Буря эмоций скрывается за тонкой мембраной моего самоконтроля. Чувствуя себя уязвимой, я отступаю.
– С нами все будет в порядке. Приходи, когда сможешь.
По тому, как каменеет его лицо, становится понятно, что это не тот ответ, которого он ждал.
Махнув рукой, я спешу назад, не дожидаясь, пока он сядет в машину, и застаю в гостиной бабушку с Джейми на руках.
– Она плакала, – защищается та.
– Все в порядке, – отвечаю я, борясь с улыбкой. – Не возражаешь, если я запрыгну в душ? Чувствую себя грязнулей.
– Давай. – Ее взгляд прикован к лицу Джейми. – Эта малышка любит свою бабушку, да? Да?
С легким сердцем я бегу в душ. Бабуля уже явно влюбилась в Джейми. Хотя кто бы не влюбился? Она самое удивительное создание в мире.
Я долго принимаю горячий душ, который из-за анестезии не могла принять в больнице. Несмотря на боль, кажется неплохо встать с больничной койки. Вытершись, я натягиваю старые треники и футболку, а потом рассматриваю свое отражение в зеркале.
Тело все еще ощущается странным и чужим. Капилляры в глазах полопались во время родов, так что вид у меня демонический: на меня смотрит красноглазая растрепанная девушка. Могу посоревноваться с Хеленой Бонэм Картер. Мой живот все еще большой и круглый, только теперь стал рыхлым и мягким. Грудь выросла до невероятных размеров.
Хорошо, что мне шесть недель нельзя заниматься сексом. Я даже не могу смотреть на свои послеродовые формы без содрогания, не говоря уже о том, чтобы их наблюдал Такер.
– Грудное вскармливание все еще в ходу? Я всегда использовала молочную смесь, и, кажется, это пошло на пользу твоей матери и тебе. – Бабушка выжидающе смотрит на меня, когда я вхожу в гостиную.
– В больнице сказали, это лучший вариант.
– Хм, кажется, я читала что-то такое в People. Ну, тогда тебе нужно покормить бедную малышку.
Она передает мне ребенка, я осторожно прижимаю Джейми к груди и несу ее в спальню. Сидя на краю кровати, приподнимаю край футболки, прижимаю ее подбородком к груди, а затем поднимаю малышку. Она тыкается в грудь, словно маленький зверек, пока не находит сосок, который тут же принимается сосать.
Я вздыхаю с облегчением и откидываюсь назад, упираюсь плечами в стену. Консультант по кормлению предупредил, что грудное вскармливание чертовски сложное… Ну, она не использовала именно эти слова, но я благодарна за то, что пока все идет хорошо.
Взяв телефон, я одной рукой набираю сообщение.
Я: Я дома.
Хоуп: Когда можно будет прийти?
Карин: НЕТ! Я еще не закончила пинетки. Возвращайся в больницу!
Я: Ты прямо как Такер. Он тоже не хотел уезжать оттуда.
Карин: Слушай отца своего ребенка.
Хоуп: Она не вернется обратно в больницу из-за того, что ты не закончила вязать. В больнице держат только два дня. Как ты себя чувствуешь?
Я: Уставшей. Напуганной. В больнице Такер сказал, что любит меня.
Хоуп: О боже.
Карин: О боже.
Хоуп: И что ты ответила?
Карин: Она сказала, что не верит в любовь, так?
Я показываю телефону язык.
Я: Притворилась, будто не слышу его.
Хоуп: Бог мой.
Карин: Видишь!
Хоуп: Это худшее из всех возможных вариантов.
Неужели? Как будто сама не в курсе.
Я: Это был эмоциональный момент. Не стоит серьезно воспринимать его слова.
Хоуп: Ты дура. Я с тобой больше не дружу.
Карин: Зато бескорыстная.
Я: Спасибо, К.
Хоуп: И все-таки ты дура.
Я: Неправда. Его мать меня ненавидит. Т. вынужден жить в Бостоне из-за того, что связан со мной ребенком, хотя должен был шататься по барам и мять чужие задницы.
Карин: Беру свои слова обратно. Ты дура.
Хоуп: Видишь!
Карин: Ты убьешь любую телку, которая посмотрит на него больше одного раза.
В моей голове возникает образ Такера с другой женщиной, держащей на руках другого ребенка, и я ощущаю тупую боль в груди. Карин права. Я не готова к тому, чтобы Такер жил дальше своей жизнью, как бы беспечно я ни пыталась относиться к этому.
Джейми резко кричит, и, глядя вниз, я вижу, что ее маленький ротик снова ищет сосок.
Я: Должна идти. Ребенок плачет.
Хоуп: Удачи.
Карин: Не желай ей удачи. Это не спортивное мероприятие.
Хоуп: Какой худший ответ на «Я тебя люблю»?
Карин: Отныне и навсегда: «Хотела бы я чувствовать то же».
Хоуп: Я думаю: «Почему?».
Карин: Как насчет: «Отлично»?
Хоуп: Слишком жестоко.
Я: Отключаюсь.
Джейми открывает ротик, и громкость звука, издаваемого ее легкими, удивляет даже меня. Такое чувство, будто в горле у нее стоит усилитель.
– Ш-ш-ш, – я поворачиваюсь и вытаскиваю одеяло из ее автокресла. Требуется несколько попыток, прежде чем мне удается завернуть кроху в него, как бурито. Все это время я пытаюсь укачать ее. Куча людей в Сети клянется, что это можно сделать системой «пять У»: успокаивать, убаюкивать, укутывать, укладывать на бочок или животик и… проклятье, забыла последнее.
