не найдешь ее прямо сейчас, я откручу твою глупую голову с твоей дурацкой шеи и СКОРМЛЮ ЕЕ РЕБЕНКУ!
Спокойно кивнув, я отрываю тонкие пальцы от своего воротника и целую ее в лоб. Затем убираюсь оттуда и иду искать врача.
Мучения все еще продолжаются.
Время родов: девятнадцать часов.
Время между схватками: шестьдесят секунд.
Количество раз, когда Сабрина угрожала убить меня: тридцать восемь.
Количество сломанных костей в моей руке: кто знает.
Хорошая новость: мы наконец на финишной прямой. Несмотря на анестезию, Сабрина все еще мучается. Лицо покраснело, и она плачет с тех самых пор, как доктор Лаура велела ей тужиться. Но уже не кричит. В кровати – да. При родах – нет. Единственные звуки, которые она издает, – это страдальческие стоны и низкое рычание.
Моя женщина – боец.
Несколько часов назад я смог выскользнуть из комнаты, чтобы отлить и написать маме и друзьям, но с того момента, как началось самое трудное, Сабрина не позволяет мне покидать ее. Это вовсе не плохо, потому что я и так никуда не собираюсь, пока наша маленькая девочка не окажется в безопасности и мы не возьмем ее на руки.
– Хорошо, еще раз тужимся, – приказывает доктор Лаура, расположившись между ног Сабрины. – Показалась голова. Еще одно усилие, и ты увидишь свою дочь.
– Не могу, – стонет Сабрина.
– Нет, можешь, – нежно говорю я, заправляя ей волосы за уши. – Ты можешь. Еще одно усилие, и все. Ты справишься.
Когда она снова начинает плакать, я беру ее за подбородок и смотрю в затуманенные глаза.
– Справишься, – повторяю я. – Ты самый сильный человек, которого я знаю. Ты смогла отучиться в колледже и поступить в юридическую школу, а теперь тебе нужно еще чуть-чуть постараться и родить этого ребенка. Верно?
Она делает вздох, в ее чертах проступает решимость.
– Верно.
И затем, после почти двадцати часов усилий, Сабрина рожает здоровую девочку.
Когда крохотный скользкий младенец оказывается в руках врача, воцаряется секундная тишина, а затем родильную заполняет пронзительный крик.
– Ну, кажется, легкие в порядке, – замечает доктор с улыбкой. Она поворачивается ко мне. – Хотите обрезать пуповину, отец?
– Черт, да.
– Не ругайся, – ворчит Сабрина, а доктор Лаура смеется.
Сердце стучит где-то в горле, когда я обрезаю пуповину, которая соединяет мою дочь с матерью. Не успеваю я рассмотреть красного липкого младенца, как медсестра тут же уносит его, так быстро, что я могу лишь невнятно прохрипеть что-то в знак протеста. Но они просто взвешивают ее, и, пока делают это, врач осторожно зашивает что-то между ног Сабрины.
Мне больно оттого, что она все это пережила, но мать моего ребенка выглядит безмятежной как никогда.
– Семь фунтов, три унции, – объявляет сестра, аккуратно отдавая малыша в руки Сабрины.
Мое сердце увеличивается втрое, заполняя всю грудную клетку.
– О боже, – шепчет Сабрина, глядя на дочь. – Она идеальна.
И это так. Она настолько совершенна, что я едва не плачу. Не могу отвести глаз от ее крошечного лица и пучка каштановых волос на маленькой голове. У нее большие голубые глаза, и она смотрит на нас с любопытством немигающим взглядом. Губы у нее красные, а щечки – розовые. А пальчики такие крохотные.
– Ты отлично справилась, дорогая, – мой голос хрипит, когда я тянусь, чтобы погладить Сабрину по волосам.
Она всматривается в меня с дивной улыбкой.
– Мы отлично справились.
Несколько часов спустя мы оба лежим на койке Сабрины, удивляясь крошечному созданию, которое принесли в этот мир. Прошли сутки с тех пор, как Сабрина позвонила мне и сказала, что у нее начались роды. Она должна оставаться тут еще два дня, чтобы врачи могли следить за ее состоянием и состоянием ребенка, но с ними обоими, кажется, все в порядке.