Джейми это не нравится. Ее личико несчастно морщится, пока она орет все, что она думает о навыках своей матери.
– Успокаивать, укачивать, укутывать, укладывать и… урчать что-то под нос? Нет.
Я все же напеваю пару строк, но Джейми продолжает орать.
– Боже правый, что тут творится? – Рэй встал и колотит в мою дверь.
– Давай же, малышка Джейми. Хватит плакать. Мамочка тут.
Но она, конечно, не слушает меня и кричит еще громче.
– Соска! – победно вскрикиваю я. – Нужна соска!
Я устремляюсь к гардеробу в углу, где хранятся все вещи Джейми. Дверь распахивается настежь, и в комнату озабоченно вбегает бабушка.
– Что ты делаешь с этим ребенком? – кричит она, склоняясь над малышкой.
– Я же говорил, что у нее ничего не выйдет. – Рэй появляется прямо за ней, и ему не терпится вставить свое веское слово.
– Рэй, достаточно. Иди, ешь свои французские тосты, – бабушка отпихивает меня в сторону. – Что ты ищешь?
– Пустышку. – Я шарю по крошечным ползункам, одеяльцам и салфеткам, пока не нахожу соску.
– Я думала, ты кормишь ее грудью, – замечает бабушка, пока я пытаюсь запихнуть пустышку в рот Джейми. Язык у нее сильнее, чем у подружки Такера из девятого класса. Я сдаюсь, когда она выплевывает соску в пятый раз.
– Что мне делать? – в отчаянии спрашиваю я бабушку.
– Она хочет сосок, – говорит Рэй, стоя у двери.
Неужели он прав? В панике я задираю футболку, не заботясь о том, что Рэю видна моя голая грудь. Джейми практически моментально присасывается к ней, хотя все ее тело еще содрогается от рыданий. Тихие всхлипы чередуются с причмокиванием, но, по крайней мере, она больше не плачет. Я с облегчением падаю на кровать.
Бабушка качает головой.
– Не надо было ее вообще подносить к груди, теперь она не захочет ничего другого.
– А мне нравится, – Рэй льстиво показывает мне два больших пальца. – Классные сиськи, Рина.
– Убирайся, – рявкаю я, опуская край футболки. Джейми слегка вскрикивает, когда ткань падает ей на лицо. – Серьезно, уйди отсюда. Бабушка, прошу.
– Тебе стоило кормить ее из бутылочки, – ворчит бабушка.
– Тебе стоит снять футболку, – с готовностью предлагает Рэй.
Я стискиваю зубы.
– Мне нужно уединение. Прошу.
– Как ты собираешься кормить ее, когда будешь ходить на занятия? – спрашивает бабушка.
Джейми снова начинает плакать. Я задираю футболку, невзирая на то что Рэй снова пялится на меня. Бросаю еще один умоляющий взгляд на бабушку, которая наконец идет к двери.
– Давай, иди отсюда, Рэй. Твой завтрак стынет.
– Это не сработает, Джой, – бормочет он. – Младенец не может постоянно держаться за сиську Рины.
– Оставь их в покое. – Бабушка бросает на него злобный взгляд. – Младенцы кричат.
Я стягиваю футболку раньше, чем дверь успевает закрыться. Джейми успокаивается, когда я направляю сосок ей в рот. Когда она снова начинает посасывать его, напряжение спадает.
Вот дерьмо. Не знаю, переживу ли это. Моя гигантская грудь заслоняет ее маленькую головку, но, когда маленькие глазки открываются, а ручка сжимается на моей груди, я чувствую внутри столько любви, что силы, кажется, покидают меня.
Весь процесс кормления занимает меньше пятнадцати минут. Всего лишь пятнадцать минут покоя, за которыми следуют два часа попыток уложить ее. Всякий раз, как я пытаюсь сделать это, она начинает плакать, что запускает череду перепалок между Рэем, бабушкой и мной. Так что в конце концов приходится носить ее с собой повсюду, учиться есть одной рукой и менять ей подгузник с третьей попытки, потому что с первых двух отрываются липучки.
К тому времени, как звонит Такер, я чувствую себя как выжатый лимон.
– Твой папочка звонит, – говорю я Джейми, которая смотрит на меня прищуренными глазами. Я опускаюсь на пол, держа ее на руках.
– Как дела? – спрашивает он.
– Бывало и лучше. – Я поднимаю Джейми чуть выше на плечо. Она лицом зарывается мне в шею. – Но, думаю, ты был прав. Мы не должны были выезжать из больницы.
– Дороги назад нет.
– Ты даже не можешь себе этого представить.
– Расскажи, как прошло твое утро.
Я так рада слышать его спокойный голос, что едва сдерживаю рыдания. Каким-то образом мне все же удается взять себя в руки и рассказать, что Джейми будет олимпийской чемпионкой по тяжелой атлетике, потому что она уже чертовски сильная, или станет магом, потому что способна выкрутиться из любого одеяла, в которое я ее заворачиваю.
Такер смеется и подбадривает меня. К тому времени, как он вешает трубку, я убеждена, что справлюсь.
Сентябрь
Материнство – трудная штука. Труднее, чем я себе представляла. Это сложнее, чем готовиться к экзамену на определение академических способностей и чем сдавать экзамен в юридическую школу. Это требует больше усердия, чем та работа, которую мы писали для курсов женских исследований в первый год обучения и которая после проверки выглядела так, словно две красные ручки совершили самоубийство, пролив свою кровь на бумаге. Это более утомительно, чем четыре года работать на двух работах и учиться с полной загрузкой.